Сальватор
Шрифт:
— Так вот, господин маршал, если тот, о ком я вам говорю, и не отпетый негодяй, то его в этом обвиняют. Именно у вас, человека, воплощающего собой честность и порядочность, я и прошу справедливости.
— Если я вас правильно понимаю, монсеньер, вас обвиняют неизвестно в каких грехах, и вы обращаетесь ко мне в надежде, что я помогу исправить эту несправедливость. К несчастью, монсеньер, я ничем не могу помочь, о чем весьма сожалею. Если бы вы были офицером — другое дело. Но вы лицо духовное, и вам следует обратиться к министру культов.
— Вы меня не поняли, господин маршал.
— В таком случае, изложите свою мысль яснее.
— Меня обвинили, оболгали перед его святейшеством, и сделал это член вашей семьи.
— Кто же?
— Ваш зять.
— Граф Рапт?
— Да, господин маршал.
— Что общего может быть между графом Раптом и вами? Зачем ему клеветать на вас?
— Вам известно, господин маршал, какое всемогущее влияние оказывает духовенство на буржуа?
— Да, — пробормотал маршал де Ламот-Удан таким тоном, словно хотел сказать: «Увы, это мне известно слишком хорошо».
— Во время выборов, — продолжал епископ, — святые отцы широко воспользовались общественным доверием и употребили его на то, чтобы в Палату прошли кандидаты его величества. Один из таких священников, которому скорее безупречная репутация, нежели его истинные заслуги, дала возможность оказать немалое влияние на исход выборов в Париже, — это я, ваше превосходительство, ваш покорный, почтительный и преданный слуга…
— Однако я не вижу связи, — начал терять терпение маршал, — между клеветой, предметом которой вы явились, выборами и моим зятем.
— Связь самая что ни на есть тесная и прямая, господин маршал. Судите сами! Накануне выборов господин граф Рапт явился ко мне и предложил, в случае если я помогу ему одержать победу, сан архиепископа Парижского, если, конечно, болезнь его высокопреосвященства окажется смертельной, или любое другое свободное архиепископство в случае выздоровления господина де Келена.
— Фи! — с отвращением воскликнул маршал. — Какое омерзительное предложение, до чего отвратителен этот торг!
— Я именно так и подумал, господин маршал, — поторопился заверить епископ, — и даже позволил себе строго осудить господина графа.
— И правильно сделали! — выразил свое согласие маршал.
— Однако господин граф продолжал настаивать, — не умолкал епископ. — Он заметил, и не без основания, что такие талантливые и надежные люди, как он, редки, что у его величества много сильных врагов. Предлагая мне сан архиепископа, — с видом скромника прибавил монсеньер Колетти, — граф сказал, что преследует единственную цель: поднять религиозный дух, который ослабевает изо дня в день. Это собственные его слова, господин маршал.
— И что последовало за этим грубым предложением?
— Оно действительно грубое, господин маршал, но скорее по форме, нежели по сути. Ведь более чем верно другое: гидра свободы снова поднимает голову. Если мы не примем надлежащих мер, не пройдет и года, как с человеческой совестью будет покончено навсегда. Вот почему я был вынужден принять предложение господина графа.
— Если я правильно вас понял, — строго подытожил маршал, — мой зять взялся выхлопотать для вас сан архиепископа, а вы за это обещали сделать его депутатом?
— В интересах Церкви и государства — да, господин маршал.
— Ну что же, господин аббат, — вздохнул маршал, — когда вы вошли сюда, я не хуже вас знал, как относиться к моральным качествам графа Рапта…
— Не сомневаюсь, ваше превосходительство, — перебил его епископ.
— А когда вы отсюда выйдете, господин аббат, — продолжал маршал, — я буду знать, чего ждать от вас.
— Господин маршал! — возмутился было монсеньер Колетти.
— В чем дело? — спросил маршал свысока.
— Простите, ваше превосходительство, мое удивление, но, признаться, когда я сюда входил, я не ожидал, что такое может произойти.
— А что произойдет, господин аббат?
— Вашему превосходительству это известно не хуже меня. Если вы не захотите употребить все свое влияние на то, чтобы вернуть мне милость его святейшества папы римского, перед которым меня очернил господин граф Рапт, я буду вынужден обнародовать письменные доказательства, порочащие графа; не думаю, что господину маршалу будет приятно увидеть свое благородное имя скомпрометированным в столь тягостных обсуждениях.
— Изложите, пожалуйста, вашу мысль понятнее.
— Прочтите, ваше превосходительство, — предложил епископ, вынув из кармана письмо г-на Рапта и подавая его маршалу.
Читая письмо, старик побагровел.
— Возьмите, — брезгливо поморщился он и вернул письмо. — Теперь я вас отлично понимаю и вижу, зачем вы пришли.
Маршал отвернулся и позвонил.
— Ступайте, — сказал он, — и благодарите Бога за то, что на вас сутана и что мы в присутственном месте.
— Ваше превосходительство! — вознегодовал епископ.
— Молчать! — повелительно сказал маршал. — Выслушайте совет, чтобы извлечь хоть какую-то пользу из этого визита. Вам не следует больше исповедовать мою жену, — иными словами, чтобы ноги вашей никогда не было в особняке Ламот-Уданов, иначе вам грозит не несчастье, но бесчестье.
Монсеньер Колетти собирался было возразить, взор его метал молнии, щеки пылали огнем. Он хотел обрушить на маршала самые страшные проклятия, но в эту самую минуту вошел секретарь.
— Проводите монсеньера! — приказал маршал.