Сальватор
Шрифт:
— Ваше преосвященство! — вставил аббат. — Каким образом я должен оказывать влияние на состояние ее духа? Я имею честь знать госпожу де Ламот-Удан лишь понаслышке, и мне, возможно, окажется трудно действовать в нужном вам направлении.
— Господин аббат! Посмотрите мне в глаза! — приказал епископ.
Аббат поднял голову. Однако, как он ни старался, заставить себя смотреть прямо не смог.
— Верны вы мне в душе или нет, для меня не имеет значения, господин аббат, — строго произнес монсеньер Колетти. — Я давно привык к людской неблагодарности. Для меня важно, чтобы вы проявляли эту верность в поступках, были глухи и слепы, исполняли мою волю, служили инструментом моих замыслов. Чувствуете ли вы в себе достаточно мужества, несмотря на ваше честолюбие, — а оно у вас велико! — послушно мне повиноваться? Заметьте, что это выгодно и вам, так как ваши грехи будут отпущены только с этим условием.
Аббат открыл было рот.
Епископ остановил его:
— Подумайте, прежде чем отвечать; прикиньте-ка, за какое дело вы беретесь, и соглашайтесь только в том случае, если уверены, что в силах сдержать свое обещание.
— Я пойду, куда вы прикажете, монсеньер, и сделаю, что вы пожелаете, — уверенно заявил аббат Букмон после недолгого размышления.
— Хорошо, — поднялся епископ. — Когда поговорите с супругой маршала де Ламот-Удана, заезжайте ко мне; я дам вам необходимые указания.
— Клянусь исполнить их в точности, так что вы останетесь довольны, ваше преосвященство, — с поклоном обещал аббат.
В это мгновение маркиза вернулась и, почтительно распрощавшись с епископом, повела аббата к г-же де Ламот-Удан.
XVIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛИ ВСТРЕЧАЮТСЯ С КНЯГИНЕЙ РИНОЙ ТАМ ЖЕ, ГДЕ С НЕЙ РАССТАЛИСЬ
Вы помните или, во всяком случае, мы нижайше просим вас вспомнить, дорогие читатели, пленительную черкешенку, едва упоминавшуюся нами и еще меньше виденную вами, — княгиню Рину Чувадьевскую, супругу маршала де Ламот-Удана? Лениво растянувшись в полумраке на мягких подушках своей оттоманки, она проводила свою жизнь в мечтаниях, по примеру пери питаясь вареньем из лепестков роз и машинально перебирая ароматные бусины четок.
На голубом парижском небосводе, где ее супруг, маршал де Ламот-Удан, был одной из самых ярких планет, княгиня Чувадьевская была едва заметна как звезда, нежная, неясная, мерцающая, укрывшаяся за тучи, почти всегда невидимая для невооруженного взгляда парижан.
В свете о ней поговаривали давно, со времени ее приезда, но так, как говорят о жителях фантастических стран, о виллисах и эльфах, джиннах и домовых.
Сколько бы ни искали с ней встречи, увидеть ее нигде не удавалось, даже мельком. О ее существовании приходилось лишь догадываться.
О ней ходили тысячи нелепых слухов, все горячо спорили об истинной причине ее затворничества; но эти россказни, лишенные основания и не имевшие ничего общего с истиной, выдумывались для забавы злоязычными и завистливыми завсегдатаями гостиных. Поспешим сообщить, что отзвук этих злых толков не доходил даже до порога безмолвного дворца, в котором жила княгиня, уединившаяся, или, точнее, погребенная в своем будуаре; она не выходила ни прогуляться, ни подышать свежим воздухом.
Так как она не говорила и не делала ничего, что могло бы броситься другим в глаза, она не слышала и того, что говорили о ней.
Принимала княгиня всего несколько человек: мужа, дочь, маркизу де Латурнель, своего исповедника монсеньера Колетти и г-на Рапта. Впрочем, граф заходил к ней все реже.
Не считая этих визитов, она жила в полном уединении, как одинокое растение в окружении нескольких отдаленных кустов, ничего не получая от них и не озаряя их благотворным светом, не источая целительного аромата, не согревая живительным дыханием. Казалось, она никогда не заглядывает в собственную душу, не озирается по сторонам, а лишь равнодушно скользит взглядом по поверхности.
Глаза ее, как и внутренний взор, то есть мысль, преодолевая бескрайние пространства, казалось, погружаются в некие высшие сферы, где она видит далекую цель, незримую для других. Она с презрением забывала землю, расправляла свои крылья и устремлялась Бог знает куда: выше неба, высоко-высоко над землей!
Словом, княгиня воплощала собой безразличие, вялость, мечтательность, созерцательность. Она всегда жила своими мечтами и с ними же ежечасно готовилась умереть. Ничто не удерживало ее в этом мире, и все влекло в мир иной. Господь мог бы призвать ее к себе в любую минуту, и она ответила бы на этот призыв — ведь была она к этому готова уже давно, — как траппер из куперовских «Могикан» перед смертью: «Вот я, Господи! Что тебе от меня угодно?»
Кроме того, наши дорогие читатели соблаговолят припомнить, что юная, благородная и обворожительная княжна, ведущая свой стариннейший род от древних ханов, стала женой маршала де Ламот-Удана, почти не ведая того сама: никто не спросил ее согласия, это произошло единственно по воле российского императора и императора французов; читатели поймут, что маршал де Ламот-Удан, состарившийся до срока под обжигающим солнцем сражений, имел мало общего с героем сладких грез страстной юной девушки.
Но тогдашние боги так захотели.
Мы возвращаемся ко всем этим подробностям, так как из-за обширных размеров нашей книги некоторые персонажи, исчезая на время из виду наших читателей, могут стереться у них из памяти.
Итак, вот что представляла собой княгиня Рина, когда граф Рапт впервые предстал перед ней.
Граф Рапт, молодой и красивый, с той дерзостью во взгляде, которую женщина могла принять за страсть, сумел освежить ее иссушенную душу и заронить в нее надежду.
Княгине почудилось было, что это любовь, земля обетованная для всякой женщины, и она с радостью пустилась в любовное странствие. Но на полпути она спохватилась, вдруг осознав, какого попутчика себе избрала. Скоро ей открылись гордыня, честолюбие, холодность, эгоизм графа. Господин Рапт стал для нее вторым супругом — не таким добрым, благородным, снисходительным, как первый, но куда более тираническим.
Рождение Регины на мгновение осветило ее обратившееся в прах сердце. Но это длилось так же недолго, как вспышка молнии. Едва маршал де Ламот-Удан коснулся губами новорожденной, как мать содрогнулась всем своим существом. Вся ее душа возмутилась, и с этой минуты она почувствовала к несчастной Регине если и не отвращение, то равнодушие.
Рождение Пчелки спустя несколько лет произвело на нее такое же действие. Ее сердце отныне оказалось закрыто для всех.
Вот в чем заключалась истинная причина ее одиночества. Это был затянувшийся акт покаяния, молчаливого, тайного, безропотного.