Сальватор
Шрифт:
— Ваша судьба, — произнесла маркиза, искоса поглядывая на умирающую, — находится отныне в руках господина аббата. Когда я говорю «ваша судьба», я подразумеваю всех членов вашей семьи. Вы носите славное имя тех, кого веками прославляли истинные христиане. Итак, речь идет о том, — все мы смертны! — чтобы с благоговением перебрать в памяти все свои поступки и решить, нет ли в нашем прошлом чего-нибудь такого, что после нас могло бы бросить нежелательную тень на безупречный герб предков. Господин аббат Букмон — человек добродетельный; ему доверена в вашем лице незапятнанная слава семьи. Соблаговолите, княгиня, перед тем как отправитесь в последний путь, поблагодарить господина аббата Букмона за преданность, которую он выказывает, берясь за столь трудное дело…
— Спасибо, — только и прошептала княгиня, не поворачивая головы.
— …и назначить день для беседы с ним, — с раздражением продолжала маркиза.
— Завтра, — с прежним безразличием отвечала г-жа де Ламот-Удан.
— Идемте, господин аббат, — пригласила г-жа де Латурнель г-на Букмона, и на лице у нее от злости выступили красные пятна. — А в ожидании, пока госпожа княгиня выразит вам благодарность, которой вы заслуживаете, позвольте мне сделать это от ее имени.
Она знаком приказала аббату следовать за ней, коротко и сухо бросив на прощание:
— Прощайте, княгиня.
— Прощайте, — равнодушно отозвалась та.
Подвинув к себе хрустальный бокал, она опустила в него позолоченную серебряную ложку и принялась за варенье из лепестков розы.
XIX
ПАРФЯНСКАЯ СТРЕЛА
Вечером того же дня, как помнят читатели, прелат-итальянец назначил у себя встречу с аббатом Букмоном.
Епископ готовился к отъезду.
— Ступайте в мой кабинет, — сказал он аббату, — я вас догоню.
Аббат повиновался.
Монсеньер Колетти обратился к своему лакею:
— Лицо, которое я вызывал, находится в моей молельне?
— Да, ваше преосвященство, — ответил лакей.
— Хорошо. Кроме маркизы де Латурнель, меня ни для кого нет дома.
Слуга поклонился.
Монсеньер отправился в молельню.
Там стоял в углу худой и бледный человек из-за длинных волос похожий — и это, очевидно, ему льстило — на Базиля из «Женитьбы Фигаро» или на пьеро из пантомимы.
Должно быть, наши читатели уже забыли этого персонажа, но мы в двух словах освежим их память. Это был любимчик женщины, сдававшей внаем стулья, а также один из шпионов г-на Жакаля, по прозвищу Овсюг; он чудом избежал гибели во время беспорядков на улице Сен-Дени и со славой вернулся в отчий дом на Иерусалимской улице.
Читатели, без сомнения, удивятся, встретив этого висельника в доме нашего итальянца-иезуита. Однако если им будет угодно последовать за нами в молельню, они скоро поймут все сами.
При виде монсеньера Колетти Овсюг молитвенно сложил руки на груди.
— Ну как? — спросил итальянец. — Что-нибудь удалось найти? Говорите коротко и тихо.
— Результат прекрасный, монсеньер, да и искать долго не пришлось: это два самых больших интригана во всем христианском мире.
— Откуда они?
— Они из тех же мест, что и я, ваше преосвященство.
— А откуда родом вы?
— Из Лотарингии.
— Неужели?
— Да, а вы знаете поговорку: «Лотарингец продаст и Бога и ближнего».
— Это, должно быть, лестно и для вас и для этих двоих. А где они получили образование?
— В нансийской семинарии. Правда, аббата оттуда выгнали.
— За что?
— Вашему преосвященству достаточно будет сказать, что вы знаете причину, и он не станет настаивать на объяснении, в этом я убежден.
— А его брат?
— Этот — другое дело. О нем я знаю немало подробностей. Король Станислав, будучи покровителем небольшой церкви в окрестностях Нанси, подарил ей изображение Христа кисти Ван Дейка. Со временем викарии этой церкви позабыли о ценности этого Христа, зато Букмон-живописец знал ее очень хорошо. Он попросил разрешения снять с картины копию. После того как копия была готова, он подменил оригинал и продал его за семь тысяч франков антверпенскому музею. Дело получило огласку и, конечно, для художника закончилось бы крупными неприятностями, но аббат, уже приобщившийся к Сент-Ашёлю, добился поддержки от настоятеля. Дело замяли, но если его снова вытащит на свет человек вашего положения, виновнику не поздоровится.
— Хорошо. Я слышал, что они живут под вымышленными именами. Вам об этом что-нибудь известно?
— Совершенно верно. Их настоящая фамилия — Маду, а не Букмоны.
— Как они жили, с тех пор как уехали из Нанси?
— В материальном отношении — довольно хорошо, в нравственном — ужасно. Дурачили людей, а когда дураков не встречали, брали в долг. Если вам угодно дать мне еще сутки, я смогу представить вам более точные сведения.
— Ни к чему, я сегодня вечером уезжаю. Кроме того, я знаю все, что хотел знать.
Он вынул из кошелька пять луидоров.
— Вот задаток, — сказал он, вручая деньги Овсюгу. — Возможно, вы получите письменные приказания без подписи. Каждый из таких приказов будет сопровождаться небольшой суммой, чтобы вознаградить вас за труды. Отправляйте ответы на эти запросы до востребования в Рим. Я узнаю ваши письма по трем значкам «X» на конверте.
Овсюг поклонился с таким видом, точно хотел сказать: «Пока все?»
Монсеньер Колетти понял его.
— Глаз не спускайте с наших двух друзей. Держитесь наготове, чтобы в любую минуту дать мне сведения, которые я от вас потребую. Ступайте.
Овсюг, пятясь, вышел.
Монсеньер Колетти подождал, пока закроется дверь, помолчал, подумал и наконец сказал:
— Ну, теперь к другому!
Он вышел из молельни, прошел через гостиную и отворил дверь в кабинет.
Он нашел там аббата Букмона. Тот устроился в большом кресле и, глядя в потолок, вертел большими пальцами.
— Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, — спросил он, — как вас приняла госпожа де Ламот-Удан?
— Княгиня, кажется, согласилась, чтобы я стал ее исповедником, — отвечал аббат.