Самая невзрачная жена
Шрифт:
Герцог открыл какую-то камеру, тесное помещение которой разделяла на две части решётка. Чудесно! Тесное помещение с запахом сырости? Просто прекрасно! Нала глупо улыбалась, не узнавая измученную женщину по ту сторону решетки.
– Я думал, ты сбежишь, - заговорил Энрат Капринский.
– Чтобы ты догнал меня и казнил? Я не настолько глупа, - отозвалась Лерой, поднимаясь.
– Как ни жаль признавать, но я не соперница тебе.
Изорванное платье, синяки на лице, голые, морщинистые руки и горевший ненавистью взгляд - смириться со своим положением Лерой не желала. Герцогиня взялась за прутья решётки, прижав к ним лицо:
– Отпусти мою
– в ненависти она стукнула кулаками по прутьям, высекая искры: дар в герцогине бурлил и рвался наружу вопреки данной ей давным-давно клятве.
– Твои мучения, - и лицо герцога озарила тщательно скрываемая ярость, та, отголосок которой Нала видела всего миг и с которой он жил долгие-долгие годы!
– Ты не помнишь, но именно из-за тебя я лишился первого сына. Мальчишка только поступил в дворцовую стражу, когда случился переворот. И вот он вместе со всеми должен убить женщину, которая вспыхивает факелом, уничтожая всё вокруг! Страдай, как страдаю я!
Затравленным зверем герцогиня смотрела, как Энрат собирал магию, как выплетал он последнюю иллюзию (страшен подобный дар!) для её дочери, потому как сознание Налы погибнет невозвратно в её тенетах, в ужасе и страхе, которые придут на смену неконтролируемой радости. Закованная в кандалы, бессмысленно улыбавшаяся Нала смотрела в одну точку... Нала, которая должна была уже пересечь границу с Кейсарией и оказаться в безопасности. Её дочка, которой так мало выпало счастья в жизни. Её девочка, которую герцогиня хотела защитить во что бы то ни стало. И Лерой в последний раз выпустила свой дар наружу, нарушая клятву не использовать его. Прутья решётки расплавились мгновенно, стекли вниз, а она, оттолкнув дочь, бросилась на герцога, вцепилась в его плечи, окутанная огнём. Огнём были волосы, огнём было тело, огнём были глаза - вся она являлась возродившейся, ярой, неукротимой стихией, и эта стихия мстила, эта стихия защищала, как раненый зверь.
'Мы вместе уйдём! Хватит старикам ворошить этот мир!' - и послышался дьявольский смех.
Нала упала, ударившись спиной о стену, но всё с той же радостной улыбкой смотрела, как ударили и не раз её мать, как она выплюнула кровь в лицо противнику, которого обняла, объяла огнём; как он вопил, не в силах сбить магическое пламя, как шатался по камере, как вспыхнуло сено и повалил дым... Они горели вместе. Огонь карающий только единожды не вредит владельцу. Второй раз он убивает и хозяина: таково правило, ведь если люди будут судить как боги, то скоро забудут о них.
Огонь бушевал, не трогая только Налу, держась от неё на почтительном расстоянии, огонь слепил, огонь уничтожал и, наконец, огонь утихал, оставляя после себя выжженную, пустую камеру и небольшую горку пепла, который тут же разметало ветром. Уцелел только крохотный медальон, оставшийся лежать в пепле. Нала подползла к нему, оставив зеркало у стены, подобрала, отерла рукавом и открыла: с миниатюры на неё смотрел улыбчивый, красивый юноша. Идиотская улыбка превратилась в оскал боли. Нала бросилась к пеплу, но остановилась: к праху Капринского она не хотела притрагиваться. Как самую ядовитую змею, она отбросила и медальон. Запах горелой плоти въедался в кожу, въедался под кожу, пропитал её, и Налу вырвало, она смогла только броситься куда-то вбок, где еще не было пепла.
Это был конец. Нала тупо смотрела в стену, на зеркало, с которого сползла ткань. И слышала, как вдалеке раздались крики, зазвенело оружие. Рукавом вытерла рот, чуть не распоров губы об острый край кандалов. Звон, грохот и крики приближались. В зеркале клубился туман.
Вбежавшие в камеру стражники закашлялись от вони, но не могли понять, отчего тугим узлом завязало желудки. Перед ними стояла смертельно бледная девушка с сумасшедшим взглядом. Плечи подрагивали, и жутко позвякивали кандалы, как у какого-то призрака, у краешков губ сверкали капли крови - никто не решился к ней приблизиться. Она развернулась к ним спиной, подняла зеркало над головой, и в нём отразился пол и её макушка.
Нала видела суеверный страх в глазах немолодых мужчин, видела, как кто-то попятился. Неужели её боялись? Впрочем... Неважно! Всё неважно! Она навсегда уйдёт из этого ужасного места!
– Энрат Капринский мёртв, скоро придёт настоящий король!
– провозгласила она напоследок и отпустила зеркало с клубившимся внутри туманом.
Это было чудо. Так подумали стражники, ибо только стоявшая перед ними девушка исчезла, а упавшее зеркало разбилось на мелкие осколки ровно в том месте, где она стояла. Нала отступила от осколков, её принял туман. Закружившие вокруг духи сорвали кандалы, забрали их в качестве дара. У Налы не осталось ни мыслей, ни чувств. Туман принял маленькое тело как самая мягкая перина, укутал пуховым одеялом, приласкал, как мать.
Как мать... Нала плакала, стискивая зубы, сжимая глаза, лишь бы не чувствовать, не выть.
– С-с-слишком сильные эмоции! С-с-слишком!
– закружились с шипением духи, принялись дёргать Налу за волосы, жалить, поднять её.
А Нала лежала не в силах подняться, даже ответить не могла. Перед глазами то разгорался, то гас огонь Лерой, в котором растворялась она и её враг. Разгорался и гас, разгорался и гас, раз за разом, раз за разом!
– Жалкая дев-ф-фчонка!
Духи оставили её в покое, но Нала смутно ощутила какое-то движение тумана, как будто тот сдвинулся. А туман заледенел, остыл, ужалил холодом, и девушке невольно пришлось встать - голой кожей ко льду прижиматься было неприятно. И вздрогнула, повернув голову: рядом с её плечом висело зеркало гарнизона, огромное, за которым располагался пустовавший кабинет. Сумерки окутали его, утопив во тьме, но очертания мебели угадывались.
– Прочь, прочь, смертная! Ты нам такой не нравиш-ш-шься!
– шипели духи за её спиной и подло толкали в зеркало, но отчего-то столкнуть не могли.
Нала смотрела в темноту кабинета. Что открылась дверь, она угадала каким-то чутьём, уловив неясное движение тени на стене. Тяжело кто-то вошёл, и на столе разгорелась одинокая свеча.
Сердце пропустило удар. Ролден. Нала дёрнулась, наклонилась к зеркалу, и тем воспользовались духи, слаженно толкнув её. Кое-как поймав равновесие, Нала умудрилась из зеркала выйти, а не выпасть. Застывший от неожиданности Ролден провёл рукой по лицу, вздохнул, но замер, рассматривая жену, как она его.
– Нала, что случилось?
Девушка вздрогнула, упала на колени и задрожала. Не от боли, не от страха, а уже от страшной, дикой смеси чувств: она ненавидела Ролдена как источник всех своих бед, того, с кого начались все её беды, но какая-то частичка осознавала, что теперь для неё нет человека ближе перед лицом богов, шептала, что отец долго не проживёт без Лерой, последует за ней. Как всегда после зазеркалья, все чувства, все эмоции усиливались многократно, и Нала задыхалась от них, задыхалась от боли, от ненависти, от страха, от безысходности и странного, непонятного чувства, которое тащило её на поводке к Ролдену.