Самая шикарная свадьба
Шрифт:
– Моя кукурузница, мой недоступный абонент! Моя Дездемона! Куда ж ты подевалась? Как поживает твой Отелло?! – радостно кричал в трубку Кронский.
– Что ты хочешь? – строго и неприветливо спросила я.
– Что это за разговор? Ты прочитала начало моего романа? Сколько же можно ждать! Ты ведь обещала!
Черт! Я совершенно об этом забыла!
– Леш, ты понимаешь, я сама тут зашиваюсь, никак не допишу…
– Не нужно было обещать, а я-то, дурак, понадеялся!
– Если я обещала, значит, прочитаю! – твердо сказала я, положила трубку на рычаг, немедленно закрыла файл со своим текстом и вставила в дисковод дискету с началом романа
Дзз… Дззззззз….
– Марусь, а ты замуж-то вышла? – спросил «Лучший человек нашего времени» и затаился, ожидая ответа.
– Это не имеет ни малейшего отношения к твоему роману, – сухо сказала я.
– Значит, разругались! – восторженно закричал он мне в ухо и бросил трубку.
На экране компьютера появился текст Кронского. Я увидела название, и мне стало как-то нехорошо – роман назывался «Маруся». И вот что я прочла.
«Маруся.
(любовный роман для мужчин, умных женщин, развитых детей и не впавших в маразм стариков).
Маруся, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ма-ру-ся. Чтобы произнести ее имя, нужно совершить путь в три шажка: разомкнуть губы, потом вытянуть их трубочкой, нежно коснувшись языком о верхнее небо, и разомкнуть в блаженной улыбке, оголив зубы». Я бросила читать и тут же набрала номер виртуозного плагиатора.
– Н-да… – важно ответил виртуозный плагиатор.
– Как тебе не стыдно открыто переписывать «Лолиту» Набокова?! – Я была вне себя от праведного гнева – этого не может позволить себе ни один уважающий себя писатель, каким бы великим он ни был! – Или ты издеваешься надо мной? Думаешь, у меня так много времени?
– А что, разве мало? Со своим Отелло ты переругалась. Он дурак – твой бывший жених! Дубовый обыватель, которому не дано понять твоей тонкой натуры. Его всегда бы раздражала твоя несобранность и рассеянность. Наверняка он бесился, когда ты разбрасывала вещи по квартире и понаклеила на всех стенах свои неповторимые плакатики-памятки и… Короче, читай, – сказал он, и я услышала в трубке короткие гудки.
«Откуда он узнал, что я расклеила по всей квартире плакатики, что разбрасываю вещи? – в растерянности думала я. – Хотя чего тут думать! Никто не понимает меня лучше, чем Кронский! Нельзя отрицать очевидного!»
Я продолжила читать «начало» списанного у Набокова романа:
«Для кого-то она просто Маня, будущий муж (идиот!) зовет ее Машей, в издательских договорах – Мария, подруги называют Машкой, но для меня она всегда была и будет: Маруся.
Она стояла, задрав над урной ногу и отчаянно пыталась потушить в ней свой дымящийся окурок, рядом валялась сумка, а по полу разбросаны авторские экземпляры книг. (Это было в редакции – она, как и я, оказалась писателем.)
Я сразу влюбился. Я сразу потерял голову. («Надо же! Он тоже, оказывается, влюбился в меня! А я сомневалась. Ну-ка, ну-ка, что там дальше?!» – подумала я и уткнулась в текст.) Она стояла в этой необычной, чудной, но прекрасной позе; круглые, почти черные глаза ее были наполнены детским наивным ужасом – эта глупышка была абсолютно уверена, что от ее бычка может сгореть вся редакция.
Я вытащил ее из урны, довез до дома и поцеловал на прощанье. Я знал (это было видно и по ее глазам, которые
Дальнейший текст я прочитала с необычайным интересом, но приводить его здесь не стану, скажу лишь, что Кронский очень много внимания уделил сценам нашей близости в мужском туалете, в парке на крыле «кукурузника», в кабинке телефона-автомата, чудом уцелевшей на окраине города, в глухом переулке рядом с Арбатом, на крыше старого дома, где-то недалеко от Ордынки, ну и в других местах. Внимательно ознакомившись с описанием вышеприведенных эпизодов, мне вдруг стало не по себе (в отличие от меня у «Лучшего человека нашего времени» голова не кружилась – он не падал в обморок от одного моего вида и не терял память, несмотря на сильную любовь ко мне) из-за приведенных подробностей и деталей наших непосредственных любовных контактов.
Увлекательное чтение было два раза прервано Овечкиным – теперь, когда он разочаровался во всех женщинах, кроме тех, что состояли в нашем содружестве, Женька звонил мне по нескольку раз в день и канючил:
– Маш, ну когда ты нас с Икки помиришь?
– Когда ты окончательно вылечишься от венерического заболевания, которым тебя наградила жрица любви в период твоего познания мира!
– Но я, кажется, уже здоров.
– Это тебе только так кажется! – Я оставалась непреклонной.
– Ну, не вредничай! – снова звонил он.
– Послушай, Овечкин, если Икки узнает, что ты переболел триппером, боюсь, что она наотрез откажется с тобой мириться!
– Почему это?
– Да потому что после того, как ее муж Игоряша наградил ее подобным заболеванием, она тут же подала на развод!
– Она что, такая пуританка? Раньше я этого не замечал.
– Нет, не пуританка, просто Игоряшин триппер был последней каплей в чаше терпения Икки, заполненной до отказа в течение восьми лет его изменами!
– Бедная, бедная малышка Икки! А я… Я просто осел! Но ничего, я сегодня последний раз иду к врачу. Я уже здоров. Мань, ну помири нас.
– Во-первых, нужно узнать, что скажет врач, а во-вторых, нужно переждать хотя бы недельный перестраховочный период. На всякий случай, – сказала я и положила трубку.
Через два дня мне позвонил «Лучший человек нашего времени»:
– Маруся! – весело прокричал он. – Ну как тебе начало романа?
– Если тебе так важно мое мнение, тогда слушай… – И тут я сказала все, что накопилось в моей душе: о том, что списанное самым бесстыдным образом начало «Лолиты» Набокова надо либо вырезать, либо поднапрячь свои мозги и написать самому, что имя главной героини – Маруси, равно как и название романа, нужно непременно заменить. – И вообще нужно исключить все сцены близости героев. Прости меня, но их слишком много, да и описал ты их как-то не очень хорошо, – заключила я, понимая, что если он выкинет начало со сценами близости, от текста не останется ничего.