Самая страшная книга 2015 (сборник)
Шрифт:
Полегчало довольно скоро. Нежданно появившееся неуютство в сердце испарилось, словно его и не было. Будто это был кадр одного из этих, не дающих душевного покоя снов.
Но другая проблема, явившаяся взгляду, осталась на виду и не собиралась исчезать после простого прикладывания ладони к груди. Серьёзная проблема, имеющая вид одного из самых криминализированных районов города под названием "Перевёртовка". Именно отсюда в приснопамятные девяностые вышло наибольшее количество живущих «по понятиям» личностей.
Понятно, что криминальное ремесло не располагает к долгожительству, и до нынешнего времени
Здесь до сих пор не обходилось без взятых на гоп-стоп, поддавших мужичков, неважно - были они одеты в Dirk Bikkemberg или в замызганный пуховик "Мэйд ин Чайна". Трупов, практически, не было, но кровушку пускали, иногда и без особой надобности, в виде сувенира из "Перевёртовки". Появиться здесь просто так, особенно, в вечернее время суток, не имея среди "перевёртышей" ни кореша, ни родственника, способного "кинуть за тебя подписку", было почти стопроцентной гарантией неприятностей. Чтобы не забывали, в каком районе города живут самые крутые перцы.
Закусив губу от досады на самого себя, Курмин быстро осмотрелся, прикидывая, далеко ли он углубился в этот криминал-сити. Похвастаться частым посещением района он не мог, последний раз был здесь лет семь назад - даже уже и не помнил, зачем. Но довольно цепкая память подсказывала, что не всё так погано. Условная граница района, за которой можно было чувствовать себя в относительной безопасности, пролегала примерно метрах в шестистах от места, где он сейчас находился.
Ждать, когда же, наконец, появятся местные ухари и сурово поинтересуются насчёт никотина, Курмин не стал. И самым быстрым шагом, который позволяло самочувствие, направился в нужном направлении.
Пятьдесят метров, сто, двести, триста…
…три силуэта вынырнули из-за угла наперерез Михаилу, когда было пройдено чуть больше половины расстояния. До Курмина донёсся отрывок разговора, из которого он уяснил, что троицу недавно не пустили в ночной клуб, и они крайне возмущены этим обстоятельством.
«Перевёртыши» увидели Курмина, лихорадочно вспоминающего, кто из его знакомых мог иметь хоть какое-то отношение к "Перевёртовке" в сугубо "правильном" плане. Это была очень хрупкая, слабенькая - но надежда, что всё закончится благополучно. В крайнем случае - доброй порцией матюгов и пожеланием больше не видеть его "лоховскую вывеску".
Вспоминалось откровенно паршиво. В памяти смутно промелькнуло два человечка, но вот кто из них был Буксиром, а кто Стреляным - идентифицировать никак не удалось. Скверно…
Троица на спеша подошла и встала метрах в полутора, похмыкивая и задумчиво разглядывая Михаила. Бежать было поздно, да и куда бежать? Назад? Хуже не придумаешь, да и догонят, не слишком запыхавшись. Бегун из Курмина был откровенно дохлый.
– А чё-то я не понял?
– растягивая слова, выдал каноническую фразу один из аборигенов, покачиваясь с носка на каблук грубых зимних ботинок.
Ботинки старенькие, но еще
Курмин живо представил себе подобную картину и незаметно поёжился, стараясь совсем уж открыто не показывать свою боязнь. Самый низкий из троицы был на полголовы выше Михаила. А по возрасту - все присутствующие были раза в полтора младше его.
– Погоди, Махно… - Самый здоровый из тройки неспешно осадил приятеля и почесал кончик носа, определённо собираясь с мыслями.
– Куда гонишь?
Неписанный кодекс поведения по отношению к чужакам требовал сначала установить их точный статус в сложной жизненной иерархии "Перевёртовки» или же - отсутствие такового. А то вдруг этот заморыш окажется каким-нибудь внучатым племянником Паши Трезубца, местного "смотрящего". Будешь потом всю оставшуюся жизнь милостыню на паперти просить, неправильно сросшуюся - после перелома в трёх местах - руку протягивая. Бывали прецеденты.
– Обзовись, чей по жизни?
– Здоровяк мрачно уставился на Курмина сверху вниз.
– Что-то мы тебя в упор не знаем.
– Да чё тут с ним тереть, Писарь?!
– опять встрял Махно.
– Это же чмо залётное! Сто пудов - из центра или вообще из Новостроек. Я эту свистобратию и после литры за три километра с лёту срисовываю. Чтоб мне так жить!
– Ну, да… Свой бы уже давно обозвался, - лениво протянул третий, нескладный, с самой отталкивающей внешностью.
Такие обычно бьют дольше и яростнее всех.
– Тихо-тихо…
Писарь был то ли поумнее, то ли поосторожнее этой парочки, но форсировать события не торопился.
– У тебя, Ледяной, что - яйца запасные есть? Нет? Вот и зашторь хлебало, пока не отсемафорили…
Он снова посмотрел на Курмина.
– Так что, братуха, твоя моя не понимай или обзовёшься всё-таки?
Курмин решился.
– Я тут Севе Стреляному должок заносил…
– Должок - это правильно… - Напрягшийся взгляд Писаря показывал, что сейчас он вспоминает Стреляного, после чего определится дальнейшее поведение в отношении чужака.
Махно вдруг зашёлся в визгливом хохоте, хлопая себя короткопалыми ладонями по коленям. Ледяной тоже расплылся в нехорошей улыбочке, но промолчал. У Курмина похолодело внутри.
– Говори, что знаешь, - писарь повернулся к Махно.
– Хорош ржать, ну!
– Ты чё - Стреляного не помнишь?
– Махно ощерился, глядя на Михаила, демонстрируя плохие зубы и такие же намерения.
– В натуре, не помнишь?!
– Стреляный, Стреляный… - Писарь пожал плечами.
– Ладно, базлай по теме. Только если что, спрашивать с тебя будут.
– Да не ссы, родной!
– Махно снова закачался с носка на каблук, щерясь всё шире.
– По лету Кент трындел, когда откинулся… а!
– тебя ж не было тогда. Ты на югах с маникюршей амуры накручивал…
– Короче!
– Поторопил его Писарь.
– А если короче, то перегнули Стреляного через шконарь за прогибы перед кумом. Стукачком Стреляный оказался. Теперь в дупло к нему филина поселить можно - такой простор! И не Сева он с тех пор, а Света. А что главное - нет сейчас Светы в Перевёртовке, чалиться ей ещё полгода. Так что, залётный, лепишь ты нам фуфло по всей морде, за что и огребёшь. Карманы сам вывернешь или помочь?