Самая страшная книга 2023
Шрифт:
– Олежек, – взмолилась женщина. – Ну не надо. Прошу!
– Да нет-нет, не бойтесь. Без мордобоев, ничего такого. Уладим финансовые проблемы финансовым путем. Только мне Иркина помощь нужна, а все ее эти новые номера не отвечают. Вот я и подумал, что, может, вы чего-то знаете. Она, когда последний раз звонила, сказала, что вас иногда навещает, и…
– Хватит! Хватит, Олег! Замолчи! – крикнула Иркина мать и болезненно скривилась. Позабыв про тапочки, она вцепилась Жилину в рукав пуховика и потащила в комнату. Усадила в кресло, часто зашептала на ухо: – Я же все помню. Помню, как ты Иришку любил. Да и она в тебе души не чаяла. С самой первой вашей встречи.
– Мария Максимовна, я…
– Подожди, Олежек. Помолчи. Послушай. Досталось тебе, понимаю. И так-то жилось нелегко с контузией, с инвалидностью, а тут еще Иришка. Вот уж кто умел проблемы находить. А отдуваться тебе, верно? Мужчина, муж. А ты человек крепкий, горячий. Я ведь помню, как вы тогда ночью ко мне приехали. Оба бледные, ни живы ни мертвы, и руки у тебя в крови. Но ведь обошлось! Бог миловал! Нет, не того мерзавца, конечно, но тебя миловал. А то, что Иришка потом на развод подала, не думай, выбрось из головы. Она ведь не тебя боялась, а за тебя. Боялась, что в другой раз тебе уже сухим не выйти, отвечать придется.
– Мария Максимовна, послушайте…
– Нет, Олежек, ты послушай. Я все помню. Помню, какое у тебя лицо было, когда ты приехал, а я сказала, что Иришка на ивээл. Дурочка моя ненаглядная! А еще ведь до того-то тебя подкалывала. Привился, мол, Жилин, весь такой правильный, зубы сводит. Но ведь это она не со зла. Любя. Любя, понимаешь? А ты прими, Олежек. Ради бога, прими как есть. По-другому уже не будет!
Жилин, грустно усмехаясь, покачал головой. Можно было догадаться, что этим все кончится. Нет, он, конечно, не осуждал Иркину мать и даже жалел в глубине души. Разве человек виноват, что в голове у него все перепуталось, ум зашел за разум, а навязчивые идеи полностью завладели сознанием?
Жилин поднялся из кресла и подошел к окну. Встал у подоконника, заставленного бесчисленными геранями, фиалками, кактусами и бог знает чем еще. Потом задумчиво прошагал к серванту и вгляделся в одну из их с Иркой совместных фотографий. На Красной площади, у ГУМ-катка.
Вот они – Давид и Голиаф во всей красе. Ирка – на две головы ниже Жилина, стройная, красивая, раскрасневшаяся на морозе – стояла в коротком полушубке, джинсах и высоких сапогах. Карие глаза тепло блестели.
Рядом с сервантом на стене висела репродукция Айвазовского в дешевой «позолоченной» раме под старину. «Девятый вал». Вершина творчества прославленного живописца, жемчужина Государственного Русского музея, выдающееся полотно о борьбе со стихией и т. д. и т. п. Несколько человек, потерпевших кораблекрушение, отчаянно вцепились в обломок мачты, а на их головы вот-вот обрушится мощная, разрушительная волна. А там, позади волны, из-за туч уже выскальзывает солнце, но увидят его лишь те, кто выстоит, выдержит натиск природы.
– Девятый вал, а за ним – надежда, – задумчиво произнес Жилин.
Он снял картину и перевернул, прочел на обороте – «Ирке от Жилина. Июнь 2015».
– А что, если нет надежды? – глухо спросила Иркина мать. – И после девятого вала десятый. А потом одиннадцатый. И ни спасения, ничего.
– Ладно, Мария Максимовна. – Жилин повесил картину на место. – Вы простите, я пойду. Ирке надо помочь, и если вы не знаете, где она, то…
– Знаю. Знаю, где она. На кладбище. Ириша на кладбище.
Даже эти страшные, безумные слова она сказала, глядя куда-то сквозь. Сказала глухо, без выражения, безразлично. А вот Жилин такого уже не выдержал – терпение лопнуло, лицо перекосило злобой.
– Дура! – яростно выкрикнул он, подскочил к Марии Максимовне и замахнулся, собираясь ударить.
А та только зажмурилась, сжалась в комок, как собачонка, и все так и стояла, когда Жилин уже захлопывал за собой дверь.
8
Снегопад бушевал весь день, и к вечеру город оказался погребен под белой толщей. Дороги сровнялись с тротуарами, во дворах будто сами собой выросли снеговики, а припаркованные вдоль домов машины оказались забаррикадированы метровыми снежными насыпями, оставшимися после проезда снегоуборщика.
Цивилизованный григорианский мир готовился встречать Новый год, и всё вокруг притихло в томительном ожидании. В окнах мигали гирлянды и телевизоры, на темных балконах вспыхивали огоньки сигарет, где-то за домами уже вовсю грохотали фейерверки, бесцеремонно руша волшебную «михалковскую» тишину.
«Говорят, под Новый год, что ни пожелается…»
Навстречу в продолжение стихотворения показался метр с кепкой мужичок в костюме Деда Мороза. Весь вываленный в снегу, с перекошенной белой бородой и зажатой в руке красной шапкой, он удивленно уставился на Жилина снизу вверх, словно на какого-то ледяного тролля, а потом с пьяной искренностью посетовал:
– Из-за леса, из-за гор навернулся я в сугроб.
Жилин ничего не ответил, только оттолкнул пьяного в сторону. Тот повалился в снег, но не обиделся и, лежа на спине, затянул «Кабы не было зимы».
– Мама, смотри – Дедушка Мороз! – обрадовался какой-то карапуз у подъезда. Чуть подумал и добавил: – Отдохнуть прилег. А он к нам, да?
– Надеюсь, что нет, Лешечка. Идем домой.
Жилин пребывал в отвратном настроении, совершенно не понимая, что делать дальше. Дозвониться до Ирки по-прежнему не получалось, а ее дура-мать чуть не заставила поверить в свои сумасшедшие бредни. Может, безумие было заразным, как ковид? Или еще заразнее? Может, важней надевать не медицинскую маску, а шапочку из фольги? Или что там теперь носят конспирологи и параноики? Хотя нет, вряд ли. Как говаривал Папа из Простоквашино – с ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют.
В подъезде привычно пахло морозом и гнилью. Жилин успел сунуть ногу в закрывающиеся двери лифта, и внутри увидел вездесущую уборщицу с пухлым пакетом в руках. Поначалу даже не узнал ее без швабры, а когда узнал, то не нашел ничего лучше, чем буркнуть:
– Опять окна пооткрывали.
– Ваняет. Нада праветриват.
Неприязнь явно была взаимной, находиться в обществе друг друга не хотелось ни Жилину, ни уборщице. Поэтому, когда поднимающийся лифт дернулся и замер с закрытыми дверьми, оба встревоженно вздрогнули, уборщица – сильнее.
– Нелся, нелся, ни смагу, – пробормотала она и застучала пальцем по кнопке диспетчера. – Але. Лиф сасрял. Сасрял лиф!
– Застрял лифт? Принято. Высылаю мастера, – деловито отозвалась диспетчер и почему-то хихикнула.
– Ага, – хмуро заметил Жилин. – Высылает она, конечно. Пьют, небось, с этим мастером, а нам здесь час сидеть.
– Нелся час! Ни смагу! – перепуганно вылупилась уборщица.
Растерянно засуетилась, заметалась на месте, а потом вдруг кинула пакет в угол и, безостановочно твердя «нелся» и «ни смагу», принялась раздеваться.