Самои
Шрифт:
— Машка, стой, погодь, что скажу…
Тропка, петлявшая у плетня, была черна от росы. Небо увязло в молочной мгле. От Каштакского озера наползал тёплый туман. Егор, перекинув "хромку" за плечо, обнял Машу за талию, крепкая ладонь притиснула девичий бок. Забыв про Машин дом, они гуляли по спящему Каштаку. Девушка искоса поглядывала на него, изучая, пытаясь понять и предугадать. Лицо его, смуглое в сумерках, с мягким пушком в местах мужской растительности, ничего не выражало — ни радости, ни волнения, одно лишь любопытство.
— Ну что, Машок, на свадьбу придешь?
— Кто-то меня звал. Да и потом, мамка с тятькой сенокосят — коровы-то на мне.
— А что так рано собралась?
— Дану их.
— Погадали б…
— Мы вчерась гадали. Надо было приходить.
— О чём гадали?
— Так, о всякой ерунде — у кого какая жисть будет, у кого кто суженным.
— Тебе что выпало?
— Я своего в картошке нашла.
Егор вспомнил.
День был жаркий. Ветер гонял столбы пыли за трактором и боронами. Чёрные грачи и белые чайки неотступно преследовали и подгоняли криками, ненамного отвлекая внимание от нудной работы. За дорогой на картофельном поле работали женщины на прополке. Закончив очередной прогон, Егорка остановил стального коня, спрыгнул на мягкую землю, направился к женщинам напиться. Маша была ближе всех. Лицо обветрено, густая копна волос выпиравших из-под косынки волновалась под ветром, стегая по плечам. Голову держала прямо, смотрела дерзко, с вызовом. Но на просьбу откликнулась с охотою: бросила тяпку, пошла к табору в тени тополей. А уж бабы галдят:
— Смотрите-ка, Машка и тут успела кавалера подцепить.
— Ага, из куста натяпала.
— Смотри, как задом-то выводит. Ну, держись МТС — быть тебе полонному.
А ей было жарко и утомительно стучать тяпкою по сухой и пыльной земле — пусть кричат. Пока Егор пил, приглядывалась: лицо у него открытое, доброе, а глаза голубенькие с хитринкой. Руку протянул:
— Меня Егором зовут.
Обратно шли рядом, и расстались не сразу. Притихли бабы. А когда, чуть позже, Маша сдёрнула косынку, распрямила усталую спину, разметала по плечам природные кудри густых волос, глубоко вздохнула, высоко подняв большие по-бабьи, упругие по-девичьи груди, и подол платья над загорелыми коленями, залюбовались — красавица, ей и арканить молодого эмтээсника.
Отгремели июльские грозы, вот уж полетели, блестя на солнце, августовские паутинки, а по ночам падают на землю холодные обильные росы. Их любовь всё не кончается. А может, и не начиналась ещё? Егор своего добивается, Маша не уступает. Иной раз нацелуются до одури, парень за живот схватится:
— Всё, хана мне, не дойду до дома. Зачем ты так мучаешь меня?
— Затем, чтоб уважал: я ведь девушка, не разведёнка какая-нибудь.
— Да разве ж я тебя не уважаю?
— Тогда женись — и хоть всю ночь напролёт, хоть каждый день, когда захочешь.
— "Женись", а армия.
— Вот видишь, сам на службу собираешься, а мне с позором тута жить?
— А ждать-то будешь?
— Спрашиваешь!
— Боюсь, не дождёшься: ты вон какая краля!
— Девкой-то, конечно, трудно ждать. Порченой — сам придешь, не поверишь, скажешь: по рукам ходила. А замужней женой да под присмотром свекрови, как тут не дождёшься?
— Разумная ты, Машка, аж с души воротит…
Озорная улыбка преобразила Машино лицо, голос зазвенел над притихшими избами, отразился от леса за околицей:
— Меня миленький не любит с числа двадцать пятого,
Что же с ним изделала любовь распроклятая!..
С другого конца деревни откликнулись не менее озорной частушкой. На голос пошли и нашли девчат: скучно им стало без гармониста в душной избе. С ними и парни, потерявшиеся было, подвыпившие, дымят нещадно, гогочут, матерятся, девчат щипают, те визжат — обычная деревенская гулянка.
Егор, ни мало не тушуясь, подтолкнул одного задом с лавки:
— Брысь!
Сел, развернул "хромку", заиграл в угоду девчатам, обступившим его и наперебой требовавшим то частушки, то "кадриль", то "страдания". Егор никому не отказывал, играл, покуда руки не зашлись, а ремень не нарезал плечо.
Местные парни кучковались в сторонке, на приглашения девчат потанцевать отмахивались, косились на гармониста. Когда наконец "хромка" умолкла, спихнутый с лавки, встал напротив Егора:
— Слышь, отойдём в сторонку — разговор есть.
Егор усмехнулся криво, отложил "хромку" и, сунув руку в карман, шагнул к парням:
— Ну?
Парни оробели, заворожено глядя на руку в кармане:
— Покажь, чё прячешь…
Егорка вытащил из кармана "бульдожку" — револьвер с укороченным стволом — сунул любопытному под нос:
— Хошь, шмальну?
Это оружие Андрей Масленников отнял у кого-то, положил в стол и забыл. Егор не устоял перед соблазном и спёр. Теперь вот пригодился.
Паренёк попятился:
— Кончай дурить.
Егорка повёл стволом и взглядом:
— А кто хочет? Никто? Тогда тащите чего-нибудь выпить и считайте, что я вас простил.
Вот какой её Егорка отчаянный! А она? И что ломается? Может уступить? Потеряет парня, как пить дать, потеряет. Ой, мамочка родная, подскажи!
Девчата впереди остановились, поджидая её. И Маша переставляла ноги уже через силу — уж как не хочется ей отвечать на всякие расспросы да слушать пустую болтовню.
— Хлеб-то какой духмяный! — восхищалась Наталья Тимофеевна, приподняв скатёрку над корзиной. — Ай да Матрёна! Ну, что ж у меня такие не получаются?
— Да бросьте, мама, за вашими пирогами куда им угнаться, — отвечала сноха.
— Ну, понесли — поехали — усмехнулся Фёдор, расставляя с Егоркой столы.
Наталья Тимофеевна старела, теряя силы. Всё чаще она задумывалась: с кем придётся доживать свой век, в какой угол приткнуться, когда станет совсем немощной, обузой для детей. Егорка — что, пацан ещё, семьи нет, один ветер в голове, неизвестно, какую змею в дом приведёт. К тому, же в армию ему по осени.
У Нюрки больно жених хороший. Нравится Наталье Тимофеевне Алексей Саблин больше всех зятьёв — ласковый, обходительный, в работе спорый. Дочь за ним, как за каменной стеной. Да сама-то Нюрка — не приведи Господь! Не характер — котёл кипящий: целый день готова лаяться с кем угодно. На Егорку нападает, с матерью зубатится. Как её Алексей терпит? На днях змеёй шипела на ухо: гони Андрияшку из дому — им с Алексеем жить негде. Так и пойдёт. Сначала Андрияшку с Санькой, потом Егорку, а потом и мать за порог выставит. Нет, не верит Наталья Тимофеевна младшей дочери и не надеяться доживать с ней под одной крышей.