Самои
Шрифт:
Санька — что, сама без угла. Приветила их мать, когда из Троицка попёрли, да видит, плохо живут дочь с зятем. Андрияшка — ёрный, всё выпятиться желает, а без партии своей, как ноль без палочки — не в Агаповскую породу. Пить пристрастился, драться начал по пьяному-то делу, того и гляди на тёщу с кулаками набросится, да сыновей её матёрых боится. Нет на Саньку надежды.
Лизка хорошо живёт с Ванькой австрияком, дочек ему рыжих нарожала. Только тошно Наталье Тимофеевне идти в приживалки к бывшему своему батраку, Да и Лизка как-то заважничала в последнее время: мой Ваня, мой Ваня — к родне-то и не тянется совсем.
У Федосьи Илюха совсем скуражился. По службе в учётчики выбился, а дома — ирод иродом: лупит жену,
У Татьяны Егор больно сурьёзный. Боится его Наталья Тимофеевна, взгляда тяжёлого боится, неторопливых речей, неулыбчивого лица.
Вот и остаётся одна надежда — Фёдор. С первых лет вдовства был он ей надёжной опорой и подмогой. Фенечка, вражина, слава Богу, отцепилась от него. Матрёна появилась. Наталья Тимофеевна, как увидала красавицу полячку, поначалу невзлюбила. Выговаривала сыну: что ж ты краль-то всё выбираешь — горе от них постоянное, а радость мимолётная. Взял бы сельскую простушку, детишек настрогали, да и жили бы мирком да ладком. Все Агаповы, кроме Егорки, конечно, восприняли Матрёну настороженно, как временную блажь старшего брата и прикидывали в разговорах, когда и чем союз этот закончится. Но Матрёна была умна и терпелива. Подарила Фёдору незабываемые ночи, дни, наполненные уютом и заботами, родила очаровательную дочку, в которой он, как и в жене, души не чаял, была приветлива и хлебосольна с роднёй. И растаял лёд отчуждения. Сначала детвора — третье поколение Агаповых — привязались к полячке, бегали за ней гурьбой, называли не иначе, как "няня Матрёна". Потом и взрослые потянулись к ней. Заслуженно заняла Матрёна почётное место жены старшего в роду. И Наталья Тимофеевна сделала свой выбор — в Фёдоровом дому и доживать ей свой век. Для себя решила: провожу Егора в армию, поделю дом между Санькой и Нюркой и к Фёдору — с Леночкой водиться, душу отводить со снохой в бабьих пересудах. Надумав так, теперь к месту и не всегда хвалила Матрёну при встрече и за глаза. Фёдор всё это понимал и одобрял выбор матери, но неприкрытая лесть претила ему, и он настороженно поглядывал на жену: не куражится ли над свекровью? Но Матрёна тоже всё понимала, ничего не имела против и с некоторых пор стала называть Наталью Тимофеевну "мамой", чем окончательно утвердила свекровь в её решении.
— Ну, понесли-поехали! — усмехнулся Фёдор, кивнув головой в сторону женщин. — Учил, Егор, в школе байку про петуха с кукушкой?
Но Егорова голова иными мыслями занята, о другом застолье вдруг вспомнилось. Друг единственный, любимый, в город уехал. На днях проводил и будто вновь осиротел. Федька Мезенцев был из числа тех людей, которых окружающие называют порядочными, безответными, пришибленными — кто как расценит, но в основе всего этого, безусловно, подразумевалась душевная доброта. Они робки, застенчивы, молчаливы, но если привяжутся к кому — навеки. И жизнь отдадут за друга, не задумываясь. Это Федькино качество было проверено на практике. Шляясь на гулянки по соседним хуторам да деревням, Егорка совсем без внимания оставил родную Петровку. А тут демобилизовался из армии Спиридон Коровин и начал куражиться перед неизбежной женитьбой. Парень он был крупный и задиристый — ни одна вечёрка не кончалась без мордобоя. Жаловались ребята своему коноводу, да Егорке недосуг было — сердечные дела больше влекли. Наконец Федька Мезенцев подошёл, губу пальцем оттянул, показывая:
— Зуб вчера, шабака, выбил.
Федька Мезенцев, по кличке Журавлёнок, никогда ни с кем не дрался: трудно было найти в деревне более миролюбивое существо, и Егорка решил — пришло время навести в Петровке порядок. Желающих наказать обидчика нашлось не мало. Сбились в ватагу.
— Ты что ль Спирка Коровин? — шагнул вперёд Егор.
— Ну, я — подвыпивший здоровяк вскинул густые брови. — А те чё?
— А вот чё! — Егорка стукнул его по зубам, и Коровин покачнулся,
Ребята оробели и попятились. Только Федька Мезенцев подскочил и стукнул ещё раз. Его удар был более удачным: отставной солдат, широко взмахнув руками, упал спиной в пыль.
— У- у — удавлю, суки! — взревел поверженный бык, и все вокруг шарахнулись в стороны. Только двое вросли в землю и стояли плечом к плечу, готовые продолжить потасовку. И бык уступил место телёнку:
— За что бьёте, мужики?
— Ставь мировую, объясню, — сказал Егор.
А Федька:
— Надо бы зуб сначала выбить.
Коровин сел и сунул щепоть в рот:
— Да вроде шатается.
С той поры и началась их дружба с Журавлёнком. А на днях были проводины: Федька да Егорка, мать да отец — вот и всё застолье. Андрей Николаевич разлил по стаканам. Марья Петровна шмыгнула носом, жалостливо глядя на сына, выпила — не поморщилась, отошла к сковородкам с шипящими блинами. Хозяин, захмелев, разговорился:
— Живы-здоровы будем, дождёмся сына бугалтером. Это я понимаю! Из батраков да в бугалтеры. Мать, помнишь, как мы с тобой сошлись — батрак да батрачка и ничего за душой.
— В землянке жили, — поддакнула хозяйке, подкидывая на стол парящий блин.
— Во-во, в землянке. Из дерна сложили и жили. Летом на крыше трава растёт. А зимой, слышу, волки по ней ходят. Живности никакой, дак они на нас зубами щёлкают. Помнишь? — он потрепал Федьку за пшеничные вихры. — Ни хрена ты не помнишь. Ещё что ль по одной? — сам себя спросил и, чтоб жену задобрить, добавил. — Вздумаете жениться, огольцы, обращайтесь к матери. Она от бабки своей слово заветное переняла. Скажет на свадьбе жениху и на всю жисть сделает его либо богатым, либо бедным, либо драчуном, либо молчуном…. Станет он тогда шёлковым, как я у тебя, верно, мать?
— Полно, буровить-то. Напился, так молчи! Вы меня, ребятки, на роды зовите: если что и умею, так это рожениц обихаживать — сохраню и мать и дитёнка. У меня рука лёгкая и глаз приветлив.
Пока жена говорила, Андрей Николаевич успел под шумок выпить и, торопливо зажёвывая, подхватил:
— Дети — это да. Это главное оправдание прожитой жизни. Федьку вот на курсы посылают. Выучится — то-то мне любо будет в могилке лежать: сам батрак, а произвёл на свет бугалтера…
… - Забыл уж школу-то совсем, механизатор? — Фёдор внимательно посмотрел на брата. — Часом не заболел: на себя не похож.
Егорка мотнул головой и промолчал.
День разгулялся. К полудню стало знойно и тихо. Всю деревню затопила вялая истома. Лишь над церковью галдели галки, и далеко от её куполов разносилось голубиное воркование. Громко квохтала соседская курица, потерявшая яйцо в пыльных лопухах. Издали послышался звон колокольчиков, переборы гармони.
— Едут! Едут!
Поезд из трёх ходков выкатил на улицу. На дугах развевались красные и голубые ленты. Звон множества колокольчиков сливался в один. Невеста нарядная, как матрёшка, с румяными круглыми щеками, смеялась от быстрой езды, от разудалых песен дружков жениха. Сам герой торжества сидел, чопорно глядя перед собой. На нём были военного покроя китель и косоворотка, кепка с лакированным козырьком. От его лица и прямых плеч веяло генеральской строгостью.
Остановились, с трудом сдерживая разгорячённых лошадей. В воротах Наталья Тимофеевна с хлебом и солью. Стало тихо вокруг. Но далеко — Егорка не услышал напутственных слов матери. Ближе не протолкнуться: народу сползлось, большинство — зеваки.
Мать крестила и целовала молодых. А в толпе заголосили старухи. Причитали они о невзгодах замужних баб, а получалась песня весёлая и добрая, и женщины в такт прихлопывали и припевали. Даже девчонки шлёпали ладошками и кивали головами, участвуя в общем хоре. Мужики и парни ухмылялись. Мальчишки шныряли, чтобы занять лучшие места для наблюдения.