Самои
Шрифт:
Прошли поле, обошли лес, снова чисто поле.
— Что это?
— Дома.
— Вижу, что не стога.
— Должно быть, Ключи.
— А перед?
— А это тракт. Видишь, вон машина.
— До тракта вон усадьбу видишь?
— Вижу. Просолы так селились — дом, огород, огурцы малосольные — торгуют у дороги тем, что вырастят, в лесу насбирают, да скрадут где.
— Подходим, мужики, — построжал Пашка Мотылёв и достал пистолет.
Не рвался безоглядно вперёд Разбой, дыбил шерсть — чуть уловимый в пути запах полнил всю окрестность. Подошли к плетню большого огорода, хоронясь за ним, пробрались вплотную к усадьбе. Широкий двор полон пернатой живности, дом с крыльцом, времянка с баней, навес, за ним длиннющая стайка, что колхозная базовка.
— Разведать надо, кто в дому, — сказал Пашка и оглядел своих спутников. — Тебя, Егор Кузьмич, могут в лицо знать, если готовились заранее. Ты, Пётр Михалыч, мало похож на путника дорожного.
Всем стало ясно, кого участковый прочил в разведчики. Городской костюм и плащ фасонистый меньше всего вызовут подозрений у просолов.
— Постучишься, водички спросишься, разговор затеешь и присмотришься, кто есть, сколько их, — поучал Пашка райкомовца, не ведая, что перед ним большое районное начальство.
Пестряков хмурился, молчал, не решил ещё — согласиться ли. Может, пора напомнить, кто он есть. Но как-то не ко времени — всю дорогу пассивно молчал, а теперь…. Ещё в трусости заподозрят. Павел Иванович кивнул и пошёл к дороге, хоронясь от окон дома за плетнём. С тракта шёл не таясь. Постучал в ворота, не услышав собаки, толкнул калитку.
Три пары настороженных глаз наблюдали за ним из-за плетня. Пестряков шёл двором, направляясь к крыльцу — ни дать, ни взять, пассажир авто, оставленного на дороге, с какою-то нуждой. Потом вдруг остановился, боком, боком потянулся в поднавес, прильнул к запертым на замок воротам коровника. Сорвался с места и, развевая полами плаща, побежал через двор в огород, размахивая руками и крича:
— Здесь они, здесь лошадки!..
— Тьфу, дурень! — Пашка сплюнул в сердцах. — Всё разведал! Глупей собаки, честное слово.
На крыльце открылась дверь, и чернота сверкнула белым пламенем. Слышно было, как сыпанула дробь по плащовке, разрывая ткань. Следом прилетел гром ружейного выстрела. Пестряков ткнулся носом в навозную грядку и затих.
— Сволочи! — Мотылёв выстрелил два раза, в осколки разметал два окна. — Эй, конокрады! Сдавайтесь! Дом окружён, сопротивление бесполезно. Не усугубляйте свою вину убийствами.
— За подмогой надо, — предложил Егор. — В Ключи сбегать, народ кликнуть, властям сообщить.
— Погоди, — отмахнулся участковый. — Эй, в дому! Спалю усадьбу к чёртовой матери.
И Федякину:
— Поджигай.
— Что?
— Забор, говорю, поджигай.
Старый охотник хмыкнул, покачал головой, а потом вдруг засуетился: раздобыл где-то пук соломы, бересту, сунул в сухой плетень, чиркнул спичкой. Огонь занялся сразу и потянулся в обе стороны.
Осаждающие отступили, не спуская глаз с усадьбы и неподвижного Пестрякова.
— Никуда не денутся, — убеждал сам себя Мотылёв. — Там дорога, там село, да и усадьбу, поди, жалко.
В подтверждение его слов из дома выскочил невысокий и толстый старик с седой бородой до пояса и топором в руках. Сиганув через Пестрякова, бросился рубить плетень, преграждая путь огня к усадьбе. Пашка подошёл к нему поближе и, демонстрируя пистолет, приказал поднять руки. Старик разметал пролёт плетня, выкинул топор, плюнул и поднял руки.
— Ты один что ли? Ну-ка зови остальных.
Старик повернул широкое лицо к дому:
— Ванька, Родька, ну-ка геть суды!
Во двор спустились четверо — два коротконогих крепыша, колодками в отца, и два худосочных цыгана. Даже издали было видно, как хмель у них боролся с испугом.
— Где пятый, дед? — Пашка ткнул просолу стволом в затылок. — Или сам на старости лет?…
— Непьюшый он — домой ушёл.
— Ружьё где? — крикнул Пашка стоящим во дворе.
Вынесли берданку Митрича.
— Всем лечь рылом в землю. Дед неси верёвку. Егор Кузьмич, вяжи супостатов, пока на мушке держу.
Но вязал конокрадов Федякин — Агапов поспешил к раненому. Пестряков сел на грядку, когда бандиты начали сдаваться.
— Зацепило?
— Ранили.
— Сымай одёжку, посмотрим.
Крови было — тоненькая струйка. Несколько дробинок пробили кожу и отливали из-под неё синевой. Егор сходил в дом, принёс самогон в бутылке, чистый рушник. Обтёр лопатку Пестрякову, обмотал.
Подошёл Мотылёв с берданкой:
— Постереги, Егор Кузьмич, крестничков своих, мы в Ключи за пятым, да и позвонить надо, куда следует.
Егор с берданкой на коленях и Пестряков сели на крыльцо. Связанные конокрады, матерясь, просились по нужде.
— Шмальни по ним, чтоб заткнулись, — попросил Пестряков.
— Болит? Ты выпей — боль приглушит.
Пестряков понюхал горлышко сосуда, поморщился:
— Не привык я к такому пойлу.
Однако хлебнул, поморщился, занюхал рукавом — гадость!
— Щас, — Егор оставил ружьё, прошёл в дом. Там и хозяйка нашлась — спряталась в подполье, когда полетели со звоном стёкла и штукатурка от стены, засвистели пули в избе. Агапов быстро растолковал ей, чего хотел, и появился перед завотделом со стаканами и закуской в тарелочках — грибочки, сальцо, капустка и хлеб-самопёк. Разлил по стаканам адово пойло, чокнулись, захрустели, закусывая.