Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»
Шрифт:
Вот это «потерпи еще немножечко» можно отнести не только к последнему спектаклю Высоцкого, но и к последним дням его жизни. Боюсь, что смерть он уже ждал как избавление от невыносимых мук наркотической ломки.
Помогло Высоцкому доиграть в последний раз то, что ближе к финалу «Гамлета» ему сделали еще один укол – настоящим наркотиком. Янклович вспоминал: «Наконец приехал Федотов. Володя еще раз убежал со сцены, Толя сделал укол… Он еле-еле доиграл… А если бы Толя не приехал? Все могло бы произойти…
Я уж не знаю, какой Федотов профессионал, но по-человечески – он ведь тащил Володю все последние годы».
По
Валерий Янклович вспоминал: «Когда Володя приехал домой после «Гамлета», то сказал:
– Да что ж это такое? Почему они со мной не здороваются?! Я сказал: «Здравствуйте!», а они не ответили…
Мы ждали, что хоть кто-нибудь из театра приедет к нему в эти дни…»
Но многие знакомые, присутствовавшие на последнем «Гамлете», вспоминали, что Высоцкий был в совершенно невменяемом состоянии и не узнавал людей, которых он давно и хорошо знал. Так что он вполне мог не заметить, что актеры с ним поздоровались, и подумать, что они бойкотируют его из зависти.
18 июля в Москву ненадолго прилетел Всеволод Абдулов, гастролировавший в Днепропетровске. Высоцкого он застал уже после спектакля, у Нисанова: «Володя очень плохо себя чувствует, поэтому обстановка тяжелая… Там находятся Валера Янклович, Володя Шехтман, Валера Нисанов…
Володя сидеть не мог, пытался выпить – не получилось… Потом сказал:
– Ладно, я пошел.
Пошел вниз, к себе, наверное, чтобы попытаться лечь спать… Мы остались у Нисанова. Закрылась дверь, и нависла страшная пауза. Я сказал:
– Неужели непонятно, что Володя может умереть каждую минуту? Когда Володя говорит: «Да ладно, все будет в порядке», – мы ему верим и успокаиваемся… Но ведь Володя действительно может умереть! Что будем делать? Я сам не знаю, что надо делать, но что-то делать надо…
На следующий день я улетел в Днепропетровск и прилетел в следующий раз 24 июля».
Янклович признался: «Федотов 18-го достал наркотик в последний раз, Олимпиада закрыла все каналы… И за эти дни Володя ни разу не попросил… Видно было, как его ломало, – давали ему успокаивающее. И все эти дни я – там, все эти дни…
После «Гамлета» Володя резко переходит на водку. Началась Олимпиада – все больницы и аптеки на строгом учете».
По словам Федотова, «Володя вошел в такой запой, что ему было не до этого… Водка – это была замена. Многие ребята так делают – когда хотят соскочить с иглы, входят в запой. Но водка – неадекватная замена, она действует грубее…»
Оксана вспоминала: «Да, с наркотиками было сложно… Но вот одна девушка, которая много раз выручала Володю, мне говорила потом, что у нее было…
– У меня дома все было… Почему мне никто не позвонил?! Я бы приехала и привезла…
Хотя, конечно, это не спасение… При тех дозах, при том образе жизни, который он вел, Володя все равно бы умер…»
Встает вопрос, действительно ли Высоцкий не просил наркотиков в последние дни своей жизни и действительно ли ему не могли их достать из-за строгостей, связанных с Олимпиадой?
Янклович настаивает: «Ведь он действительно не просил наркотиков в последние дни… Он это для себя решил. А если бы он взмолился, мы бы, конечно, нашли… Может, так он решил покончить с болезнью?»
Оксана придерживается того же мнения: «Володя прекрасно понимал, что превратился в зависимого человека. Он очень переживал, что приходилось просить, унижаться… Самым большим желанием его в последний год было – завязать с наркотиками. И это было самое главное, потому что дальше так он жить уже не мог».
Шехтман, правда, насчет стремления Высоцкого завязать с наркотиками был настроен довольно скептически: «Володя хотел как? – у него же все сразу получалось, абсолютно все! И тут он хотел так же… Вот сегодня я начинаю лечиться, а завтра встану здоровым! А с этой болезнью так не бывает».
Я склонен здесь согласиться с Шехтманом. Высоцкий попробовал лечиться, но когда увидел, что немедленного эффекта лечение не дает, опустил руки.
19 июля в Москву прилетел Туманов. Он передал Высоцкому гимнастический комплекс через Шехтмана, но сам с ним встречаться не стал.
Вот последнее стихотворение Высоцкого, которое должно было стать песней к фильму его давнего друга, режиссера Геннадия Полоки, «Наше призвание», где он собирался играть одну из главных ролей – секретаря комячейки Сыровегина, по словам Полоки, «этакого партийного работника с гитарой». 19 июля Высоцкий позвонил Полоке и пропел свою последнюю песню:
Из класса в класс мы вверх пойдем, как по ступеням, И самым главным будет здесь рабочий класс, И первым долгом мы, естественно, отменим Эксплуатацию учителями нас! Да здравствует новая школа! Учитель уронит, а ты подними! Здесь дети обоего пола Огромными станут людьми! Мы строим школу, чтобы грызть науку дерзко, Мы все разрушим изнутри и оживим, Мы серость выбелим и выскоблим до блеска, Все теневое мы перекроем световым! Так взрасти же нам школу, строитель, — Для душ наших детских теплицу, парник, — Где учатся – все, где учитель — Сам в чем-то еще ученик!В этой песне отразилась определенная ирония Высоцкого по отношению к советским экспериментам 20-х годов, в том числе и в сфере школьного образования. В этом он вполне совпадал с режиссером фильма, одним из основоположников иронического жанра в советском кино. Отсюда – слова насчет отмены эксплуатации учителями учеников. Кстати сказать, этот лозунг не выдуман Высоцким. В школе 20-х годов на полном серьезе проводились лозунги о равенстве педагогов и школьников и были отменены традиционные уроки, поскольку они, дескать, позволяли первым диктовать свою волю вторым. Но вот об учителе, который «сам в чем-то еще ученик» – глубоко автобиографичны. Высоцкий, с одной стороны, ощущал себя учителем-пророком, а с другой стороны, – все время сомневался как в масштабе своего таланта, так и в том, правильно ли его воспринимают читатели, зрители и слушатели. Можно сказать, что он не только воспитывал аудиторию, но и учился у нее.