Самозванец. Кровавая месть
Шрифт:
Надо сказать, Безсонко вполне понимал отца, когда тот время от времени под плач и робкие укоры жен втискивался в златотканый праздничный кафтан, обшитый дукатами да речным жемчугом, и ходил свататься к тете Зелёнке, — где же еще найдешь другую такую бойкую, такую умницу, такую красавицу! Отличная была бы Лесному хозяину четвертая жена! И правильно говорил отец, что с Зелёнкой он бы не раскисал, не разлеживался бы в берлоге и даже сам рядом с нею помолодел бы. Однако про себя малый весьма доволен и тем, что русалка всякий раз отцу отказывает, потому доволен, что сам надеется жениться на тете Зелёнке, когда подрастет. То есть надеялся,
Уже почувствовал паренек нарастающее неудобство внизу живота, однако потянулся еще раз и решил потерпеть: здесь, в привычной темноте, в добром тепле подземных палат, мысли свободно снуются, а если выскочишь сейчас на холод, сразу же отвлечешься. Ведь там, в глухом лесу, уже зачиналось диво рассвета, всегда поражавшее Безсонко своей загадочностью. Почему птицы иногда поют перед рассветом, а чаще нет? Почему в самую жестокую бурю, в самый густой ливень рассвет обязательно наступает? Кто заставляет солнце в ясную погоду подниматься над лесом? А если оно уже на небе, почему не остается там навечно? Безсонко обращался с этими вопросами к отцу и, если попадал на добрую минуту, получал от него и ответы. Однако, поскольку сам он никогда не видел богов Хорса, Ярилу и Велеса, а объяснения отца сильно смахивали на его сказку о Волке, Медведе и Лисе, в душе не очень-то Безсонко им верил.
Отец! Теперь, впрочем, уже названый… Безсонко окончательно убедился, что не его сын, когда вчера Лесной хозяин забежал домой на перевязку. Покряхтывая и кривясь, сел он на пенек. А пока бабы, плача и ойкая, разматывали на нем кушак и приспосабливали на рану почти чистую тряпицу, отец рассказывал о своем сражении с дюжиной иноземцев, о том, как одних кряжистыми дубами забросал, других затоптал вместе с их конями, а сразу троих убил одним махом, бросив в них ту самую пулю, что попала ему в бок.
— А с кем же тогда тебе дальше воевать? — удивился Безсонко.
— Остался там один, весь в железе, рыцарь называется. И еще двое немцев с вот такими, — он расставил руки, — пищалями, настоящими пушками. И раскаленными ядрами пуляют… Хорошо, что это не они в меня попали. А я им еще задам! Ты чего это вытаращился? За отца своего испугался? Или крови никогда не видел? Вот чудак!
Вот как раз и видел свою кровь Безсонко, когда нечаянно кремневым ножом порезался, — и была она красной. А у батьки — синяя. Да разве такое возможно? Он и спросил, не постеснялся.
Помялся Лесной хозяин, помялся, да как закричит, взор свой от Безсонко отводя:
— Верно, ты не мой сын, Безсон! Ты человеческий ребенок! Я тебя младенцем подменил на хуторе, тут недалеко! Ты не мой сын, а Сопуна и Марфы! Только мать твоя Марфа ночью убита со всем семейством Сопуна разом, да и Сопун, отец твой настоящий, на земле, как я смекаю, уже не жилец! И хутор их сожжен… Я тебя через полгода собирался к родичам твоим отпустить, а что теперь с тобой прикажешь делать?
Для Безсонко тогда имена «Сопун» и «Марфа» были еще звуки пустые, потому и худые вести о них и о настоящей малой родине своей пропустил он мимо ушей. Одно его заботило, что оказался по рождению чужим всей той жизни, в которой воспитан. Тогда заплакал он и спросил:
— Так, значит, я теперь никогда не смогу становиться, как ты, выше дерева стоячего, ниже облака летящего? Не смогу кидаться выдернутыми с корнем дубами?
— Пожалуй, что не сможешь, сынок, — взглянул на него прямо своими безбровыми глазками названый отец. — Люди такого не умеют.
— И кто же я теперь? Как ты мог так поступить со мною, отец? — еще пуще зарыдал паренек, потому что понял тогда, что и мечту о красавице Зелёнке ему придется оставить.
— Да уж такой я! Уж такой уродился, хотел бы иначе что-нибудь сделать, да не могу! Изнутри так и подзуживает! Уж такой я! — Лесной хозяин всплеснул по-бабьи руками и скривился от боли. — И разве я, Безсонушка, не люблю тебя таким, каков ты есть, не люблю такое уродливое человеческое дитятко! У тебя же уши круглые! У тебя же вон из глаз и над глазами волосы растут! И не смей меня больше расстраивать — мне же еще на войну возвращаться!
— А сушеных грибов сколько на мальца каждую зиму уходит, а яблочек-сушек, и засцал ведь все вокруг! — попробовала всунуться в разговор глупая Вишенка, но Лесной хозяин ее шуганул.
— Спасибо, отец мой названый, за то, что кормил-поил, — поклонился Безсонко, глотая слезы. — Однако ты возвращаешь меня людям, но ничему человеческому не научил. Вот ты про какие-то «пищали» говорил, а я так ничего и не уразумел. Как же я теперь среди людей проживу, спрашивается? Если даже про такой пустяк не знаю?
А Лесной хозяин вдруг успокоился. Тыльной стороной ладони вытер слезы, тщательно высморкался: сначала с помощью большого пальца правой руки, потом задействовал большой палец левой. Подозвал к себе Безсонко, утер ему слезы, помог почистить нос. Поставил перед собою и закричал было, потом понизил голос. Безсонко понял, что отец не желает, чтобы бабы его услышали, и поневоле возгордился: никогда еще могучий Лесной хозяин не разговаривал с ним как со взрослым. Потом он только слушал и пытался мотать на ус сказанное отцом.
— Напрасно ты ревел, сынок. Мужчины так не поступают. Ты на меня посмотри — ужели я плачу когда? Да разве от смеха только. И еще не по душе мне, что ты горюешь, когда беда еще не пришла. Будто мы с тобою прямо сейчас расстаемся! Настанет пора идти тебе к людям — вот тогда и реви. А того лучше сядем мы с тобою, да и подумаем, как горю пособить. Ты дай мне только с супостатами разделаться! А что ты не знаешь каких-нибудь людских обычаев или не видел никогда огненного оружия, так это вовсе не страшно. Человеческая наука проста, всем человеческим знаниям может каждый ребенок научиться, если достанет у него времени и усердия. А если люди-учителя будут еще палкой бить, так вдвое быстрее выучишься.
— Палкой бить? — горестно изумился Безсонко и носом шмыгнул.
— Уж такой у людей обычай, сынок. Однако же и человеческие премудрости простые. Во всех их придумках никакой особой хитрости нет. Взять ту же пищаль, оружие огненного боя. Ты ее утром в первый раз увидишь, а к вечеру научишься уже и палить из нее.
— И узнаю, откуда в ней огонь берется?
— А вот это совсем необязательно! — ухмыльнулся Лесной хозяин. — Уж таковы люди. Для них главное, что пищаль стреляет и далеко бросает пулю. Твои сородичи пользуются вещами, вовсе не задумываясь о них. Разве мужику любопытно, откуда речка, хоть бы та же Клевень, течет? Он поставит на ней запруду и устроит себе мельницу. Говорю тебе, что всему, что умеют люди, можно научиться.