Самурай Ярослава Мудрого
Шрифт:
— Почти все, княже, — отвечал Ратьша.
— А что не понял, спрашивай, — сказал князь.
— Не пойму, почто ты велел Ферзю ехать. Он и уных уже выбрал, и все к их приходу уже почти приготовил на дому у себя, а тут на тебе. Нет, дело княжье, не наше, кому и куда ехать, но все же понять бы хотелось.
— Увидел бы ты такого, как Ферзь, с деревянным мечом, с его травой, которой дымит, с его рыбой на плече да с цветами, что бы решил? — тонко усмехнулся князь.
— Задумался бы. Новый кто-то, слишком даже новый… Понял, княже, — Ратьша склонил голову перед Ярославом.
— Вот то и добро. И Владимир, глядишь, заинтересуется Ферзем-то нашим, раз при посольстве послан, то, может, не зряшным
— Думаешь, князь, не батюшки ли твоего человечек, Ферзь-то наш? — сообразил тысяцкий.
— Не думаю, узнать хочу. Просто так думать смысла нет, да и не на дыбу же его, в самом деле, не за что. Посмотри там за ним, что да как, ну, не тебя учить, Ратьша.
— Посмотрю, княже, — снова склонил голову тысяцкий, принимая веление князя.
— Тогда хорошо. Тогда, тысяцкий, собирайся в путь, а от меня наказ — вернуться тебе живым и невредимым, — весело закончил аудиенцию Ярослав.
На самом деле не было у него в душе ни малейшего признака веселья. Он понимал, что Владимир придет в ярость, дело не в самой дани, дело в его посягательстве на право великого князя получать эту дань, даже если бы она была совершенно ничтожной. Он не посылал посольства с целью получить, например, отсрочку, нет — он бросил отцу вызов. Дело было совсем не в желании развязать кровавую усобицу, да и не в том, что Владимир требовал непомерной дани, да и уж подавно дело было не в жадности Хромого и не в его глупости. Просто он решил оспорить власть отца над собой — власть князя над князем, ту власть, которая уже выходит за пределы семейной. Власть отца слишком сильно мешала ему, мешала даже в глазах его подданных, любое его серьезное решение нередко встречало сомнение у них только потому, что они не знали, как посмотрит на это Владимир. Этому следовало положить конец. Война так война.
Дома меня, сидя на крыльце, терпеливо ждал чиновник для особо мелких поручений, высилось законченное додзе, вилял хвостом Граф — и странное дело — непривычное чувство дома охватило меня. Я почти никогда его не испытывал, разве что в раннем своем детстве. Все остальное было лишь чередой сменявшихся крыш. А тут у меня и изба, и домовой свой, и Дворовый, и собака, и додзе — живи да радуйся, ан нет — придется ехать к черту на рога, где недолго и голову сложить.
— Поспел, я утром уеду. Тебе я оставляю денег, задание тебе будет простое: каждый день покупай еды на троих человек и приноси сюда. Если хочешь, можешь тоже тут есть, только следи, чтобы и у собаки была еда, и в порядке было все. За остальным по ночам тут и без тебя приглядят. Все ли понятно? — обратился я к государственному человеку.
— Все, наставник, все понятно. Кому же и приглядеть за домом, как не мне. А надолго уезжаешь? — Поспел даже не намекнул, что хотел бы ехать со мной, хотя было понятно, что он очень бы этого хотел.
— Не знаю, Поспелка. Я человек княжий, еду не по своей воле, когда все дела княжьи переделаем, тогда, наверное, попадем домой. Если ты поймешь, что я не вернусь, или узнаешь, что мы не вернемся, тогда Графа отнеси к князю на псарню, скажешь, что так просил наставник Ферзь. Ему лишняя собака не помешает, — сказал я.
— Понял, наставник, понял, — ответил помрачневший Поспелка.
— Ну а раз понял, Поспелка, то ступай домой себе. Спасибо за сегодняшнюю помощь.
— Наставник, у меня деньги остались с торга, возьми, — Поспел полез было за пояс, но я остановил его руку:
— Оставь себе. Так понемногу накопишь себе на меч, глядишь. Никогда не забывай, что ты должен был стать воином, если бы твой батюшка не погиб так рано. Если ты будешь идти к этой цели, ты придешь. Просто иди и не останавливайся.
Поспелка
— Посмеяться хотел, да? — сердито спросил он меня.
— Над чем смеяться? Лошадки — хоть сейчас на княжью конюшню, я тут палец о палец не ударил, а вот ты серьезно занялся, вот и поблагодарил.
— Ты мне и покушать присылал со своего стола, и просил правильно — что ж тут такого-то, за что благодарить? — дивился нежить.
— За то, что ты моих лошадей так хорошо соблюл, Дворовый, — искренне ответил я.
— Странный ты, Ферзь, человек. И домового к себе приучил, и Дворового. Непривычно нам такое обхождение, а ведь когда-то было так… — Дворовый тяжело вздохнул.
— Лошадок я завтра забираю обеих, по двору разве что щенок будет мой гулять, присматривай, пожалуйста, за ним, — попросил я.
— Само собой — буркнул Дворовый, — а далеко ли путь держишь?
— Князь повелел к Киеву ехать, к его родителю. Вот туда и поеду.
— Далеко! — почтительно протянул Дворовый и закончил аудиенцию словами: — Скатертью дорога, — после чего он исчез.
Я пожал плечами и пошел к дому. Я вспоминал свой сон, который видел этой ночью. Мне снился океан. Бескрайний, величественный, древний, должно быть, более древний, чем материки, которые он омывал. Они много раз меняли свои очертания, сходились и расходились, а он оставался неизменным. Глядя на него, кажется, что можно понять смысл слов «вечность» и «безграничность». Я шел на корабле под полосатым красно-белым четырехугольным парусом, даже во сне мне казалось: я чую, как пахнет смола, пропитавшая борта этого корабля, как лопаются на лице пузырьки пены, сорванной с волн соленым, мощным ветром. Перед нами, по носу, медленно вставала над кромкой горизонта неистовая зелень новой, неведомой земли. И тогда я и все, кто были со мной, восторженно закричали. Мы сделали то — я знал это в своем сновидении, — чего не делал еще ни один мореплаватель обитаемого мира. Я обернулся во сне, и последнее, что я видел, была яркая вспышка солнца, отразившаяся в блюде гонга, которым кормчий задавал ритм гребцам. Где была эта земля? Что за земля, что за воды виделись мне, с кем я был на корабле, и что это был за корабль, откуда он шел? Что за бродяги, которым стало скучно в каких-то границах, посмеялись над привычным и тронулись за неведомым? Был ли это вещий сон, что со мной порою бывает, или просто мечта, прорвавшаяся в мои сны? Не знаю. Не знаю. Не знаю…
В доме меня привычно встретил Дед. Я положил меч на крючья, умылся и сполоснул руки. Сели за стол. Дед приготовил какой-то удивительно вкусный кулеш сегодня, поэтому заговорили мы не скоро.
— Вот что, Дед. Не знаю, ты уже знаешь или нет, я завтра с утречка отбываю одвуконь в Киев, искать на голову приключений, — начал я, закурив.
— Теперь знаю, — проворчал Дед.
— Тогда прошу, Дед, посмотри за собакой, про дом тебе говорить не стоит. Выпускай его днем побегать, корми, вечером загоняй в дом. Приучай ко двору. Еду станет Поспел носить — и тебе с Дворовым, и собаке. Ты только готовь.