Самвэл
Шрифт:
Князь кинул на прямодушного старика косой взгляд.
— Но почему, Арбак?
— Потому, что не сегодня-завтра вернется Пап, законный наследник Аршакидов, соберет вокруг себя разбежавшихся нахараров, да и сядет на отцовский престол! Много чего довелось повидать этим сединам, — он поднес руку к волосам, — и это я тоже ясно вижу, князь и господин мой. Вот посмотрите — придет Пап и займет трон своего отца.
Князь презрительно расхохотался.
— Голова твоя и впрямь поседела, а вот душа как была ребяческая, так и осталась. Ну, положим, явится совсем еще молодой, неопытный Пап. Положим даже, соберет разбежавшихся нахараров. А что они могут сделать? Что же ты думаешь, все это не предусмотрено? Меружан не из тех, кто сеет на скалах. Он свое дело знает и вообще человек большого ума.
Старик
— Пока я в нем не только большего, но и малого-то ума не вижу, князь и господин мой. Собирается стать царем, а сам разорил и обезлюдил страну, которой хочет править. Где же тут ум? Что он, ночная сова, что ли? Это они гнездятся среди развалин. И пленные тоже — куда он их угоняет и зачем?
В доме Мамиконянов к старику относились с таким почтением, что князь не только не разгневался, но даже счел нужным разъяснить Арбаку истинный смысл происходящего и доказать, что Меружан действительно человек большого ума, умеет предвидеть будущее и устраивать свои дела, учитывая все, что надо.
— Именно в этом и проявился незаурядный ум Меружана, милый мой Арбак, — улыбнулся он. — Если вдруг появится Пап, он не найдет в стране ни одной стоящей крепости, ни одного стоящего замка, которые могли бы служить ему защитой. Все разрушил, все сравнял с землей Меружан. А уцелевшие крепости — под надзором наших воинов: во всех стоят персидские войска. Там же сидят под замком жены и дети тех нахараров, которые бежали от нас в Византию или отправились туда за помощью. Стоит им подойти к этим замкам с византийскими легионами — и они увидят на башнях трупы своих близких. Пусть тогда мечут стрелы в трупы своих детей! А что до пленных... Ты спрашиваешь, для чего угонять пленных в Персию? Да будет тебе известно, что Меружан опустошил только те земли, жители которых могли стать мощной опорой наследника Аршакидов, если он попытается взойти на престол своего отца. Меружан обезлюдил только
Айрарат и земли вокруг этой области. А Айрарат — крепкое подножие трона Аршакидов. Надо было, и притом, во что бы то ни стало, уничтожить эту опору, чтобы наследник, вернувшись из Византин, не нашел в Армении твердой почвы под ногами, чтобы ему совершенно не на что было бы опереться. Сам видишь, милый Арбак: во всех этих поступках Меружана видна и продуманность, и цель, и ум...
— Преступный, злодейский ум! — гневно прервал отца Самвел.
Отец посмотрел на него удивленно и сердито. Самвел сразу же понял свою ошибку, почувствовал, что вышел за рамки благоразумия. Отец тоже понял свою ошибку. Писала же ему жена, чтобы был поосторожнее с Самвелом! А он слишком разоткровенничался с сыном... более, чем следовало.
И с этой минуты между отцом и сыном установились ка-кие-то притворные, неискренние отношения.
Князь-отец тоже не спал всю ночь, и его разыгравшееся воображение волновали сладостные мечты о том, как он устроит будущность любимого сына. Несколько раз он в нетерпении даже выходил из своего шатра и со светильником в руках подходил к шатру Самвела. Хотелось войти, хоть взглянуть на спящего сына, посмотреть и полюбоваться. Но отец не захотел нарушить его сон. Всю ночь князь думал о сыне, гордился и утешался им. Какие счастливые надежды подает этот красивый и одаренный юноша! В нем сочеталось все, чтобы с лихвой осуществить самые смелые упования отца. Всю ночь упивался он предвкушением блестящих успехов, которые ожидают сына. Он видел в нем и будущего героя и будущего властителя. Он станет украшением персидского двора и славой Армении! И вот теперь обожгла мысль: а вдруг сын не разделяет его заветных стремлений? Вдруг то, что он уже сделал или сделает в дальнейшем, может не понравиться сыну? Потребовать объяснений он боялся — боялся мгновенно лишиться связанных с сыном надежд, которые он так любовно лелеял в своем сердце. Одно-единственное слово несогласия или отказа могло погубить их. Князь находился в тяжелом, двойственном состоянии, как человек, ожидающий вестей о сыне, который лежит при смерти. Вот он получает письмо — и не решается вскрыть его. Письмо содержит или благую весть о выздоровлении сына, или горестную — о его смерти. Что с ним станет, если в письме именно это, скорбное известие?..
Он любил своего сына, любил со всем пылом отцовского сердца. Но даже эта любовь была столь же себялюбива, сколь и мечты о будущности Самвела. На сына он смотрел не как на свободную личность со свободной волей, а как на удачное средство, с помощью которого собирался прославиться сам. Если бы его сын достиг высших должностей при дворе царя царей, если бы он блистал среди высшей знати — этот блеск принадлежал бы ему: сын-то ведь его. Когда во время конных ристаний конь одерживает победу, гордится хозяин, а не конь. Именно с такой эгоистической точки зрения смотрел князь и на сына. Такой взгляд сложился у него по традиции, унаследованной от знатных предков. Был же он в свое время покорным орудием в руках отца — значит, и сын должен служить ему тем же.
Сопротивление сына лишило бы отца всего того блаженства, которое он уже предвкушал в будущем. Вот почему князь был крайне осторожен, старался не вызвать возражений сына, всячески избегал препирательств и выжидал, пока обстоятельства сами собою рассеют или подтвердят сомнения.
Последнее замечание Самвела о Меружане было очень резким, но отец сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к сыну:
— Тебе следует повидаться с дядей, Самвел, передать привет от матери. Он будет очень рад тебя видеть, он тебя так любит. Утром несколько раз присылал справиться о твоем здоровье. Ты еще спал.
— Так он знает, что я приехал?
— Знает. И просил нас сегодня к себе на обед. Там будут и видные персидские военачальники. Тебе надо со всеми познакомиться.
Тем временем вдали снова проехал Меружан.
— Я бы пошел к дяде прямо сейчас, — сказал Самвел, — но он, похоже, очень занят.
— Да, он выехал осмотреть войско... и должен сделать кое-какие распоряжения: мы скоро снимаемся со стоянки.
— А меня Меружан не пригласил? — вмешался Артавазд.
— Пригласил, милый, как же можно без тебя, — сказал князь.— Ты будешь на обеде, и Арбак. Все вместе и пойдем.
— Не стану я есть его хлеб! — отрезал упрямый старик и отвернулся.
Князь расхохотался.
Самвел заметил, что их присутствие мешает отцу: было начало дня, и в шатер то и дело входили люди, спрашивали распоряжений но разным делам, и князь, будучи высокопоставленным сановником, должен был отдавать приказы и распоряжения. Поэтому после завтрака он сразу же поднялся и хотел было выйти из шатра.
— Тебе надоест до самого обеда сидеть в шатре, — сказал князь-отец — Если хочешь, велю оседлать коней, поезжайте на прогулку вдоль берегов Аракса. Сейчас не жарко, и места там живописные.
— Спасибо, дорогой отец, — сказал Самвел. — Я еще не совсем стряхнул с себя дорожную усталость, пойду отдохну немного.
Вернувшись в свой шатер, Самвел бросился на тахту и склонил отяжелевшую голову на подушки. Его бледное лицо было обращено в сторону ужасного стана, и грустные глаза не отрывались от него. Он еще не забыл — да и можно ли это забыть! — с каким одобрением описывал отец преступления Меружана, соучастником которых был и сам. А преступления эти были налицо, прямо перед глазами. Сколько Самвел ни думал, он не мог найти никаких оправданий ни отцу, ни дяде; оба были в его глазах преступниками, достойными только смерти. Но он любил обоих! Он готов был пожертвовать и жизнью и всем самым дорогим для себя, лишь бы эти два родных ему человека сошли с пути зла и встали на правильный путь. Но если они станут упорствовать в своих заблуждениях? Именно эта мысль так волновала его растревоженную душу, именно она так терзала его сердце. Сын думал об отце то же самое, что отец о сыне. Оба считали друг друга погибшими, оба считали друг друга заблудшими. Отец искал подходящего случая объясниться с сыном и высказать ему свои горячие желания. Сын тоже искал подходящей минуты, чтобы поговорить с отцом и излить ему свои горести. И он спешил сделать это, пока войско не снялось с места и не двинулось в Персию. Если он запоздает с исполнением своих намерений и они перейдут Араке — все надежды рухнут...