Самый далёкий берег
Шрифт:
— Становись!
Молодцы выстроились в шеренгу — с проворством, изобличавшим длительные тренировки.
— Ну что, дикарские ваши морды? — спросил хозяин с ласковым пренебрежением. — Не лезете больше с суевериями вашими дурацкими? Кто это ко мне в гости изволил пожаловать? Ну-ка ты, Парфенка!
Левофланговый, старательно выкатывая глаза, проорал:
— Благородные господа офицеры из грядущих времен, кои настанут спустя долгое время от времени нынешнего!
— Вот то-то, — сказал хозяин умиротворенно. — И обратите внимание ваше непросвещенное, рожи, на
Когда слуги вереницей покинули зал, он склонился к Кирьянову и вполголоса доверительно сказал:
— Бродил тут… странничек божий. Плел вавилоны и турусы насчет якобы писанной золотыми буквами царской грамоты, по которой будто бы повелено все благородные сословия уничтожить и землю отдать этим скотам… Ну, представили, куда надлежит. Теперь тихо…
“Ах ты, сволочь, — подумал Кирьянов с легким раздражением. — На нашем примере крепостническую пропаганду тискаешь? Незыблемость строя проповедуешь?
Его утешали цифры. Даты. Уже подавлен венгерский мятеж, но Крымская кампания пока не грянула — временной отрезок можно определить довольно точно… Пройдет самое большее двенадцать лет, и воля все же будет объявлена самым доподлинным царским манифестом, пусть и не золотыми буквами писанным. Усеченная воля, половинчатая, но все равно этот пухлощекий поганец переживет немало неприятных минут, если вообще переживет. Вполне возможно, жизнь закончит под забором, беззаботно промотав денежки. В любом случае скверные сюрпризы ему гарантированы, и никакой тебе незыблемости…
У него были в родословной крепостные крестьяне — и теперь он ощущал что-то вроде злорадного удовлетворения — смутного, неосознанного, но тем не менее…
— Ага! — оживился хозяин. — Вот, честь имею рекомендовать — наяды и нимфы!
Вошли четыре девушки — две в чистеньких сарафанах и красивых кокошниках, две в господских воздушных платьицах, знакомых по фильмам и книгам. Вопреки расхожим штампам, сложившимся у Кирьянова в голове, они не выглядели ни забитыми, ни угнетенными — красотки как на подбор, с откровенными, лукавыми взглядами, мгновенно заставившими вспомнить очаровательную Аэлиту.
— Вот-с, милейший Константин Степанович, мои прелестницы! — гордо сказал хозяин. — Танюша, Лизочка, Дуня и Наташа. Дриады, право! Ну что же, прошу за стол!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БРАВЫЕ ПАРНИ В САМОВОЛКЕ
— Я вас, понятное дело, не отговариваю, господа самовольщики и авантюристы, — сказал Стрекалов безнадежным тоном. — По вашим физиономиям видно, что дело это бесполезное. Но вы все равно пораскиньте еще раз мозгами. Очень уж проблематичная и чреватая затея…
— Посадить не посадят? — осведомился Мухомор вызывающе.
— Ну, не посадят…
— А вообще что-нибудь сделают? Кроме общественного порицания?
— Да нет…
— Вот тебе и весь сказ! Общественное порицание как-нибудь переживем, не смертельно и не впервой… — Он ухмыльнулся. — Сложный ты человек, Антоха.
— Ну, есть же некоторая разница, — сказал Стрекалов не без смущения. — Я, в общем, накатанными маршрутами пользуюсь, официальными резидентурами. А вы наобум прете по большим галактическим дорожкам, практически без компаса и карты…
— Плавали — знаем. Доводилось по этим дорожкам подошвы бить.
— В отпуске, по известному маршруту…
— Ну и что? Есть некоторый опыт… Ладно, хватит нам тут мораль декламировать. Или посылай на три буквы, или крути машину…
— Ладно, — сказал майор с досадой. — Шагайте уж…
Он распахнул дверь, и Кирьянов с Мухомором привычно прошли в самый центр сиреневой “мишени”, откуда уже раз десять стартовали на задания, но официальнейшим путем, конечно, в составе группы, под чутким руководством и уверенным командованием… Видно было через большое окно, овальное, чистейшее, как Стрекалов производит нехитрые манипуляции с пультом.
Кирьянов откровенно волновался. За недолгое время галактической службы ему довелось испытать массу разочарований, когда здешняя обыденность, скучная рутина уничтожала прежние мифы и иллюзии один за другим, одну за другой. Но теперь обстояло совсем иначе. Он не строил ни малейших иллюзий и не рассчитывал узреть воплощенные в реальности мифы. Ему предстояло увидеть повседневную жизнь Вселенной, а это совсем другое…
Как всегда бывало, мрак и небытие навалились неожиданно — и столь же мгновенно рассеялись, оставив их посреди белоснежного помещеньица, в центре такой же сиреневой “мишени”. Все происходило с деловитой обыденностью: прямо перед ними в стене куполообразной комнаты вспыхнула зеленая линия, очертившая контур двери, а потом возникла и сама дверь.
— Ну, с богом, — сказал Мухомор. — Держись за батьку, не потеряйся, места тут оживленные… Кирьянов в этом сам убедился незамедлительно… Перед ним простирался огромный зал с уходящими в невообразимую высь бело-розовыми стенами: пересекающиеся чуть ли не под самым небосклоном изящно выгнутые плоскости потолка, напоминавшие то птичьи крылья, то паруса, то рыболовные сети; огромные незнакомые деревья, разноцветные и пышные, растущие прямо из белоснежного пола, многочисленные фонтаны, не похожие один на другой — бьющие то быстро, то лениво завесы струй, смахивавшие скорее не на воду, а на гибкие полосы разноцветного сияния…
Сначала показалось, что в зале царит сущий хаос. Но очень быстро, присмотревшись, он понял, что все обстоит как раз наоборот, мнимая сумятица на деле очень упорядоченная, и порядок этот поддерживается как бы сам по себе: безостановочные потоки живых существ двигались по бесконечным разноцветным дорожкам, не пересекаясь и не создавая заторов, а те, кто никуда не спешил, обязательно находились на очерченных оранжево-зеленых участках пола.
— Это вокзал такой, — сказал Мухомор покровительственно. — Тут-то я бывал, бан знакомый… Пошли.