Самый счастливый день
Шрифт:
Безотчётно я повернул к Барскому саду. Нацарапать, что ли, мольбу на стене часовни? Под ногами хлюпает грязь, по обочинам белые пятна снега. Я шёл, рассеянно глядя по сторонам, а когда приблизился к саду, взгляд мой упёрся в свежий дощатый забор. На заборе фанерный щит с крупной надписью: «Проход закрыт. Посторонним вход запрещён». Я хоть и слышал, что в саду затевают стройку, но выросший так быстро забор ошарашил меня.
Я подошёл, попытался заглянуть в щели. Тут же меня остановил окрик:
— Запрещено!
Ко мне подошёл солдатик с оружием за плечом.
— Запрещено! Не видишь?
— Но почему?
— Отходи. Запрещено! Будут строить.
— А что?
— Военный объект.
— Ишь ты…
— Закурить найдётся?
— Я не курю.
— Давай, давай отсюда. Теперь не положено.
— Что ж, и часовню снесут?
— Всё снесут.
— И деревья?
— Ты кто такой? — спросил солдатик. — Вот отведу, куда надо.
— Я учитель.
— Учитель… В какой школе?
— В первой.
— Иванову из девятого знаешь?
— Я у неё преподаю.
— Это моя сестра, — с удовлетворением произнёс солдатик. — Я скажу тебе так, учитель. Попел ваш Барский сад. Химзавод будут строить.
— Что ж тут военного?
— Хрен его знает. У них всё военное. А как, это самое, Тонька моя учится?
— Неплохо, неплохо. Четвёрки бывают.
— Ты Тоньку не обижай. А я здесь зэков следил. Так и остался. Теперь охраняю.
— Сейчас-то что охранять?
— Хрен его знает! В праздники даже велели. Мне, понимаешь, надо. Я бы дома сидел. Неужто не куришь?
— Нет, не курю.
— Тоже мне, учителя.
Солдатик был маленький, но шинель большая, перетянутая крепким ремнём. Лицо кругленькое, румяное, на голове пилотка. По сравнению со своей сестрой, тихой толстухой Ивановой, он выглядел просто игрушкой.
— Неужто часовню снесут! — снова воскликнул я.
Солдатик сплюнул.
— Там же мозаика! Искусная, ценная работа!
— А на хрена? — спросил солдатик, брат Ивановой.
— Послушайте, — сказал я, — значит, вы служили здесь в лагерях?
— Ну, — он сплюнул снова.
— А Гладышева такого не знали?
— Кто это?
— Ну, может быть, офицер, конвоир…
Солдатик наморщил лоб.
— Не помню. Кто он тебе?
— Знакомый.
— Тут много было. Я в северной зоне служил, а он, может, в южной.
— Послушай, — сказал, — пусти-ка в последний раз. Ещё ведь не начали строить. Я тут гулял…
— Не положено, — буркнул солдат.
— С любимой гулял… понимаешь?
Он молчал.
— Только до часовни дойду, и обратно. Ещё ведь не начали строить.
На лице его отобразилась работа мысли. Наконец произнёс:
— Ладно, валяй. Только быстрее. Могут нагрянуть. Они по праздникам любят. Потом отвечай.
Я было пошёл, но вдруг меня осенило:
— Слушай, а Васина? Васина ты не знал? Не служил у вас Васин в охране?
— Что ты допытываешься? — вспылил солдатик. — Должен я разве всех знать? Васин, Гладилин. Вот знаю, что я Иванов, и точка. Ступай, пока пропускаю. Да смотри, сестру мою не обидь…
Сейчас, спустя много лет, я всё ещё его помнил. Румянолицего солдата охраны, старшего брата ученицы моей Ивановой. Он погиб. Он исчез вместе с Барским садом в тот страшный момент катастрофы, когда взорвались контейнеры химзавода, упрятанные в глубокое бетонное подземелье. Кто знает, если б в те дни я ещё жил в Бобрах, может, мне предстояло отправиться в путь вместе с тем солдатом. И не только с ним. Погибло много людей. И не все умирали сразу. Нещадный Провал, поглотив контейнеры химзавода, исторг смертоносную силу, имевшую власть до сих пор.
Но вершил он и чудеса. Всех поразила история, когда безнадёжно больной учёный последние свои дни решил посвятить загадке Провала. От Бобров шарахались все, но учёный вызвался сам, руководил работами по прокладке шурфов, долго жил в будке на самом краю, делал замеры. Он торопился совершить открытие. В результате этот пожилой человек, стоявший одной ногой в могиле, выздоровел совершенно и даже помолодел. Одновременно иссякла жертвенная его страсть, он вернулся в столицу и занялся другой работой.
Рассказывали совсем уж невероятную вещь. Вдове инженера, погибшего вместе с другими, год спустя пришёл перевод на крупную сумму. Бланк был заполнен рукою мужа. Больше того, прилагалась цветная, немыслимого качества по тем временам фотография, где моложавый муж посылал приветы из-под сени экзотических дерев. Деньги у вдовы отобрали, объяснили, что это обман, и пробовали разыскать следы инженера, не погибшего вовсе, а бежавшего за границу.
Ещё одно чудо заключалось в том, что над Провалом, в сиреневом сиянье, под взглядами изумлённых рабочих всплыл островерхий домик, в котором один из местных немедленно опознал часовню Барского сада. Решётка часовни открылась, оттуда хлынул свет, и тотчас виденье исчезло. Учёные нашли объясненье. Где-то в глубинах Провала таятся поглощённые им строенья. Свечение же, испускаемое неведомыми элементами, создаёт мираж.
Всё это обрастало слухами, порой баснословными. Здравомыслящий человек, конечно, не верил. Не верил и я. Пока не получил плотный синий конверт. Пока не увидел лёгкий изящный почерк на его шероховатой поверхности…
И вот ещё семилетник. Неопалимая Купина. Мне ль сомневаться? «Вы знаете, в чём моё счастье, и знаете мой счастливый день. Всё лето ждала, всё лето искала неопалимый кустик, но не нашла. Сердце замирало от страха…» Моя любимая, дорогая. Девочка хрупкая, нездешнее существо. Зачем покинула ты меня, зачем я тебя покинул? Да, да, ты права, я не сладил. Нужно идти до конца, никого не страшиться. «А ты, ты даже боишься первого снега…» Я помню и эти слова.