Самый счастливый день
Шрифт:
— Ты комсомолка?
— Не помню…
— Как можно не помнить такие вещи? Есть у тебя билет? Да и взносы. Ты платишь взносы?
— Не знаю. Кажется, нет.
— Немудрёно, что тебя собираются вызвать.
— Мне всё равно.
— Но им это вовсе не безразлично! Ты ставишь себя в особое положенье. Это задевает других!
— Кого?
— Да кого угодно. Хоть Маслова, хоть Гончарову.
— А какая им разница? — спросила она с детским своим удивленьем.
Я начал проповедовать известные вещи. Что человек не должен выделяться, по крайней мере в житейских мелочах. Он должен относиться к другим с уваженьем. Если все стоят в очереди, то и ты должен встать в очередь. Если все платят взносы, то почему бы и тебе не заплатить, тем более это копейки…
Она слушала рассеянно, даже зевнула.
— Ты не согласна? — спросил я с некоторым раздражением. — Ты хочешь быть не такой, как все?
— Но я и есть не такая, — ответила она как бы нехотя… — И ты не такой…
— Я такой, такой! Я всегда платил взносы!
— И мы с тобой не такие, — продолжала она, — мы прячемся. А если не будем прятаться, знаешь сам… Мы не такие, как все…
Молчанье. Я подошёл к окну, потрогал пальцами холодное безразличное стекло.
— Ты права. Отношений наших никому не понять. И я не знаю, что будет дальше. Может быть, мне уехать?
— Ты хочешь уехать? — спросила она с испугом.
— Нет, нет, конечно. Но я ощущаю, что вокруг нас смыкается кольцо. Где нам по крайней мере встречаться? Город так мал, зима на носу. Видеть тебя в классе среди остальных становится всё тяжелей. Тем более что Камсков прав. Ты не умеешь наладить ни с кем отношений. Назревает разрыв. Я слышу словечки в твой адрес. Как мне это терпеть? Переход в другую школу тоже не спасенье. А самое удивительное, я до сих пор не могу понять, что между нами происходит…
Мотается, мотается фонарь на пустынной улице.
— Ты не можешь понять? — еле слышный вопрос.
— Не то чтобы понять, скорей осознать. Ситуация ставит в тупик. Ты моя ученица, тебе шестнадцать. Я учитель, мне двадцать три…
— Мне скоро семнадцать, — поспешно произносит она.
— Через год!
Бедная моя девочка. Она сжалась в кресле. Затравленно глядит на меня. Я сел к её ногам, положил на колени голову. Она отодвинулась.
— Леста, — бормочу я, — небесное имя…
— Ты… ты боишься… — шепчет она.
— Да, я боюсь. Но боюсь за тебя.
— А я не боюсь.
— Ты просто не понимаешь!
— Я понимаю, я всё понимаю. Давай убежим.
— О, господи, я это читал. Но куда, куда?
Молчание.
— А ты прав, — говорит она.
Молчание.
— Ты не знаешь, как относиться ко мне.
Я возражаю:
— Но ведь и ты, и ты ничего не знаешь. Неясные фантазии, проблески смутных видении. Слова и письма, которым я до сих пор не могу найти объяснения. Ты уверена, что твоё отношенье ко мне не прихоть, не наважденье?
Я начинаю распаляться.
— До сих пор о тебе почти ничего не знаю. Ты словно метеорит, павший с неба. Даже вопросы о бабушке или маме пока без ответа. Ты думаешь, неинтересно? Мне безразлична твоя судьба? Почему мы ходим вокруг да около? Почему не доверишься мне? Какие ассоциации в твоей голове? Пусть натура твоя необычна. Пусть склад ума непростой. Но кому-то, кому-то ты должна рассказать? Мне твердят, ты не от мира сего. Хоть и так. Но я уже в твоём мире! Пора открыться! Я словно впотьмах, я на ощупь иду. Но нельзя же всегда на ощупь!
Я хожу по комнате и машу рукой. Мой голос всё громче.
— Необыкновенные отношенья требуют необыкновенного доверия. Я дальше так не могу! Я слишком многим рискую! В конце концов, я простой человек, что бы ты там ни твердила! Я не могу, чтобы поезд сошёл под откос потому, что стрелка полунамёками перевела его на тупиковый путь. Извини, эта метафора. Может, гипербола. Но суть верна. И повторю, я слишком многим рискую. В том числе и твоей судьбой!
Замечаю внезапно, что в кресле её уже нет. Завернувшись в плед, она стоит в углу комнаты у стеллажей. Окаменевшая, неподвижная.
— Что, что? — растерянно спрашиваю я.
Из угла тихий, но ледяной голос:
— Я поняла вас, сударь. Я знала, что вы не способны, но продолжала надеяться. Вы боитесь даже первого снега. Вы трус.
— Что ты мелешь? — бормочу я.
— Не смейте! — она возвышает голос. — Не смейте так со мной говорить! Я жалею, что в прошлый раз не приказала выбросить вас вон!
Я подвигаюсь к ней незаметно, тихонько, всматриваюсь в лицо. Оно белое. Вместо глаз тёмные впадины. Я пугаюсь.
— Леста, послушай…
— Не смейте ко мне подходить, — цедит она. — Вон. Вон из моего дома…
Она пошатывается, приваливается к стеллажам. Я бросаюсь, вовремя подхватываю её. Она тяжелеет в моих руках, опускается на ковёр.
— Леста, что с тобой, Леста…
На щеках моих слёзы. Я шепчу и целую её холодное, родное лицо. Бормочу и целую.
— Прости, прости меня, девочка дорогая…
Она открывает глаза.
— Где я…
— Мы с тобой, с тобой… — я снова покрываю её лицо поцелуями. — С тобой, с тобой. Будь, что будет…
После осенних каникул всё началось. Первые вести донёс неунывающий Котик.
— Старик, когда же мы двинем на пиво? А, ты занят мировыми проблемами. К тому же в твой класс проникла бацилла.
— Какая, к чёрту, бацилла и в какой мой класс?
— Само собой разумеется, класс девятый, первейший, любимый.
— Какая бацилла?
— А, так. Говорят, ученица твоя ходит в церковь.
Я похолодел.
— Так ты идёшь пить пиво?
Пришлось тащиться в «метро», хотелось услышать всё.