Самый счастливый день
Шрифт:
Я должен ещё здесь добавить, что описания тех, кто видел её в имении, полностью совпадают с портретом, начертанным Кристофом Ханделом ещё в XVI веке. Лицо матово-бледное, узкое. Серые брови дугами. Веки приспущены, взгляд отрешённый. Тело гибкое, но с угловатостью подростка. И все в один голос твердят о бархатном красном берете, разительно отличном от тех лохмотьев, в которых её находили.
Что за таинственный головной убор? Пытался я составить о нём представление. Возможно, это символ, деталь какого-то мифа. Приезжая в столицу, я
Вот и всё, что сохранила мне память на этот предмет. Возможно, мои изыскания кому-нибудь пригодятся, и незнакомка в красном берете вновь промелькнёт на небосклоне эпох».
……………………………………
Я закрыл книжку. Написано старомодно, витиевато. Кто же автор? Имени нет… Я поражён… Значит, не зря приехал. Какая удача! Егорыч, милый Егорыч! Спит старикан и не знает.
Заснуть не могу. Так возбуждён, что опускаю ноги с кровати и долго сижу, В голове калейдоскоп картинок. Хертогенбосх, Петербург. Замёрзшая девочка, красный берет… Где же этот отвар? Так хочется пить…
— Егорыч, Егорыч… — сначала тихо, потом погромче. Нет, не могу удержаться, надо ему рассказать.
— Егорыч!
— А? Чего тебе, спи…
— Егорыч, ты такую книгу нашёл! Я такое прочёл!
— Спи, тебе говорят.
— Боже мой, что я узнал, Егорыч!
— Ничего ты не узнал.
— Такое прочёл!
— Ничего не прочёл.
— Эх, Егорыч, Егорыч!
— Ты будешь спать?
— Ладно, утром тебе расскажу. Только бы вот отвару.
— В кружке он у тебя.
— Нет, всё выпил.
— А ты посмотри. Полная кружка.
Тянусь рукой, и вправду, кружка налита доверху. Отвар ещё тёплый.
— Чудеса, — бормочу и глотаю напиток. Я пью, как алчущий влаги в пустыне. Какое блаженство! Я выпиваю до дна и откидываюсь на подушку. Сон приходит ко мне мгновенно…
……………………………………
Просыпаюсь поздно. Егорыч шаркает в сенях, что-то таскает, гремит. Первая мысль о книжке. Тяну руку к стопке. Где она, в плотном матерчатом переплёте? Сверху была. Сверху нет. Перебираю книги. Где же она?
— Егорыч, Егорыч!
Суёт голову в дверь.
— Ты книжку взял?
— Какую? Нет, Николаич, не брал ничего.
— Как же? Такая тоненькая, в переплёте.
— Говорю, ничего не трогал.
Я поднимаюсь с постели, шарю вокруг, хожу по комнате, заглядываю под стол.
— Что потерял?
— Да книжку же, книгу! Из-за которой тебя разбудил.
— Ты меня не будил.
— Я разбудил тебя ночью и хотел рассказать.
— Не будил ты меня, Николаич. Спал как убитый. После отвара знаешь как спят!
Я начинаю описывать книгу, снова заглядываю во все углы. Егорыч качает головой.
— Не было такой, Николаич. Все их знаю в лицо. Все пересмотрел, иные перечитал.
— И ночью тебя не будил?
— Не будил.
— Отвара не подливал?
— Окстись, Николаич. Ты всё перед сном выпил да и заснул почти сразу. Я лампу тебе потушил…
Я вышел на крыльцо и уставился в синюшную нездоровую даль. Там проступали невнятные белёсые волокна. Дождик всё крапал. Так. Значит, вновь наваждение, сон. Но уж какой-то совсем необычный. Читать во сне книгу, помнить её наутро чуть ли не слово в слово… Сон или ниспослание? Боже мой, родная, далёкая, ушедшая навсегда. Пусть во сне, пусть обманом. Но приходи ко мне всё же. Так трудно, так трудно жить без тебя…
Она обвила мою шею руками, прижалась.
— Почему так долго?
— Боялся. Я всё за тебя боюсь. Мы прячемся в темноте, как воры. Но пойдём, пойдём. Кажется, никого уж не встретим. В школе вечер гремит, все танцуют.
— Кто дежурит?
— Розалия и Давыдов.
— Какой-то он скользкий, этот Давыдов. Так посматривает на меня. Мне кажется, он подозревает.
— Что ты! У него другие интересы. И вообще он не так уж плох. С чувством юмора.
В подъезд по одному. Сначала я, потом она. Оглядываясь. Прислушиваясь к каждому звуку. Свет не зажигаю. Дверь оставляю открытой. Она проскальзывает. Вновь прижимается тонким телом. От щеки веет прохладой.
— Я сегодня доверчивая.
— Какая?
— Я тебе очень верю.
— Вот так раз. А в другие дни?
— Не всегда. Иногда хочется спрятаться. Иногда боюсь.
— Меня? Но почему?
— Не понимаю сама.
Она вновь забирается в кресло с ногами. Я укрываю сё одеялом. В окно свет фонаря, на стенах неясные блики.
— Ты знаешь, что Барский сад огородили?
— Да…
— Как сказал охранник, попел Барский сад.
Она молчала.
— Значит, сегодня я тебя не пугаю?
— Чудные люди, — пробормотала она, — неужели не знают, что его нельзя трогать.
— Да, я уже слышал легенды. Кто-то исчез, сорвалась какая-то стройка. Ты веришь?
— Я просто знаю. Там строить нельзя.
— Но ведь строят.
— Всё равно ничего не получится.
— Разверзнется, что ли, земля? — Я засмеялся.
— Не шути, — сказала она очень строго.
— Обидно, конечно. — заметил я, чуть помолчав. — Негде будет гулять. Наверное, этот сад красив в пору снегопадов…
И ещё после молчанья:
— Ко мне Камсков подходил. Он полагает, тебе нужно перейти в другую школу.
— А, знаю… — она махнула рукой.
— Он с тобой говорил?
— Нет, но догадаться нетрудно. Он очень хороший и всё заботится обо мне. Например, боится, что меня вызовут на комсомольское собранье.