Самый темный час
Шрифт:
Благодаря моему объяснению замешательство Джесса, вместо того чтобы уменьшиться, лишь возросло.
— Какой полковник?
— Полковник Клеммингс, — повторила я. — Автор книги «Мой Монтерей». Он считает, что ты исчез не из-за того, что передумал жениться на Марии и сорвался в Сан-Франциско, чтобы застолбить там участок, а из-за этого типчика, Диего, который убил тебя, чтобы самому жениться на Марии. А если твое тело обнаружат, это докажет, что тебя убили. А главные подозреваемые — Мария и этот Диего.
Но вместо того, чтобы восхититься моими сыскными навыками,
— Откуда ты о нем узнала? О Диего?
— Я же тебе объясняла. — Боже, так же никаких нервов не хватит. Когда же мы собираемся перейти к поцелуям? — Из книги, которую Док достал в библиотеке — «Мой Монтерей». Автор — полковник Гарольд Клеммингс.
— Но я думал, Док — то есть Дэвид — сейчас в лагере.
— Это было давно, — сокрушенно призналась я. — Когда я сюда только приехала. В январе.
Джесс не выпустил меня из объятий и даже не шелохнулся, но на его лице появилось ну очень странное выражение.
— Ты хочешь сказать, что знала обо всем… о том, как я умер… все это время?
— Да, — осторожно произнесла я, немного защищаясь. У меня было такое ощущение, будто Джесс считает, что мне не следовало совать нос в дела, связанные с его смертью. — Но это моя работа, Джесс. Именно этим и занимаются медиаторы. Что я могла поделать?
— Тогда, если ты сама обо всем узнала, зачем постоянно расспрашивала меня о моей смерти?
— Ну, я не знала. Наверняка. И сейчас не уверена. Джесс, ведь… — Мне хотелось, чтобы он правильно меня понял, поэтому я вырвалась из его объятий (и, к сожалению, он меня отпустил, но тут уж ничего не попишешь), села и, очень медленно и тщательно подбирая слова, изложила свою мысль: — Если твое тело откопают, это отразится не только на Марии, а она будет рвать и метать, но и на тебе, ведь ты… ты уйдешь. Понимаешь? Оставишь это место позади. Ведь именно это тебя здесь и держит, Джесс, — тайна вокруг твоего исчезновения. Только твое тело найдут — и все, тайна тут же развеется. И ты уйдешь. Теперь ты понимаешь, почему я молчала? Потому что я не хочу тебя терять. Потому что я л…
Бог ты мой, я чуть не произнесла это вслух. Вы даже не представляете, насколько близка я была к признанию. С языка уже сорвалась буква «л», а за ней, похоже, последовала бы «ю».
Но в последнюю секунду я умудрилась притормозить и выкрутиться:
— …лучше совру, чем останусь без тебя — мне с тобой хорошо, и я правда не хочу с тобой расставаться.
Ловко я, а? Чуть не попалась.
Ибо что мне известно о парнях наверняка — кроме того, что они не умеют пользоваться стаканом, опускать стульчак и заново наполнять формочки для льда, — они на дух не переносят слово на букву «Л». Я хочу сказать, об этом же пишут чуть ли не в каждом журнале.
И не сомневайтесь, это относится ко всем парням, даже к тем, которые родились сто пятьдесят лет назад.
Полагаю, замалчивание этого слова принесло свои плоды — Джесс коснулся моей щеки кончиками пальцев, прямо как тогда в больнице.
— Сюзанна, ничего не изменится, если мое тело найдут.
— М-м, ты уж меня извини,
— Сюзанна, я был мертв последние сто пятьдесят лет. Думаю, лучше знать мне. И уверяю тебя, эта самая тайна вокруг моей смерти, о которой ты толкуешь… не связана с тем, почему я, как ты выражаешься, здесь зависаю.
А дальше случилась забавная штука. Прямо как вчера в офисе Клайва Клеммингса, я заплакала. Правда. Вот так просто.
Нет, я не разревелась как какое-нибудь дитя малое, но мои глаза наполнились слезами, в носу неприятно засвербело, а горло начало саднить. Странно, я ведь только что, ну понимаете, притворялась, будто плачу, и тут ни с того ни с сего взяла и ударилась в слезы.
— Прости, Джесс, но этого просто не может быть, — произнесла я таким типично сопливым голосом, периодически всхлипывая (прикидываться, что вот-вот зарыдаешь, куда предпочтительнее, чем, собственно, рыдать, ведь в первом случае соплей на порядок меньше). — В смысле, кому и знать, как не мне. Я сто раз через это проходила. Когда твое тело обнаруживают, то все, дело с концом. Ты уходишь.
— Сюзанна, — повторил он. И на сей раз не просто мимолетно коснулся моей щеки, а обхватил ее ладонью…
И момент можно было бы смело назвать романтичным, если бы Джесс надо мной не подсмеивался. Стоит отдать ему должное, было видно, что он с таким же упорством сдерживает смех, с каким я — слезы.
— Сюзанна, я тебе обещаю, — произнес он с многочисленными паузами между словами, чтобы подчеркнуть их значение, — что никуда не уйду, и неважно, найдет ли твой отчим во дворе мое тело или нет. Идет?
Ясное дело, я ему не поверила. Хотелось бы, кто спорит, но правда в том, что он совсем не понимал, о чем говорит.
Ну а мне что оставалось? Выбора особо не было — пришлось мужаться. Я имею в виду, не могла же я просто сидеть и лить слезы. Какой бы я тогда дурой выглядела со стороны?
Вот я и ответила, увы, хлюпая носом, так как слезы к этому времени, можно сказать, текли ручьем.
— Правда? Обещаешь?
Джесс улыбнулся и, убрав руку с моей щеки, достал из кармана небольшую отделанную кружевом вещицу, которую я тут же узнала. Носовой платок Марии де Сильва. Раньше Джесс перевязывал им разные порезы и царапины, полученные мною при исполнении медиаторских обязанностей. Теперь же этим платочком он вытер мне слезы.
— Клянусь, — хохотнул он. Но совсем-совсем коротко.
В конце концов, он уговорил меня вернуться в собственную постель. И дал слово проследить, чтобы его бывшая не потревожила мой сон. Только он не называл ее бывшей. Сказал просто — Мария. Меня так и подмывало спросить, чем он вообще думал, когда встречался с такой ледяной стервой с лицом хорька, как она, но все никак не удавалось подгадать подходящий момент.
Да и можно ли вообще подгадать момент для такого вопроса — зачем ты хотел связать жизнь со своим будущим убийцей?