Самый жаркий день
Шрифт:
И тем более стоило бы уважать туркменов. Их первые разъезды появились уже к полудню, а еще через час первые смельчаки решились на то, чтобы обстрелять русских из своих коротких луков. У нас не было от этой неприятности даже раненых, кочевников отогнали ружейным огнем, вот только генерал отнесся к новой угрозе со всей ответственностью. Казаков и союзных номадов он отправил в дозоры, и новое нападение не случилось. Туркоманы так и маячили за пределами досягаемости пуль, но не отставали. Поэтому было решено, что дневной привал отменяется, солдаты подкреплялись на ходу, для чего кашевары разносили миски с горячим прямо вдоль идущей колонны. Воду было велено беречь, потому как дорога отошла от берега реки, а набирать ее из каналов
До самого вечера нового боя так и не случилось. Туркмены близко приближаться опасались, а хивинская инфантерия, скорее всего, сейчас только приходила в себя от ночного разгрома. За день нам удалось немыслимое – солдатские сапоги покрыли, кажется, пол сотни верст, что даже кайсаки и киргизы удивились столь высокому темпу. Алмат восхищенно покачал седой бородой, указывая на вставший на нашем пути городок:
– Ташауз[2]! Не думал, что можно за один переход его так достичь!
Армии эта скорость далась не легко. Люди устали и еле передвигали ноги. В течение дня они попеременно усаживались на телеги, но на всех тех не хватало. Кони требовали воды, и многие их хозяева спешились, ведя своих четвероногих друзей в поводу. Я с опаской глядела на глинобитные стены, однако никакого сопротивления и не намечалось. Ворота между двумя пузатыми башенками открылись, из них выбежал человек, одетый в халат и смешную шапку, которую Алмат назвал чалмой. Такие уже встречались на местных жителях, но у этого узбека она являла собой воистину монументальное сооружение. Беспрестанно кланяясь, парламентер громко вопил что-то, и седой кайсак перевел мне, что старейшина просит проводить его к главному начальнику.
– В какой-то мере это ведь я.
– Думаю, нам с уважаемым Алматом надо подъехать к Его Высокопревосходительству, – предложил Тимофей.
Генерал лишь кивнул на мое появление, а старому кайсаку обрадовался, потому что понять лопотание хивинца не мог никак. Теперь же общение пошло на лад, хотя порой, как мне кажется, и наш толмач плохо понимал местного «губернатора». Но суть беседы быстро прояснилась. На известие о поражении армии хана наместник Ташауза лишь вздохнул: мол, на все воля Аллаха, который посылает правоверным жестокие испытания, проверяя их веру. Пустить на постой пришлых уважаемый Калкон-бай согласен, но просит за это соответствующую оплату.
Конечно, золотой запас у экспедиции был, его я доверила людям генерала, способным обеспечить достойную охрану. Вот только тратить его здесь и сейчас никто не собирался. Ланжерон, поглаживая бакенбарды, дал свое предложение, суть которого заключала в том, что русские войска пускают в город, а они в благодарность его не сожгут и никак иначе не разрушат. Подкрепил свою речь он демонстрацией наличествующей артиллерии, от вида которой узбек погрустнел еще больше и с условиями русского командира вынуждено согласился. Войска стали втягиваться в ворота, строго наказанные бесчинств не чинить под страхом самого серьезного наказания. И я генерала в этом всячески поддерживала, причем не из гуманистических мыслей, а из сугубо практических: любое насилие даже у самых забитых рабов могло вызвать желание к бунту. И это для нас сейчас было бы совсем нежелательно.
Люди устали и держались исключительно на собственной силе воли. Офицеры, сами черные от пыли и утомления, только и успели что назначить часовых на стены, чтобы не пропустить возможное нападение. Остальные падали прямо на улицах, некоторые моментально проваливались в сон. Мне, весь день проведшей на верблюде, достало еще энергии осмотреться.
Городок производил впечатление одновременно угрюмое и интересное. Дома, построенные из глины, воображение не потрясали, но вид их был слишком непривычный европейскому взгляду, поэтому у меня вырвалось слово: «Мило!»
Ташауз городком оказался маленьким, вырос он из построенного много веков назад трактира, или как назвал его кайсак – караван-сарая, и служил местом отдыха для путешествующих из Хивы в Ургенч. Алмат даже показал тот самый колодец, рядом с которым и поселились когда-то люди.
– Тимка, – сказала я, осматривая странное сооружение из кривых жердей и колеса-шестерни, сделанного не менее грубо, вокруг которого бродил кругами грустный ослик. – Надо выставить охрану, чтобы туземцы не отравили воду.
– Резонно, – согласился Тимофей и кивнул Андрею.
Тот спорить не стал, привычно признавая негласное руководство товарища, развернул своего верблюда в поисках кого-нибудь из офицеров. Со мной остались трое охранников, кайсак и еще три солдата, приставленные Ланжероном обеспечивать безопасность «барышни». И когда из-за большого дома, украшенного сверху странным куполом, вышел десяток хивинских стражников, все ощутимо подобрались. Я незаметно взяла в руку револьвер, но доставать его пока не стала. Встреча оказалась неожиданной и для узбеков, они замерли, уставившись на нашу компанию. Некоторое время все молча оглядывали друг друга, пока, очевидно, главный из местных «полицейских» не решился подойти с переговорами. Алмат снова взялся переводить, уже смирившись с ролью толмача.
– Он спрашивает, вы ли здесь главная, ханум.
– Ханум?
– Так обращаются с уважением к женщине, на вашем языке это как «сударыня».
– Скажи ему, что я.
Хивинец не удержался от неодобрительного цокания, когда Алмат подтвердил его предположение, но скандалить не стал, а вежливо попросил разъяснить, что происходит в городе. Из всей стражи он остался старшим, потому что главный полицмейстер поспешил сбежать через южные ворота, бросив своих подчиненных одних перед вторжением чужой армии.
– Скажи ему, что войско его хана разбито, но мы не собираемся захватывать его город. Передохнем и пойдем дальше. Скажи, что наша цель лежит далеко за Хивой, и мы мирно миновали бы ее, но коварство его хана вынудило нас дать бой. Скажи, что наши солдаты не будут грабить, но если произойдет хотя бы одна неприятность с нашими людьми, то отношение изменится, и кара будет страшной.
Выслушав перевод, стражник вежливо поклонился и задал следующий вопрос.
– Он спрашивает, что ему делать, если за это время армия великого хана Мухаммада подойдет к Ташаузу?
Я задумалась, но решила, что в моих полномочия как главы экспедиции сейчас дать определенные обещания:
– Передай следующее. В этом случае мы останемся в осаде, жители города должны будут покинуть его, оставив здесь все припасы, но могут забрать другое имущество. Пусть передаст это другим городовым и обеспечивает порядок. Я не знаю, сколько мы пробудем тут, но, думаю, не долго. Надо сказать Ланжерону об этом, – сказала я Тимке. – Поехали к нему, еще найти надо.
Генерал нашелся возле большой рыночной площади, называемой тут вполне привычным словом «базар». Здесь устраивали временный лагерь, безжалостно ломая прилавки и двухколесные телеги на дрова. Александр Федорович мое решение полностью одобрил, признав его и своевременным, и разумным. Хивинцу-стражнику он подтвердил слова, сказанные «ханум», и тот ощутимо успокоился. Все же в его мире представить, что главной над таким бравым воином может быть женщина, было сложно.