Самый жаркий день
Шрифт:
Я подняла револьвер, выцелила глянувшегося врага и нажала на скобу. Вместе с первым выстрелом из меня выплеснулся Свет, ударяя атакующих особенно люто. Вторым повторилось то же самое. И пусть озарения были совсем краткими, вот только вышли они удивительно яркими. Раскосые лица перекосило ужасом, а мой палец продолжал выталкивать из ствола пули раз за разом, пока заряды не закончились. Но даже малая вместимость барабана не умалила тот эффект, который был произведен на вражеское войско. Узбеки побежали, давя замешкавшихся соратников, топча раненых. Напрасно бесились их командиры, часть из которых и сама поддалась панике. Вслед снова загремели выстрелы, делая разгром совсем катастрофическим, успели бахнуть две пушки, когда прозвучал сигнал прекратить бой.
Я совсем без сил устроилась,
А еще мне явила себя и мрачная сторона войны. Мимо проносили тела убитых, пусть их было не так и много, но вид безжизненных тел заставил содрогнуться. И хотя это были не первые мертвецы, виденные мной, однако почему-то подумалось, что именно эти смерти наиболее бессмысленные. Люди, стронутые со своих мест волей высокого начальства, сложили свои головы в далекой стране, не понимая предназначения своего похода, но строго отдавшие свой долг до конца. Стонущие раненые сносились к палаткам, где уже развернул свою страшную кухню Нестор, покрикивающий на приданных помощников.
Мою хандру никто в войске не разделял. Солдаты были весьма счастливы успешным боем, в котором они повергли в бегство неисчислимую орду. Офицеры принимали лихие позы друг перед другом и, нет-нет, но косились на меня. Кто-то отдавал честь, кто-то учтиво кланялся, а всех их объединяло какое-то общее вожделение в мою сторону. Я про себя усмехнулась своей метаморфозе в их умах: от назначенной с самого верха командовать вертихвостки, через странную своими идеями барышню до чуть ли не святой Жанны Орлеанской.
Когда я снова поднялась на вал, рядом со мной пристроился майор Кульмин. Сам он остался почти невредимым, лишь лоб его пересекала свежая ссадина, отчего запыленный кивер Федор Владимирович держал в руке. Все пространство перед нами было устлано трупами хивинцев. Кто-то еще шевелился, оглашая пространство стонами, но было понятно, что узбеки никого подбирать не будут, а нашему Нестору хватит забот и с собственными ранеными.
– Картина, достойная пера большого художника, – сказал майор.
– Вас радует вид такого количества смертей? – удивилась я.
– Это враг, Александра Платоновна, – пожал плечами он. – Наша работа заключается в том, чтобы остаться живыми, умертвив их как можно больше. Мы ее сделали сегодня хорошо.
– Еще не так давно Вы были большим фаталистом, предполагая, что героическая смерть – доля, достойная офицера.
– Во-первых, я с умом принял Ваши слова о коммерческом подходе к войне. Они показались мне не лишенными смысла. Во-вторых, пасть геройски где-нибудь в Пруссии во славу Императора – это одно. А здесь, от рук дикарей… бр-р-р! Нет, ничего честного нет, чтобы умереть тут от рук самоеда в халате со ржавой саблей. Идите передохните, Александра Платоновна. Чую, что это не последний бой на сегодня.
– Даже после этого, – я показала рукой на тела перед валом, – они снова будут атаковать?
– У меня в том никаких сомнений.
Майор оказался прав, и уже через два часа случился новый штурм, оказавшийся даже более жестоким, чем утренний. На этот раз узбекский командир пустил один отряд в обход лагеря, стремясь тайно вывести его к северной стене, но тот был замечен, и внезапная атака инкомодите[3] не стала. А вот туркменские номады снова набросились на центр укреплений, теперь одновременно с главным ударом на юге. Генерал дирижировал обороной, отправляя подкрепления то на один участок вала, то на другой, но все равно в нескольких местах хивинцам удалось преодолеть его, и рубка пошла в самом лагере. Я сама металась вдоль стены, посылая пули вместе со Светом, одновременно молилась, прося Господа и Мани дать мне больше сил, которые, увы, стремительно таяли. Не знаю, какие слова нашел для своих людей узбекский военачальник, но такой сокрушительной паники, как это было несколько часов назад, мне навести не удавалось. Прямо передо мной
Второй бой дался нам тяжело. Убитых набралось пятьдесят три человека, еще около сотни получили раны разной тяжести. Пусть Нестор и сообщил мне, что все покалеченные смогут встать в строй в ближайшее время, радости это добавляло не много. Я сама еле держалась на ногах, а эйфории в лагере почти не наблюдалось. Лица солдат были встревоженные, все ждали нового штурма. И хотя потери хивинцев были огромные, в строю они пока имели предостаточное количество воинов.
– Барышня, – отвлек меня от мрачных размышлений пожилой солдат. Лицо его было закопчено, только белки глаз ярко выделялись. – Знамо, что силу вы черпаете в ебле, – он совсем смутился, но прокашлялся и продолжил: – Если Вам того надо, то любой из нас готов с Вами.
Сначала я даже не поняла суть этого предложения, а после догадки звонко расхохоталась. Солдат мой смех понял по-своему и принялся лотошить[5]:
– Нет, барышня, не подумайте, все понимают грех такой с еретичкой-ведуньей лечь, но если для дела, то всякий станет! Выберем самого етливого!
К веселью присоединились и все мои охранники, а из моих глаз брызнули слезы, так что я даже задыхаться стала от смеха. Нелепая искренность предполагаемой жертвенности не могла оставить меня равнодушной, поэтому солдатик получил поцелуй в грязную щеку.
– Мон шер, благодарю за столь интересную и трогательную заботу, но не в этом самом сила Мани, а в доброй молитве. И вам всем не помешает вознести хвалы Господу нашему за победы, и что мы живы все еще.
– Вашему богу молиться? – изумился мужик.
– Один он у нас, – повторила я то, что говорила уже сегодня генералу. – Впрочем, не размышляй долго, а благодари Иисуса Назаретского.
Уже на ходу к штабной палатке смех вновь нагнал нашу компанию, а Гриша задумчиво сказал:
– Интересные поверья у народа нашего. За грех считает амур с манихейкой.
– Саму удивило сие.
День клонился к вечеру, и общее впечатление было таково, что хивинцы, получив два жестоких урока, до восхода солнца новых поползновений на лагерь не предпримут. То же мнение высказали и в штабе, но здесь радости было меньше, чем среди нижних чинов. Генерал был напряжен и к моему приходу выслушивал размышления интенданта о нашем положении. И доклад этот оптимизмом наполнен не был.
– С водой у нас беды не будет, недостатка в ней нет. Пусть дурная, как Нестор Павлов говорит, но пить все равно будем. Вот с провизией дела не такие хорошие. Если уменьшим прибавок в котлы, то продержимся неделю-полторы, не больше. Совсем плохо с фуражом, уже завтра кони начнут голодать. Как бы казаки ни противились, но резать лошадей придется, их и в пищу можно потребить. Потом верблюды, но не знаю, можно ли этих животин есть. Хуже всего будет, если закончится боевой припас. Его осталось на пять-шесть таких сражений.