Самый жаркий день
Шрифт:
Со стен грянул хохот, а вот с противоположной стороны послышались вопли ужаса. Я испугалась было: сейчас узбеки решат, что их правителя подло убили на переговорах, и начнут стрелять, но опростоволосившийся Мухаммад быстро вскочил и крикнул Ланжерону:
– Я возьму свой город обратно!
И добавил еще что-то, что Алмат не смог перевести.
– Это что-то из их кунгратского наречия, – развел руками кайсак.
– Значит, следующий разговор будет не словами, а свинцом, – ответил Александр Федорович.
Узбеки развернулись и быстрым шагом направились
– Ваше Высокопревосходительство! – крикнул Муравьев, все переговоры молчавший. – Это ошибка! Рахим-хан – человек чести и высокой культуры! Он привечает поэтов, художников, он не может обманывать нас!
– Полковник! – генерал повернулся к нему со злостью на лице. – Вам мало доказательств? Забыли бой у Аму-Дарьи? Нас хотят зарезать, как Бековича! Хан врет!
– Позвольте мне поговорить с ним?
Ланжерон посмотрел на меня.
– Это опасно, – отрезала я.
– Поддерживаю мнение графини, – ответил Некрасов. – Сила манихеев подтверждает ложь.
– Позвольте мне поговорить с ханом! – с жаром выпалил Муравьев.
– Да делайте, что хотите! – в сердцах бросил Александр Федорович. – Жизнь Ваша, Вам ею и распоряжаться. В самом деле, не убьет же хан парламентера.
Полковник развернулся и припустил следом за Мухаммадом. Я посмотрела ему вслед, и захотелось по-простецки сплюнуть от досады. Но спина уже чесалась, будто бы на ней нарисовали мишень для хивинских пуль. Это же почувствовали остальные, и никто не захотел дразнить судьбу – все споро скрылись в воротах, которые солдаты тут же стали заколачивать толстыми досками и полосами железа.
Со стены же открылась правда, угаданная генералом: среди узбекских воинов промелькнуло несколько красных мундиров.
В этот день не было сделано ни одного выстрела, только одинокий всадник подъехал к воротам и бросил перед ними грязный мешок. Какой-то смельчак из рядовых обвязался веревкой, и его спустили вниз, чтобы он подобрал «подарок».
Внутри оказалась голова полковника Николая Николаевича Муравьева. Она пялилась из мира мертвых на живых остекленевшими, полными ужаса глазами.
[1] Мавзолей Саида Аллауддина был отреставрирован в 1825 году, то есть через четыре года после описываемых событий
[2] Поприще – дневной переход.
[3] Топчу – артиллерист в османской Турции
[4] Шурум-бурум – старье, тряпье, чаще так говорили об одежде.
Глава 24
– Дурной человек был, конечно, но спускать такое нельзя, – хмуро сказал Кульмин.
Он смотрел со стены на готовившиеся к штурму войска хивинцев. Нападение ожидалось еще ночью, но узбеки почему-то в темноте в атаку не полезли. Зато сейчас они голосили, придавая себе воплями смелости.
– Обычный он был, Федор Владимирович, – ответила я, стараясь не высовываться из-за фашины.
Нет-нет,
– Фрондил он, либеральный склад ума имел, но офицером был добрым. Полагал, что любой человек по умолчанию – хороший, нужно только правильный подход и воспитание найти.
– Вот и нашел себе на голову.
Фраза получилась двусмысленной, учитывая, что голова полковника Муравьева сейчас находилась в крепости, а тело его – где-то в городе.
Александр Федорович корил себя за это страшное происшествие, что не остановил Николая Николаевича и позволил тому отправиться на встречу с Мухаммадом. Да, в тот момент он был раздражен словами полковника и дал разрешение на переговоры, повинуясь эмоциям. Вот только это его совсем не успокаивало. В армии известие о коварстве хана вызвало бурю гнева.
Если хивинский правитель хотел таким поступком устрашить противника, то вышло у него ровно наоборот. Мрачные лица солдат говорили о решимости к победе, руки крепко сжимали ружья. Пушкари зажгли пальники и ждали команды офицеров. Трехфунтовые «единороги» Петрова тщательно закрепили на стенах, чтобы их не снесло отдачей, но при этом оставалась возможность их точно наводить. Сам полковник лично проверил правильность установки прицелов и увиденным остался доволен.
Ланжерон решил отдать право сделать первый шаг своему оппоненту, и теперь мы ждали, что предпримут хивинцы.
– Вы знаете, что в городе проживало несколько десятков русских людей? – спросил меня Кульмин.
– Нет, – удивилась я. – Я никого не видела.
– А их сначала попрятали от нас, а потом увезли. Это были рабы, Александра Платоновна.
Конечно, я слышала о том, что в Хивинское ханство угоняли полон с земель Империи, но, казалось, это было когда-то давно. Оказывается, и в наше цивилизованное время такое возможно. Оживали давние предания об угрозе из Степи.
– При нынешнем хане пленников-славян стали захватывать реже, но это так и не запретили. Считается обычным делом иметь русского или какого еще раба. О, смотрите, они начинают партию!
Людское море, на которое сейчас походила армия узбеков, всколыхнулось и разноцветным приливом двинулось к стенам. Правда, лестниц у штурмующих нашлось мало, большая часть их воинов прямо на ходу устроила стрельбу из своих коротких луков. Команды понеслись со всех сторон, и стало понятно, что атака началась сразу по всей крепости.
– Дикари какие-то, – буркнул майор. – Откройте рот, графиня.
– Зачем? – только и успела спросить я, как рядом рявкнула пушка.
Голову пронзила внезапная боль.
– Уши болеть не будут! – крикнул Кульмин. – И поберегитесь!
Первым залпом в толпу ушли ядра, выбивая настоящие просеки в ней. Чугунные шары отбрасывали тела, отталкивались от плотно утоптанной земли и неслись дальше собирать кровавую дань. Кто-то из узбеков ринулся в сторону, некоторые подались назад, но из-за домов напирали все новые воины.