Сан Мариона
Шрифт:
Веревочная лестница, найденная у Мансура, значительно ускорила дело. Один за другим люди исчезали за стеной. Спустившись, Рогай потянул за веревку, перекинутую через забрало бойницы, сбросил лестницу. Поползли по крутому, казалось, нескончаемому склону в ущелье, цепляясь за траву, чахлые кусты тамариска, скользя на особенно крутых местах. Но вот зачернели кизиловые заросли. Отсюда стены крепости виделись далеко вверху. Выше блестели только звезды.
Густые заросли надежно скрыли беглецов. Теперь можно было громко разговаривать и даже смеяться, но люди молчали и изо всех сил старались уйти как можно дальше.
Ущелье уводило беглецов сначала на юг, потом резко сворачивало на восход солнца между двух гор. Прошли на запад несколько сот локтей, продираясь сквозь сплетения кустов, ветвей кизила. Слева, невидимый, зажурчал ручей. Пробрались к нему, жадно напились, и только теперь все, даже самые выносливые почувствовали смертельную усталость.
На низких бережках ручья росла густая мягкая трава. Люди, обессилевшие от пережитого, бросились на траву. Нагретую зноем землю не остудил даже ливень, она была тепла, спавшим на влажной гнилой соломе, им она показалась райской.
Геро тоже опустился на травяную постель, и как только прилег, все заколыхалось, закружилось перед глазами, словно его раскачивало и мчало куда-то, и вдруг привиделось, что он, сонный и беспомощный, сидит за спиной у отца, а отец огромными прыжками уносит его в горы, мелькают мимо красные от закатного света скалы, проносятся бездонные пропасти, наполненные зловещими отблесками костров. Геро тревожно подумал, куда так торопится отец, и увидел в только что оставленной ими пустынном ущелье: мчится им вдогонку чудовищно громадный огненный гриф, взмахивая крылами в кругах поднимающегося из пропасти багрового дыма, он все ближе и ближе, уже слышен злобный клекот, уже сверкающие глаза нацелились на мальчика, и тот, оцепенев от ужаса отчетливо помнит голос отца: "Помни о матери, сынок!" И тут же все пропало. Геро открыл глаза, вскочил. Кругом был мрак, раздавалось сонное тяжелое дыхание людей и журчание ручейка в траве.
– Отец!
– задыхаясь от тоски, крикнул Геро и протянул руки, ему показалось, что отец стоит где-то рядом, ведь он только что слышал его голос. Голос еще звучал в ушах. Но никто не отозвался.
Геро растолкал Рогая, Т-Мура. Те с трудом поднялись, и тотчас зашевелились остальные, даже во сне сохранившие настороженное чувство опасности.
– Я ухожу, - сказал Геро, - я ухожу, Рогай, в город.
Рогай долго молчал, покачивая лохматой головой, потом произнес:
– Я не оставлю тебя. Мы пойдем вместе.
– Но ведь ты не сможешь помочь Геро, первый же встречный узнает тебя, Рогай, и тебя тут же схватят стражи порядка!
– возразил хазарину Т-Мур. Он был прав. Хазарин - раб, а беглого раба редкий согласится спрятать. Узнают соглядатаи - и смельчак обречен. Люди стали подползать к ним, слышались тягостные вздохи, горестный шепот: "Не покидай нас, Рогай... Мы погибнем без тебя... мы слабы и больны... О горе, кто поможет нам?.."
Эти несчастные тоже были правы. Без Рогая, обессиленные и больные, они не выберутся из ущелья. Геро надо идти одному. Одному легче проскользнуть в город. И надо торопиться, чтобы успеть до рассвета. Но слишком непосильная тяжесть - остаться одному в ночи без друга. И опять послышалось: "Помни о матери, сынок!" Геро выпрямился. Он готов.
– Я вернусь за тобой и матерью, Геро! Только помогу им выбраться и сразу же вернусь, - виновато сказал Рогай, обнимая юношу.
– Ты найдешь нас у пастухов-легов, помнишь, где мы были прошлым летом с твоим отцом? Там нас и ищи!
– добавил Т-Мур.
Как не помнить зеленую лощину, где паслись стада, где сверкали на солнце струи водопада, возле которого они с Витилией ловили смеясь серебряные брызги, как не помнить склоны горы, где покачивались на ветру огромные алые маки. Геро вернется еще к водопаду. С матерью!..
Юноша пробирался в колючем кустарнике, скрывающем его с головой. Он шел так, чтобы зеленая звезда, мелькающая в просветах ветвей, была постоянно над правым плечом. Таинственный ночной мир окружал его. Копошились вокруг невидимые существа, замирали при шуме раздвигаемых ветвей, дышали в затылок, кто-то легонько прикасался мягкими лапками к обнаженной коже, словно ощупывал. Тихие осторожные шорохи, приглушенный шепот, вкрадчивые шаги наполняли ночь. Случайно обернувшись, Геро заметил, как зажглись в темноте чьи-то желтые глаза, словно кто-то крался следом. Он сжал рукоять ножа, остановился, вгляделся: может, это дворецкий ожил? Пусть. Геро не испытывал страха, он снова и снова готов биться с арабом. Один на один. Ненависть опять всколыхнула все его существо. Разве можно забыть: освещенный пламенем очага и светом луны двор... араб, целящийся в отца... злобная радость, засветившаяся в проклятых желтых глазах Мансура, когда отец поднимался на кучу хвороста... И опять он преследует Геро! Юноша бросился туда, где горели желтые огоньки. Какое-то существо с жалобным взлаиванием отпрянуло в кусты, с треском прорываясь сквозь сплетения жестких ветвей.
Наконец Геро выбрался из ущелья. Перед ним поднимался обрывистый склон Южной горы, на которой он раньше пас овец. Там бил родник и колыхались травы на ветру, там каменистый навес, где он любил мечтать, там он победил волка. Счастливое время! Разве мог он подумать тогда, что оно так страшно и быстро уйдет в прошлое... Геро сжал зубы и полез по узкой расселине на скалу, слабо серевшую в свете предутреннего бледнеющего неба. Далеко-далеко наверху, почти у самых звезд, темнела вершина горы.
Вначале подъем был не тяжел. В неглубокой расселине, на принесенной ветрами почве, росли приземистые цепкие кусты тамариска, пучки жесткой травы, и Геро, цепляясь за них, поднимался легко, тело казалось невесомым. Выше начались голые скальные места. Геро карабкался, цепляясь за выступы, отдыхал, прижавшись к прохладным камням, снова карабкался, упираясь босыми ногами в малейшие неровности.
Ночное, скрытое во мраке ущелье осталось далеко внизу. Горели ладони, болезненно ныл в кровавых ссадинах живот. Из-под ног срывались камни и с глухим звуком падали вниз, ударяясь о выступы. Иногда Геро повисал на руках, подтягивался, вжимаясь в осыпающуюся щебенку, раздирая в кровь колени.
Вершина была уже близко, до нее оставалось не более десяти локтей. Но расселина кончилась. Дальше скала поднималась сплошной гладкой стеной. Наверху торчал камень, и нависала над бездной толстая нить тамариска. Правее чернела глубокая впадина. Но ни до ветки, ни до впадины не добраться: ветка слишком высоко, а вправо негде даже поставить ногу. Геро вытер липкой от крови ладонью пот, в отчаянии огляделся. Оставалось выбраться из расселины на последний выступ и, прыгнув вверх, уцепиться за камень. Когда он поднялся на крохотный выступ и прижался к скале, даже легкий порыв ветра мог бы сдуть его в чернеющую внизу бездну.
Геро медленно свел распластанные руки вверх. От кончиков пальцев до камня было не более двух локтей. Он присел, отклонился от скалы, прыгнул и смог, ухватившись за камень, подтянуться. И тут он увидел на каменистой площадке вершины в бледном предутреннем свете огромное лохматое существо.
28. ТЫСЯЧНИК, ВОИНЫ И ПЕВЕЦ
Урсулларх многих тысячников, даже темников считал ниже себя и только очень немногих - равными. К Турксанфу он тоже относился как к ровне, ибо вождь берсил рода Хазар не уступал в знатности вождю рода Ашинов, пусть даже и ставшему каганом Хазарии. Поэтому Урсулларх, выходя из шатра, едва наклонил голову и, выпрямившись, заметил устремленный на него тяжелый взгляд Турксанфа, который всегда все замечал. Но берсил только хмыкнул, гордо напрягая могучие мышцы рук и груди и ощущая их каменную тяжесть ему ли в расцвете сил и не знающему страха бояться взгляда; ему ли, победителю многих сражений, трепетать перед косолапым Турксанфом! И когда Урсулларх грузно вышел из шатра, когда ему в ноздри из темноты ударил сладкий полынный ветер, смешанный с запахом дыма костров, лошадиного навоза, пота, жареного мяса, он гордо подумал, что предстань сейчас перед ним тысяча оборотней-дэвов, хоть все войско албан, он бросится на них. Сила и отвага переполняли грудь вождя берсил. И он в избытке веселого бешенства громовым голосом проревел в темноту ночи: