Сан Мариона
Шрифт:
– Коня Урсулларху!
Второе кольцо "неукротимых" освещалось дымными факелами, горевшими на коротких шестах. Там сверкала броня доспехов, на лезвиях мечей дрожали отблески факелов, ложились на землю тени огромных неподвижных фигур. А за кольцом охраны, невидимые от шатра, возле коновязи, топтались, взвизгивали, фыркали кони. Услышав голос хозяина, заржал вороной жеребец. И спустя короткое время к шатру наметом прискакал берсил-толмач, с вороным на поводу.
Раздувая ноздри от избытка сил, Урсулларх медленно ехал мимо костров, и сладкий ветер, пролетавший над становищем, кружил ему голову. Урсулларха узнавали издали, перед ним поспешно расступались: его ярость превосходила бешенство неукротимых, пьянеющих от битв и запаха крови, поэтому его боялись. Багровел чудовищный шрам, рассекавший его лицо. Вождь всматривался в людей, по-бычьи поводя налитыми кровью глазами, и воины склоняли головы, опускали глаза перед бешеным взглядом, ибо жестокость этого человека не знала предела.
И в это же время брел меж костров с шуазом в руках прославленный Суграй. Его приветливо окликали, звали присесть, отведать пищу, угоститься свежим кумысом, а он шел, скользя отсутствующим взглядом по лицам, рассеянно улыбаясь, не слыша зова. Он так бы и прошел все становище, но навстречу ему возле одного из костров поднялся воин. Подойдя к певцу, он молча взял его за руку. Возле одинокого костра на расстеленной кошме сидели еще трое воинов, все они были пожилыми. За их спинами чернели кусты тамариска, а возле кустов желтели в свете пламени невытоптанные крупные ромашки.
– Суграй прошел бы мимо и не заметил, - сказал тот, кто привел певца.
– Арр-ха, всем хочется слушать его песни, но некому позаботиться о его ночлеге!
– И, обратившись к певцу, ворчливо спросил: - Куда же ты направлялся, несчастный?
– Я не знаю, - рассеянно отозвался тот, присаживаясь на корточки возле жаркого пламени.
– Но шел ты к морю?
– возразил один из сидящих, темнолицый, седой, грузный старик.
– Я шел туда, где, как мне казалось, я смогу стать свободным, но не знал, что направлялся в сторону моря...
– виновато ответил Суграй, задумчиво глядя на костер.
– Знаешь, Зурган, иногда мной овладевает странное предчувствие, что я скоро растворюсь в необъятности мира...
– И это говоришь ты нам - людям, которые сотни раз смотрели в лицо смерти. Однако мы не спешим попасть на верхнюю равнину, потому что еще никто не вернулся оттуда и не рассказал, чем там угощают, - в притворном гневе прохрипел грузный Зурган.
– Эй, вы, близнецы, Чинда и Бачо, вы слышите, что говорит этот юнец?
– повернулся он к двум другим. Близнецы сидели на отдельной войлочной попонке, Оба седые, морщинистые, тощие, но крепкие, словно скрученные из веревок, продубленные степными ветрами. Они сидели плечом к плечу и улыбались одинаковыми улыбками, и у каждого в обнаженном рту не хватало по три передних зуба. Об этих зубах несколько лет назад говорила вся Берсилия. Тогда в Семендере, в лихой драке на торговой площади, Чинде выбили три зуба, и после драки, чтобы ни в чем не отличаться от брата, Бачо сам пошел в кузницу за плату выбить и ему три зуба. Бачо и Чинда вместе сражались и вместе старели, во всех походах оберегая друг друга. Близнецы переглянулись, и оба одновременно открыли рты и так же одновременно прикрыли.
– Эй, близнецы!
– захохотал тот, кто привел Суграя, крепкий коренастый воин в низко надвинутой на лоб подшлемной шапочке.
– Если вы и в бою так будете переглядываться, решая, кому первому рубить, не сносить обоим голов!
– А ты, Безухий, видел, чтобы мы в бою переглядывались?
– неожиданно тонким голосом спросил Чинда и почесал сначала под рубахой спину себе, потом брату, для чего, не глядя, запустил руку тому под подол.
– Да, да, ты видел, Са-Адер?
– таким же тонким голосом проскрипел Бачо.
Но легко развеселившийся Са-Адер, по прозвищу Безухий, ибо действительно не имел ушей, состроив озабоченное лицо, вынул из-за пазухи синевато-белый камень, сдул с него вошь, сказал, протягивая обломок самому старшему Зургану:
– Возничий Урсулларха угостил, мол, с Византии привезен, я попробовал - сладко! Нате-ка! Пососите!
Грузный Зурган взял, осторожно куснул, зажмурившись, сглотнул сладкую слюну, изумленно промычал нечленораздельное, означающее высшую степень восхищения, и тотчас одновременно невольно сглотнули слюну и близнецы, хоть ничего и не попробовали.
– Этот камень называется ца-кар, его привозят в Византию из Индии, пояснил Безухий, который лишился ушей двенадцать лет назад здесь, под Дербентом, в схватке с лихим албаном. Тот албан оказался настолько самоуверенным воином, что, выбив меч из рук Са-Адера, решил над этим поиздеваться, но, обрубив оба уха, сам лишился головы, которую снес ему Зурган.
Отпробовав, Зурган передал цакар, пахнущий едким потом, Чинде, тот пососал, осторожно держа его в жилистых руках, передал брату. Бачо всунул комочек в бессильно повисшую ладонь Суграя, но тот, не обратив внимания, выронил комочек. Бачо, кряхтя, сполз с попоны, разыскал цакар в пыли, опять всунул в рот Чинде, проскрипел, почесываясь.
– Урсулларх богач! У него уже собственное стадо и тавро, он взял второй женой булгарку и стал "белым" хазарином [стал богатым, знатным, то есть выделился в роде, перешел в родовую верхушку]. Отчего ты такой грустный, Суграй? Кто опечалил певца?
– Ему хочется скорее попасть на верхнюю равнину!
– хихикнул Са-Адер.
– Много-много раз в походах тепло вашего костра обогревало меня, задумчиво сказал Суграй, - но теперь я уйду от вас...
– Куда?
– быстро спросил Зурган и, прищурившись, плюнул на ближнюю, увянувшую от жара костра ромашку.
– Куда ты уйдешь, несчастный, от тепла и корма?
– Я пойду по берегу моря...
– И первый же встречный сделает тебя рабом! Ха!
– буркнул Зурган.
– Суграй! Спой-ка нам лучше песню!
– произнес Чинда, сладко жмурясь и облизываясь.
– Я только что сказал воином, что больше не буду петь. Говорю всем!
Воины озадаченно переглянулись. На их багровых от жара лицах отразилась неумелая работа мысли. Зурган тряхнул длинными волосами, задумчиво пробурчал:
– Ха!
– пошарил у себя за спиной на кошме, протянул Суграю кусок сушеного мяса.
– Хочешь покушать?
– Вуй!
– воскликнул Суграй, отшатываясь и вскочив на ноги.
– Вуй! Будь она проклята, пища, сделавшая меня рабом ваших желаний!
– Так-то он благодарит нас за доброту!
– гневно заключил Зурган, сверкнув узкими глазами.
– Я уже много дней замечаю, что ты изменился. Это после того, как тебя стали приглашать в шатер Турксанфа и ты стал пировать вместе с тысячниками и темниками! После обильных пиров, после роскоши шатра кагана тебе уже не хочется сидеть возле костра и петь простым воинам! Арр-ха! Вот награда за доброту!
– повторил он обиженно.