Сан Мариона

Соловьев Александр

Внизу возились, отдувались, рыгали огрузневшие от обильной еды и питья тысячники. Едва ли третья часть их участвовала в прошлом, неудачном походе. Но эти тридцать были самые преданные и молчаливые. Остальные вознеслись к Тенгри держать ответ за недовольство, болтливость, а то и прямую враждебность к великому кагану, тела их гнили сейчас на родовых кладбищах Семендера, Варачана, Беленджера, а то и просто в степи, захороненные без жертвенных приношений и оплакивания, ибо трупы их до сих пор еще не найдены и едва ли кто их отыщет.

Только собственная смелость, решительность и преданность немногих спасли Турксанфа

от последствий неудачного похода, предпринятого двенадцать лет назад. Но целых десять лет после похода бурлила Великая Хазария, и род Ашинов, к которому принадлежал Турксанф, едва не лишился права избирать из своей среда кагана Хазарии. Турксанф усмирял берсилов, расправлялся с аварами, подкупал племенных старейшин акациров и кутригур, и как только волнения стихли, поспешил собрать всех годных к ношению оружия мужчин в новый поход. Род ашинов возлагал на этот поход особые, если не сказать последние надежды. Если войска вернуться ни с чем!.. Об этом было даже страшно подумать. Вот такая тревога жгла сейчас Турксанфа. И он с непроницаемо спокойным лицом отдыхающего человека упорно размышлял.

Стотысячное войско имело запасы продовольствия ровно на десять дней. Для того, чтобы собрать такие запасы, Хазария лишилась третьей части скота, половины запасов пшеницы, а большая часть полей осталась незасеянной. Сто пятьдесят тысяч коней ушло в поход. Корма для коней взято на три-четыре дня. Для того, чтобы увеличить непредвиденный прокорм лошадей до шести-восьми дней, надо вдвое увеличить обоз. А он и так уже сейчас настолько велик, что замедляет движение конницы, и войско от границ Берсилии до Дербента шло четыре дня вместо двух. Весь поход кони должны кормиться подножным кормом. Но для этого войску нужно постоянно двигаться. Через два дня трава в окрестностях стана будет съедена и вытоптана. Единственное спасение - прорваться в богатые районы Албании, где в изобилии и продовольствия для воинов, и корма для лошадей, и добычи.

До пира был военный совет, на нем все единогласно решили: начать штурм послезавтра. Завтрашний день уйдет на подготовку, надо подтащить поближе к стенам тараны, баллисты, заготовить хворост для заполнения рва, развернуть и осмотреть лестницы, расставить войска по участкам стен, разработать согласованный план действий для непрерывного, нарастающего штурма... Турксанф это решение одобрил, но ни слова ни обмолвился о тайных переговорах с Шахрабазом. Если они окончатся неудачей, никто об этом не узнает. Если будут удачны - Турксанф докажет всем, что обладает полководческой мудростью.

Еще одно заставляло кагана волноваться: если он задержится под Дербентом, Ираклий из Иберии прорвется в Албанию и, конечно, едва ли оставит что Турксанфу. Так чем же окончился визит протоспафария Кирилла к Шахрабазу?

В том, что протоспафарий честно провел переговоры с Шахрабазом, каган не сомневался. Византийцам было выгодно, чтобы конница кагана незамедлительно прорвалась в Албанию, ибо как бы стремительно ни продвигались фемы и этерия Ираклия, византийцы обязательно столкнутся с персидскими войсками, отступить, обременные добычей, войска Ираклия быстро не смогут, а встреча со свежими персидскими силами едва ли закончится благополучно для византийцев. Ясно, что Ираклий захочет опередить Турксанфа, но не более чем на два-три дня, но опередит ли Турксанф Ираклия - зависило от Шахрабаза. О, вечные тревоги и мучительные ожидания, сколько горечи вы добавляете в и без того несладкую жизнь кагана!

Он поднял руку. Тотчас из-за спинки кресла вынырнул карлик в кафтане с сигнальной трубой. По шатру пронесся резкий требовательный звук трубы: "Внимание!" И вслед за тем протяжное: "Пир окончен! Пир окончен".

Тысячники поспешно поднимались с ковров, некоторые в подражание кагану вытаскивали из-за кушаков, поясов собственные куски материи, именуемые "по-ло-те-нсс", вытирали губы, руки, поворачивались к иконе, тоже что-то шептали, неумело крестясь. Христианство Хазария приняла восемь лет назад, и в каждом городе построены церкви, а в войско назначены походные священники, собирающие воинов на вечерние молитвы, но большинство хазар по-прежнему поклонялись Тенгри, в том числе и Турксанф и его тысячники. Но, чтобы не терять дружбы с Византией, в которой Турксанф сейчас особенно нуждался, соблюдали видимость любви к Иисусу и Святой Троице, изображенной на иконе.

Турксанф хмуро наблюдал, как подобострастно кланяясь и пятясь к раскрытому выходу, тысячники покидали шатер. Никто не знал, что самой глубокой, самой вожделенной мечтой Турксанфа была мечта об обладании такой властью над всеми этими людьми, способными вонзить ему нож в спину, чтобы каждое слово для них стало - величайшей мудростью, чтобы всякий искал его благосклонности и обмирал в ужасе от его гневного взора, чтобы сейчас эта свора не выходила бы из шатра, а выползала, потея от страха и счастья, что они удостоились великой милости - лицезрели покровителя! О, как нужна ему такая власть! Тогда Турксанф будет спокоен и за себя и за своих потомков.

Задумавшись, он даже не заметил, как опустел шатер, и вздрогнул, когда возле входа послышался громкий оклик сотника наружной охраны:

– Стой! Ради твоего благополучия...

И предвестником приятного раздался запыхавшийся голос чаушиара [чаушиар - управитель дворца, распорядитель церемоний].

– Важное государственное дело! Во имя процветания нашего божественного повелителя, пропустить!

"Божественного! Да! Да! О, как было бы хорошо, если бы его воистину считали божественным!"

В шатер торопливо вошел чаушиар, два сотника охраны ввели высокого человека, закутанного в черный плащ. Турксанф вскочил с кресла, впился глазами в подходящих. Наконец-то! Предчувствие подсказало: это тот самый человек, которого с таким нетерпением ждал он. И не ошибся.

Сотники подвели человека в плаще к возвышению.

Турксанф так нетерпеливо подался к нему, что чуть не свалился, оступившись. Чаушиар бросился, поддержал за локоть повелителя.

– Говори!
– хрипло простонал Турксанф, усаживаясь в кресло и наклоняясь вперед.

Незнакомец в плаще что-то сказал на албанском языке. Чаушиар перевел:

– О, великий каган! Филаншах Шахрабаз обещал, что ты наградишь меня!

– Да, да! Я награжу! Говори! Что велел передать Шахрабаз мне? Говори!

Рябой слуга (а это был он) подал плотный пергаментный пакет. Чаушиар развернул письмо и громко прочитал: "Шахрабаз приветствует Турксанфа, кагана Великой Хазарии! Да будут дни твоего царствования благословенны... Отрави источники..." И только тогда каган опомнился.