Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Сжалься, милостивый господин, — загнусавил чалмоносец постарше и потолще. — Сжалься! Мы только ничтожные рабы, нищие монахи, возносящие молитвы к престолу…
— Знаю, знаю, — оборвал монаха Кошуба, пристально разглядывая его упитанное лицо с шелковистой черной бородкой, — вижу… Немножко молитесь боженьке, немножко обираете темный народ, немножко шпионите за Красной Армией…
Чалмоносцы сложили руки на груди и, униженно кланяясь, забормотали:
— О, мы только мирные шейхи. В нас нет вины и на перечное зернышко…
Их
Желая оттянуть время, монахи гнусавили:
— Помилуйте! Мы только собиратели милостыни, мы умоляем всевышнего смилостивиться над несчастными отступниками, которых коснулась карающая длань за их непочтение, за пренебрежение обычаями отцов!
Голоса монахов все повышались, лица становились наглее. Теперь они уж не столько умоляли, сколько взывали к чьему–то заступничеству.
— И что вы за люди! Как можете вы столь дерзновенно врываться под сень священной обители и прерывать молитвенный покой сего места?..
Обернувшись к бойцам, стоявшим молча, с суровыми лицами, Кошуба приказал:
— Не спускайте с этих… божьих людей глаз. Тут недавно один божий человек удрал прямо на глазах, — он не без иронии посмотрел на Джалалова и Курбана, и их лица начали медленно наливаться краской.
Сам он быстро зашагал к плотине.
Собственно говоря, плотины уже не было.
Груды гальки, обломки скал, хворост, глыбы конгломерата, камни громоздились в полном беспорядке. Вода рвалась с ревом в промоины и бреши, билась и кипела в ямах. Казалось, здесь недавно произошел горный обвал, перегородивший дерзкий поток.
Примерно около половины сооружения сохранилось, но река упорно размывала его и угрожала окончательно стереть с лица земли.
Прыгая с камня на камень, карабкаясь вверх и вниз по мокрым глыбам, командир и сопровождавшие его Джалалов и Курбан с большим трудом перебрались через поток.
Здесь, на высоком берегу, копошились несколько человек. Полуголые, в рубищах, почерневших от грязи и пота, с засаленными тряпками вместо чалм, босые люди работали с остервенением, со злобой. Их было немного, не больше десятка. За шумом потока они не заметили приближения комбрига.
С величайшим трудом, напрягая последние силы, они волокли к плотине при помощи волосяных арканов громадные шершавые валуны. Пот лился по их влажным спинам, рты были широко раскрыты, запекшиеся губы потрескались, хриплое дыхание с бульканием вырывалось из впалых грудей.
Почти все работавшие были глубокими стариками.
Только когда Кошуба добрался вплотную до строителей, ему стало понятно, чем они заняты. Старики задались целью спасти уцелевшую часть плотины.
Они пытались укрепить ее конец острым зубом,
— Что вы делаете? — крикнул комбриг первому попавшему ему навстречу старику. — Вы без пользы тратите время и силы.
— Салом, таксыр командир, — хрипло ответил старик, — отойди, отойди, мы спешим… не мешай.
Он волочил крупный черный обломок скалы. Старик изнемогал от усталости, но не остановился даже тогда, когда Кошуба заговорил с ним.
— Мы спешим, — кричал он, раскачиваясь, чтобы новым рывком сдвинуть с места тяжесть. Жилы надулись у него на руках, грубая шерстяная веревка врезалась в плечи. Он страдал ужасно, все лицо его перекосилось от боли, но он с отчаянием обреченного стремился всем телом вперед.
— Эй, ухнем! — вдруг закричал командир. — Подмогните!
И он навалился всем телом на каменистую глыбу. К нему подскочил Курбан, и камень легко сдвинулся с места. Старик сначала не понял, что случилось, и сделал легко несколько шагов, но вдруг он обернулся и посмотрел через плечо. Лицо его озарилось страдальческой улыбкой.
«Никогда я не забуду его лица, — говаривал впоследствии Кошуба. — На сердце стало горячо. Я увидел, что старик потрясен. Ведь по старым понятиям я для него был всемогущим начальником, господином, и вдруг я работаю рука об руку с ним, как подлинный друг, кровный брат. Все перевернулось у него в голове».
Пока камень волокли по ребру плотины, старик отрывисто выкрикивал:
— Плотина… разорил, разрушил ее хаким. Все пропало: сады, огороды, виноград. Все! Все засохнет, умрет… Но придут спокойные времена, кончится война, народ образумится, не будет бессильно стонать, опустив руки, взывая к небу… Народ придет сюда работать. Когда придет, не знаю, но придет. Год, полтора будет работать и исправит зло, сделанное хакимом. А сейчас… сейчас надо оградить от злобы реки то, что осталось, уцелело. Скоро летний паводок начнется. Вода поднимется и съест плотину по камешку. И сейчас уже трудно… ой, как трудно! Три дня работаем, и ничего не выходит…
— Почему, — закричал Кошуба, чтобы заглушить грохот потока, — кишлачники не идут, не работают вместе с вами?
— Они боятся.
— Кого?
— Хакима боятся.
Они сбросили камень в поток и пошли обратно. На берегу рев воды не был так силен, и говорить стало легче.
— Но ведь хаким убежал, — заметил Кошуба.
Старик сказал, оглянувшись на мазар:
— Хаким убежал, да детки его остались.
— Где?
— Вон там.
И старик осторожно, чтобы не было заметно со стороны, показал в сторону мазара.