Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Э, брат Сербан!
– сказал Холявин.
– Что искать в полдень потерянное в полночь!
– Но это же долг чести!
– с отчаянием в голосе ответил тот.
– Долг чести?
– усмехнулся Евмолп.
– Долг чести может быть по отношению к человеку благородного происхождения. К тому же он сам во всем виноват. Небось и камень-то себе присвоил!
Темпераментный Сербан даже застонал от несогласия.
– А все карты...
– сказал младший Кантемир, который в дверь дубасить с ними не пошел, остался в дрогах, раскрыв от солнца зонтик.
– Хотите, лучше я вирши прочту, сочинил по сему поводу. "Вся в картах состоит его крайняя радость, в тех все жития своего время теряет. Ниже о ином иногда лучшем помышляет, нежли как бы и ночи сделать днем, играя..."
– Молчи, пиита несчастный!
– погрозил ему Евмолп.
– Не язви наши раны!
– Боярышня под зонтиком!
– рассердился Сербан и вырвал у него зонтик.
– А я простить себе не могу, как я мог забыть об этом Тузове!
Он задергал дверь так, что петли ходуном заходили. Эхо разнеслось в полуденной дреме слободки.
Геперал-полицеймейстер в окне нартовского домика, скрытый резной листвой клена, при этом сказал:
– Дело становится интересным, и устроился поудобнее.
– Они принимают нас за татей, предположил Холявин.
Сербан приложил ладони ко рту и объявил раздельно:
– Мы ищем здесь слугу! Кто видел со вчерашнего вечера человека в ливрее Кантемиров?
Вольный дом продолжал безмолвствовать. Окрестные жители, которые сначала вышли на шум, поспешили схорониться, чтоб в свидетели не попасть. Преображенцы сели на ступеньки, задумались.
– Что ж ты, Камараш, - сказал Антиох кучеру, - не берег господина Тузова, как тебе приказали?
Тот вместо ответа покаянно постучал себя кнутовищем по лбу. Сербан снял треуголку, взъерошил мокрые от пота волосы.
– А все проклятый граф Рафалович!
– воскликнул он.
– Глядь, у него туз пик неизвестно откуда взялся! Я бы ему показал, я бы сорвал у него куш, сотни три! Цесарец окаянный!
– Это вдвойне становится интересным, - сказал себе Девиер.
– Эхма, была не была!
– вскричал Холявин, засучивая рукава.
– А ну, ребята, Преображенцы не отступают!
Они нашли слегу, валявшуюся в лопухах, и, подтащив к двери, стали орудовать ею как рычагом.
– Не пора ли вмешаться?
– предложил за спиной генерал-полицеймейстера Курицын.
– За Соньку свою боишься?
– усмехнулся Девиер.
– Погоди!
Не сумев вывернуть дубовую дверь из петель, Холявин и Сербан перехватили слегу как таран. "Ать-два-три!" - ударили.
Тогда дверь распахнулась сама. Там стоял вооруженный шпагой Весельчак, за его спиной теснились слуги.
– Барыня почивать изволят, - объявил Весельчак и даже перевел на неведомый язык: - Дормире, грандире, волонтире. Вечером, судари, приходите и без дреколья-с!
– Прочь с дороги!
– заявил распалившийся Холявин.
– Потише, господин, - миролюбиво ответил Весельчак, выдвигая ладонь, огромную, как печная заслонка.
– Не смей прикасаться!
– закричал Холявин.
– Ты знаешь, кто я?
– Да, да, ты знаешь, кто он?
– поддержал его Антиох, который успел забраться вновь на дроги и раскрыть свой зонтик.
И поскольку ладонь Весельчака, словно некий пограничный столб, была отодвинута продвигавшимся Холявиным, лязгнула сталь клинков. Рядом с Холявиным встал Сербан. Антиох, как только дело дошло до драки, оставил свой зонтик и кинулся к товарищам, на ходу обнажая шпагу.
– Сейчас станут звать полицию, - сказал встревоженный Курицын.
– А что сделаем мы?
– Эти не станут звать полицию, - ответил Девиер, смеясь.
– А полиция у них кто? Купленный-перекупленный Курицын?
В сенях полнощного вертепа вовсю звенела сталь.
– Сии противники нам ведомы!
– вскричал Холявин, отражая выпад.
– Не давеча ли у канала?..
– Оп-па!
– Сербан серией ловких маневров загнал в глубь дома громадину гайдука.
– И дерутся по-воровски!
– вторил ему Холявин, гоня шпагой сразу двух слуг.
– Сражение переместилось внутрь, - сказал генерал-полицеймейстер, опуская отогнутую ветку клена.
– Но мы подождем.
Там, за распахнутыми дверями вольного дома, убыстрялся топот ног. Звякал металл о металл, время от времени кто-нибудь охал. Вдруг заскрипела старая древесина, завизжала, заскрежетала. Это обломились перила внутренней лестницы под тяжестью дерущихся, рухнули вниз. Послышался взрыв грубой брани, нарастающий визг.
5
– Остановитесь!
– раздался повелительный женский голос.
Евмолп Холявин опомнился. Он был уже на верхней ступеньке, острие шпаги наставив в грудь музыканта Кики. Рубашка на груди самого Евмолпа была порвана и замарана кровью.
Внизу на обрушившихся перилах лежал, охая, толстый буфетчик. Гайдук Весельчак, бросив свой мажордомский жезл, прятался от воинственных Кантемиров. Растрепанная чернокожая женщина металась и отчаянно визжала.
– Положите оружие!
– требовал женский голос. Холявин поднял глаза и увидел хозяйку дома. В восточном наряде - шаровары и тюрбан с перышком она целилась сразу из двух отличных пистолетов марки "Ферингер". Курки были взведены, и не было ни малейшего сомнения, что она выстрелит.
– Мы хотели только узнать, - сказал запыхавшийся Антиох, - мы хотели только спросить...
– Прежде всего положите шпагу, - возразила хозяйка.
И Антиох Кантемир, положив на ступеньку свой клинок, раскланялся и стал объяснять, что они ищут слугу, вернее, товарища...
– И для этого нужно врываться в дом!
– негодующе воскликнула она и перевела дула своих ферингеров на черноусого Сербана.
– Клинок в ножны, князь!
И тогда Евмолп ощутил, что слепая сила в нем вдруг поднимается изнутри, мускулы напряглись, и он уж не управляет собой.