Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Но, может быть, ему нужна помощь?
– спросил Максюта.
– Ах, мать честная!
– раздраженно сплюнул начальник охраны.
– Если б ты знал, какие они все притворялы, бездельники!
Однако приказал открыть лицо лежащему уже на носилках старику. Бедняга тяжело дышал, зловещие тени гнездились на сомкнутых веках.
И Максюта не удержался, чтоб не ахнуть. Перед ним лежал его бывший хозяин, московский купец с Красной площади, Авдей Лукич Канунников, правда постаревший на сорок сороков лет и зим, но он, он!
– Унесите!
– распорядился начальник охраны. Каторжане наклонились, чтобы
И в ту самую минуту вся его юность прошумела вновь, как мимолетная птица. И лавка в рядах, и безродная жизнь, и лицо девушки, похожее до боли на лицо старого каторжанина...
Старика унесли, а Максюта все еще был как в обмороке. Что-то указывал ему Шумахер, какой-то чертеж демонстрировал Дрезинов, все это проносилось сквозь его сознание, а мысль была все об одном: да как же он, Канунников, оказался на каторге, среди воров и убийц? Ведь был он всегда справедливый и богобоязненный и не раскольник никакой. А он-то, Максюта, в эти годы частенько его поминал. Думал - живет тот себе тихо-мирно, а он, оказывается, вот как!
– Кто он тебе, старик-то?
– спрашивал начальник охраны. Несколько подобострастный тон его, с которым он сначала обращался к Максюте, как своего рода академическому начальству, теперь сменился на откровенно презрительный: меня, мол, не проманешь, я тут всякое видывал.
– Так кто ж он тебе? Отец, дядя? Хо-зя-ин? Ну. брат, был хозяин, стал холоп, так и нечего его чтить!
А Максюта напряженно думал свое: эх, ударить бы одним махом по тому, кто жизни загубил и этого старика, и его, Максютина, невесть где сгинувшего отца, и той бессчастной Аленки Грачевой... Эх, ударить бы, да как его, виновного, различишь? А и ударишь, лишь кулак отшибешь...
За рекой, в сгустившихся сумерках, зажглись адмиралтейские фонари, далеко разносился басовитый звон Исаакия.
"Нет!
– встрепенулся Максюта.
– Нужно выбрать время, найти свой час, собрать в единый кулак все силы - и тогда..."
И тут до него дошло, что начальник охраны теребит его за рукав.
– Да ты что, онемел, что ли? Я тебе говорю, говорю... За тобой ялик прибыл из полицейского дома. Сам генерал-полицеймейстер тебя зачем-то вызывает... Ты, брат, все-таки важная птица, я посмотрю!
9
Апраксин дворец, у Невы, рядом с Адмиралтейством, самое большое здание тогдашнего Санктпетербурга, был пожалован старшей дочери государыни и любезному зятю герцогу Голштинскому. Императрица с раннего утра изволила гостить у них.
Жизнь шла своим чередом. Придворный садовник преподнес свежие плоды клубники, за что был пожалован шестью рублями. Белошвейки принесли расшитый нитью льняной корсаж и приняли из рук благодетельницы червонец. Сочинитель из иностранной коллегии явил перевод изданной в Лондоне книги некоего дворянина Де Фоэ "Похождения Робинзона" и получил полтинник с вычеканенным профилем Екатерины Первой.
Были и огорчения. Младшая царевна Елисавет укатила на охоту с отпрысками Гендриковыми. Эти ни в чем удержу не знают, то и дело жалобы на них? Водку хлещут как извозчики, того и гляди царевну приучат... Как ей, неразумной, ни толкуй, что покойный государь-батюшка охоты развлекательной терпеть не мог, тако же карт, бильярда и других пустых затей, не действует!
Затем представлялся по случаю ухода в отставку генерал-фельдмаршал князь Аникита Репнин. Сия церемония была обставлена торжественно. Присутствовали высшие чины империи - генерал-прокурор сената Ягужинский, изрядно надоевший своим правдолюбием, канцлер граф Головкин, рыхлый до того, что где сядет, туг же и засыпает. Герцог Голштинский по сему случаю надел мундирный кафтан фисташкового цвета неизвестно какой армии. Были и военные - Иван Бутурлин, командир Преображенского полка, петровский потешный номер один, а также Мишка Голицын, записной грубиян, который должен был заменить Репнина на всех постах.
Государыня приободрилась, приняла ласковое и слегка грустное выражение лица. То и дело косила в боковое зеркало - удается ли такая мина?
Знала ведь отлично, что старый Репнин был первый ее недруг. При восшествии на престол, если бы его не перехватили Бассевич да Иван Бутурлин с преображенцами, не дал бы он царствовать Екатерине Первой. Но, поняв свое поражение, Аникита не ерепенился, служил верно, интриг не заводил, не то что эти Долгорукие или Голицыны, которые только и смотрят, как бы своей монархине занозу вставить.
И вот пришел Аникита Репнин прощаться - голубая кавалерия Андрея Первозванного через плечо, еще какие-то иностранные ордена. Сух, подтянут, служить бы ему да служить... Хоть и Рюрикович от самого корня, хоть и сын любимца царя Алексея Михайловича, а был он в числе тех "первозванных", которые обок с молодым Петром свершили преображение России.
Она встала ему навстречу и расцеловала в шелушащиеся от старости щеки, и прослезилась по-бабьи, а старый князь был невозмутим и прям.
– Ax, - сказала Екатерина Алексеевна, комкая платочек, - Аникита Иванович! А помнишь ты Лесную, помнишь Сороки? Помнишь, как с Петрушею и с тобою ездили в Карлсбад? Все пролетело, промелькнуло, ровно единый миг!
Наконец генерал-фальдмаршал был отпущен, и все перешли в верхний этаж, где в покоях герцогини устраивался малый астанблей. Рыдающий оркестр из итальянских виолончелей сотрясал штофные стены. Было светло, но во всех канделябрах и паникадилах щедро горели восковые свечи.
– Как все переменилось!
– сказал князь Репнин, выйдя на верхнюю площадку вестибюля и встретив там любимца внука в Преображенской форме. Гляди! Два года назад на астанблей валом валил и шкипер, подрядчик, и даже мастеровой из тех, кто лично царю известен. Теперь не всякий и родовитый-то пройдет, ишь по лестнице камергеров наставлено!
Николенька схватил его за руку.
– Дед! Не ездил бы ты в свою Ригу! Завтра светлейший приезжает, как при дворе-то будут без тебя?
– Как при мне, так и без меня, - хмыкнул князь.
– Теперь Девиер пойдет в ход, флибустьер заморский, страсть командовать ему охота! Однако послушай, отрок, что я тебе скажу...
Он увлек внука на боковую галерею, где, вспугнутые их появлением, выбежали вон какая-то фрейлина и кавалер.
– Послушай, - сказал старый князь, приобщаясь к табакерке.
– По всему видно, теперь пойдет заваруха! Против светлейшего многие восстанут. И восстанут только за то, что он один еще старается всех будоражить, держит войско, держит флот, как при Петре. А дворянчикам нашим страсть как надоело беспокоить себя службой. Все от тормошного царя устали, а тут теперь мешается этот калашник!