Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Хоть и сопатую, лишь бы богатую!
Ерофеич хотел их побранить за несочувствие, но вдруг, заохав, кинулся в другой конец амбара, где немец Федя попал рукавом в шестеренку. Добровольный помощник этот только мешал, но его терпели, знали: Миллер здесь русский язык изучает.
– Весьма ты, братец, нерасторопен, - укорил его Ерофеич.
– Как, как?
– обрадовался студент.
– Ви-ес-ма? Что такое есть "весьма"?
– и полез за записной книжечкой. Ерофеич в затруднении сдвинул на лоб замасленную треуголку. А правда, как объяснить слово "весьма"? Очень? Да нет, не "очень", совсем иной смысл. Сильно? Тоже не так... В общем, черт раздери, пусть этим академикусы занимаются.
Алена вышла к распахнутым воротам амбара. Там сиял ослепительный день, и за высокими крупными ромашками, за кустами ивняка видно было окно горницы, а за окном тем спал-почивал после ночного караула господин корпорал Максим Петрович Тузов.
Они вновь принялись с Ерофеичем за пук конопли.
– Максим Петрович мне сказывал, - делилась Алена, - ему бы только выбиться в обер-офицеры. А там и дворянство, и поместье может заслужить...
Ерофеич сделал безнадежный жест чесальным гребнем.
– Э, милая! Теперь не как при царе Петре Алексеевиче. Тогда и вправду, ежели способен и рвение прикладываешь, можно было и в графы проскочить, а то и в генералы. Теперь одно лишь и осталось - в случай выйти.
– Как это "в случай"?
– Кому-нибудь из вельмож на побегушки попасть.
– Ну, - убежденно сказала Алена, - Максим Петрович не такой. Он гордый, Максим Петрович. А Ерофеича охватил зуд ораторства:
– Теперь вот отменили баллотировку в полках... Ты знаешь, что такое баллотировка? Ежели кого из офицеров надо в полк принять или в высший чин произвести, прочие офицеры закрытым образом баллотируют, выбирают что ни на есть достойного. Теперь же просто назначать будут сами генералы, а у этих, давно известно, кто кум, тот и сват.
– Говорят, что Меншиков баллотировку в полках отменил, - сказал Миллер, не отходивший ни на шаг от полюбившегося ему Ерофеича.
– Меншиков! Все князьям хочет угодить да боярам! Сам забыл, из кого вышел. Проугождается!
Тут явился бурмистр Данилов, видя, что Ерофеич разглагольствует, погрозил ему пальцем. А сам пошел по рядам крутильщиц, отыскивая неродивых, отпускал щедро пощечины да тумаки.
– А скажи, Федя, - обратилась Алена к студенту, - ты давеча государыню видел, какая она? Говорят - добрая?
– Го-го!
– Ерофеич не дал студенту и слова вставить.
– Ты что же, с челобитной, что ли, к государыне хочешь? Оставь эти финтифлюшки. Вот послушай, что раз было. Выходит государыня из дворца, а там царская пристань. Гребцы дежурные день и ночь наготове под веслом стоят. Спрашивает одного молодца: ты кто таков? Он отвечает: вашего императорского величества гребец Си лоян. Ах, если ты гребец, то греби, указывает ему царица И поехали они на острова и гуляли там до рассвета. А когда вернулись, откуда ни возьмись, к нему красавчик Левенвольд с молодцами. Да того Силояна полотенцем удушают и в воду, с камнем на шее. Га-га-га! Вот тебе и добрая государыня.
– Пшел вон!
– в отчаянии закричал на него бурмистр Данилов.
– Пшел отсюда вон!
Ерофеич, нимало не смутясь, пристукнул босыми пятками и вышел из амбара на волю, табачку понюхать. Знал, что ведь обратно призовут, еще и поклонятся. Где теперь канатные мастера?
А бурмистр подошел к грустной Алене.
– Чего ты здесь? Пыль, гляди, кострица едкая летает. Соглашалась бы, давно бы у меня барыней жила в чистых покоях...
Алена молчала, а бурмистр с состраданием смотрел ей а лицо. Руку свою он держал за спиной, потому что в руке той была крупная ромашка, которую он сорвал по дороге. но не смел преподнести.
В это время Миллер, вышедший с Ерофеичем, вбежал в амбар с криком:
– Герр Шумахер идет! Герр Шумахер, зельбст унд алляйн! Сам идет и весьма один!
Действительно, через мостик переходил озабоченный Шумахер в расстегнутом кафтане и метя пыль снятым париком. Случай небывалый, чтобы господин библиотекариус самолично жаловал в слободку.
Шумахер поднялся в тень на крыльце домика Грачевой и оттуда послышался его начальнический голос:
– Герр унтер-офицер Тузофф! Где ви есть здесь проживайт? Быстро-быстро, нам указано ехать, новую Кунсткамеру смотреть!
Максюта вышел сосредоточенный, пристегивая кортик. Шумахер пустился обратно через мостик, наклонив лобастую голову.
Алена ничего не могла поделать с собой, выбежапа из амбара на виду у всех, старалась попасть в ногу рядом с корпоралом, говорила:
– Позвольте мне идти за вами, хотя бы в отдалении... Да вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович... А с тем вертепом что вышло, так я ж хотела вам помочь... А Соньку ту, иноземку проклятую, вы не слушайте ничуть...
Он остановился, повернулся к ней. Кругом цвели ромашки, звенели кузнечики, буйствовал ослепительный летний день. А он стоял, загородив тропинку, туча тучей.
– Вот что, - сказал он твердо.
– Не ходила бы ты за мной!
6
Кончив подносить кирпич, каторжане перенесли подмости. Охрана также переместилась, а каторжан пока усадили в канаву, поросшую травой. Ожидалась барка с щебнем под разгрузку.
Каторжане блаженствовали на солнышке, ловя миг ничегонеделанья.
– А щавель туточка гарный, - сказал, жуя листочек, молоденький каторжанин, у которого на смуглом лбу был выжжен грубый номер 8, словно двойной струп.
Говорили, что это антихрист генерал-полицеймейстер Девиер съездил в Европу и привез оттуда, чтобы людей, вместо привычного рвапья ноздрей, клеймить номерами, словно скот.
– У матушки-то в Черкассах, - продолжал Восьмой, - теперь, чай, и шти щавелевые, и плотвица ловится!
– Забудь про плотвицу!
– ругнулся на него артельщик, такой же клейменый, как и все.
– Третьего дня опять загарнуть пытался, сбежать? А артельному за тебя что - своей спиной отвечать?
– Ладно, Провыч, - сказал примирительно номер 13, широкоплечий атлет, у которого струпья в форме единицы и тройки украшали левую щеку.
– Каторга, известно, что толокном не доест, то травой допитается.