Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
Теперь Волков стал читать режим обучения малолетнего внука государева Петра Алексеевича.
– "Понеже часы к наукам и забавам перемежаться должны, до десяти часов утра читать им историю, особливо добродетели монархов древних времен; с десяти же часов забавляться игрою в волленшпиль, сиречь летающий мяч..."
"Чудак!
– - улыбнулся про себя Меншиков, глядя на лобастое, честное лидо генерал-майора. Неужели он не понимает, что я почти отставлен? Мне ли заниматься регламентом обучения царевича?"
Однако тут ему представилась Фортуна с лавровым венцом, летящая все ввысь и ввысь. И он подумал: царевича того в свои руки крепко забрать. Пусть и живет здесь, в моем доме. Пусть привыкает к моей власти, к моей сестре, к моей дочери, а там, как бог даст...
– Чего у тебя еще?
– спросил он.
– Юрнал, или Поденная записка лично вашей высококняжеской светлости, ответил Волков.
– Извольте за вчерашний день прочесть записи и заверить их собственноручно.
– Посмотрим; посмотрим, - сказал Меншиков, листая Юрнал. И вдруг закричал, как обжегшийся: - Да ты что, тварь? Ты нарочно это, скотина?
Перепугавшийся Волков пролепетал что-то, снял и уронил очки.
– Ты это пишешь или кто-нибудь из твоих борзописцев? Несправедливое арестование его великокняжеской светлости... Ты что, спятил?
Волков, согнувшись, искал на ковре очки, похоже было, что он просто встал на колени. Меншиков в сердцах запустил Юрнал в камин, который, к счастию, не топился.
– Напишешь так, - командовал Меншиков.
– С самого утра прибытие генерал-фельдмаршала и прочая и прочая, обыватели стольного города встречают светлейшего князя огневой потехой и пушечным салютом. Затем светлейший князь прибыл в Летний дворец, резиденцию государыни, где оставался при них неотлучно даже до ужина... Словом, ординарнейший день, ты меня понял, умная башка?
Волков, водрузивший найденные очки, радостно кивал головой.
Снова явился ретивый камер-герольд Госпожа свояченица ответствовала на сей раз, что у нее нет дел к господину губернатору и светлейшему князю... Но просит пожаловать к ней запросто на чашечку чая.
Меншиков чертыхнулся, отослал Волкова с бумагами, а сам прошел на "Варваринскую половину", где обитала его многомудрая свояченица, воспитывавшая его детей.
Горбунья подала ему для целования сразу обе тощие ручки. Не соболезнующе, нет, - твердо смотрела ему в глаза. Усадила за субтильный французский столик, и светлейший тотчас получил от нее ту информацию, которую тщетно ожидал от своих секретарей.
– Двор случившимся обескуражен. Двор не может понять, как это непостижимый люк Кушимен (она применяла ту же версальскую анаграмму) после всего происшедшего может позволить себе разъезжать по своим частным делам, вместо того чтобы кинуться к императрице, грозить умолять, доказывать...
Меншиков удовлетворенно откинулся на спинку стульчика. Вынул из-за обшлага пресловутый указ об аресте.
Варвара Михайловна прищурилась, отставила чашечку, взяла свиток, поднесла к самым глазам, долго изучала подпись.
– Да, это она сама, - наконец сказала горбунья. Сомненья нет.
– Но почему же, почему? Неужели она не понимает, что без меня...
– В том вся беда, милый Алексаша, - Варвара Михайловна погладила рукав светлейшего деверя, - она отлично понимает, что вы-то без нее вполне можете обойтись!
Пили чай, хрустели обсахаренным печеньем. Светлейший поднялся, ловя пальцы свояченицы, преданно их целуя.
– Не гневайтесь, голубушка, за Курляндию... Одно я там понял - давить их всех надо, давить! Ежели б не наказ царицы, я бы их всех там передавил во главе с этой надолбой Анной Иоанновной.
– Давить-то ее надо... Но, Алексаша, еще нужнее другое...
– Знаю, знаю, что вы скажете. Обворожить, обаять!
– Между прочим, - сказала горбунья, уже проводив светлейшего до двери, - в настоящий момент портомоя, а с ней и вся златотканая свора садятся в лодки у Летнего сада. И знаете зачем? Едут навестить драгоценнейшего светлейшего, узреть воочию, не болен ли он, не смертельно ли разгневан... Но не заноситесь, дюк Кушимен, не заноситесь!
В дверь кто-то поскребся, и горбунья крикнула с раздражением:
– Что там? Я же заказала меня беспокоить! Однако вышла и вернулась, недоуменно пожимая плечами.
– Это вас, сударь. Какая-то, говорят, дама, якобы маркиза, с нею карлик и какой-то мужик в полицейской треуголке. Ждут вас внизу. Что-нибудь серьезное?
3
Государыня, обняв за плечи светлейшую княгиню, дорогую подругу юности, неторопливо продвигалась с нею в глубь меншиковских покоев. Говорили без умолку о здоровье (которого, увы, нет!), о погоде (которая не радует), о детях (которые не слушаются).
О чем угодно говорили, словно встретились после многолетней разлуки. Не говорили лишь, не касались того, что произошло давеча на ямской заставе. И сам светлейший этого не трогал, рассуждал только о плачевном положении, которое сложилось в Курляндии.
По знаку Меншикова генерал-майор Волков подал проект регламента обучения и воспитания великого князя Петра Алексеевича, и светлейший высказал свои соображения.
– Ах, Данилыч!
– воскликнула государыня. Давненько она не называла его так!
– Бери царевича к себе в семью, воспитывай, как своих детей... Меня другое беспокоит, Данилыч!
Она отвела его в сторону от толпы почтительных придворных и что-то взволнованно заговорила, поводя обнаженными полными плечами. Серьезность глубокая была на ее чернобровом лице.
Герольд зычно объявил, что прибыл вице-канцлер Остерман.
– Господа!
– обратилась императрица к собравшимся.
– Мы проведем заседание Верховного тайного совета в доме его высококняжеской светлости... Не так ли, Данилыч? Помнится, у тебя был такой уютненький ореховый кабинетик, покойный Петруша его очень любил...