Сармат. Любовник войны
Шрифт:
Сарматов поднял с земли американца и возбужденно прокричал:
— Бог милостив!.. Он почему-то не захотел превратить нас в пепел!..
— Значит, мы не совсем пропащие! — ответил тот.
При вспышке очередной близкой молнии Сарматов успел засечь в глубине «зеленки» ствол какого-то поваленного дерева. Осторожно, стараясь не спотыкаться в темноте, бойцы быстро добрались до него и укрылись под его широченным — в три обхвата — комлем.
— Утро вечера мудренее, мужики, всем отбой, а я вас покараулю! — сказал Сарматов, пристегивая американца к толстой ветке
Бурлак и Алан привычно привалились спинами друг к другу и мгновенно заснули, а Сарматов, опершись на автомат, пристально смотрел сквозь ливневые потоки на горящий неподалеку старый дуб... И постепенно, сквозь вспышки молний, сквозь мрак афганской ливневой ночи, возникла перед ним залитая солнечным светом комната и женщина с распущенными по плечам русыми локонами.
— Что бы ни случилось с нами, помни, мы одной крови!.. — шептала она, склонясь над ним. И он видел, как в ее прекрасных глазах стояли еще невыплаканные слезы скорой разлуки.
— Я буду помнить об этом всегда, пока жив, — клялся он, глядя в ее грустное лицо.
— Сармат! — раздался за спиной майора голос американца, вырывая его из прошлого во мрак ливневой афганской ночи, бликующей пламенем горящего дуба и оглушающей какофонией бури. — Сармат! — повторил американец. — Тогда ведь тоже был дождь... Помнишь?
— Когда?
— Тогда, в сельве...
— Опять ты за свое?
— Может, все-таки расскажешь, как вы сумели. Дело прошлое... Все тропы в сельве были заминированы, не подобрались же вы в аквалангах по кишащей кайманами реке?!
— Не переоценивай наши скромные возможности, полковник! — усмехнулся Сарматов.
— Убежден, там сработал ты, Сармат! — продолжал упорствовать американец. — Я теперь, где хочешь, узнаю твой почерк!
— А я вот не убежден! — перебил его Сарматов. — Все-то тебе нужно знать — зачем, полковник?!
— Как говорят некоторые, считающие себя остроумными люди: «Если изнасилование неизбежно, надо хотя бы расслабиться и получить удовольствие», — ухмыльнулся тот. — Пользуясь вынужденным путешествием, пытаюсь составить психологический портрет своего постоянного противника.
— Ну и как? Есть успехи?
— Не скажу, что очень большие... У тебя в башке дьявольская мешанина из идеализма, романтизма, религиозности, атеизма и еще чего-то непонятного, а потому притягивающего... Мистицизм какой-то, что ли?..
— Тот, кто послал меня за тобой, обратил внимание: там, где я, там и ты, полковник! — обернувшись, заметил Сарматов. — Может, говорит, это твоя судьба за тобой по белу свету рыщет, Сармат?..
— А почему не наоборот?.. — заинтересовавшись этой мыслью, спросил американец.
— Может, и наоборот. Судьба — она что кошка драная! Схватишь за хвост — в руках лишь шерсть остается! Давай спи, дорогой сэр, неизвестно, какой финт она завтра выкинет!
Буря и ливень прекратились так же внезапно, как и начались. Уползли в сторону предгорий ворчливые тучи, а в чащобу несмело пришли предрассветные сумерки. Сарматов с сожалением посмотрел на спящих Алана и Бурлака, прикорнувшего рядом с ними американца. Чтобы оттянуть время подъема, он начал заворачивать штанину, хмуро глядя на распухшее от укуса колено. От этого занятия его оторвало шумное хлопанье крыльев и рассерженное щелканье клюва севшей напротив совы.
— Подъем, мужики! — скомандовал он и показал на птицу вскочившим Бурлаку и Алану. — Хозяйка требует освободить хату...
Алан потянулся к сове, но та, еще сильнее захлопала крыльями и возмущенно вереща, сорвалась с ветки и села на ствол прямо над американцем. Тот открыл глаза и резко, бросив в стороны руки, вскрикнул, затем с недоумением посмотрел на наручники, приковавшие его к ветке дерева.
— Дьявол! — выдохнул он. — Приснилось, что дома...
— Сочувствую, полковник! — отозвался Сарматов.
— Иди ты в задницу! — огрызнулся американец и начал к чему-то внимательно прислушиваться. — Милях в двадцати отсюда идет бой! — уверенно произнес он и показал рукой на запад.
— Гром это, — неуверенно возразил Сармат.
— Такого грома я во вьетнамских джунглях во как наслушался! — ответил американец, чиркая ребром ладони по горлу.
Прорвавшиеся сквозь кроны деревьев снопы солнечных лучей подчеркивали мрачный сумрак «зеленки» и ее непроходимую глухомань. Идти становилось все труднее и труднее, порой даже приходилось прорубать проходы в сплошной стене зарослей при помощи ножей. Местами башмаки погружались в зловонную жижу, и группа меняла направление движения и возвращалась назад, ориентируясь по звукам далекой артиллерийской канонады. Солнце тем временем поднималось все выше, усиливалось испарение и люди все чаще и чаще останавливались, чтобы отдышаться.
— Блин, в гробу я видал такую баню! — проворчал Бурлак. — Что ни говорите, в чукотский мороз легче дыш-ш-ш-ш... — вздохнул он и замер на полуслове, чтобы через миг прошептать ставшими непослушными, будто жестяными губами: — П-п-полковник, с-сто-ять, б-б-блин!
На уровне головы Сарматова, нацелившись прямо ему в висок ядовитым жалом, распустив капюшон, свисала с поросшего мхом ствола дерева шипящая матерая кобра. Нож, брошенный Бурлаком, сверкнул в нескольких сантиметрах от головы американца и пришпилил змею к стволу дерева. Шумно выдохнув, Бурлак опустился на траву.
— Неплохо! — как ни в чем не бывало, сказал Сарматов, прикидывая расстояние от себя до змеи. — Запросто можешь в цирке с этим номером выступать.
Бледный как полотно американец пожал широченную ладонь Бурлака и восхищенно протараторил:
— Ол райт, Бурлак! Я буду рассказывать про тебя мой беби в Америка!
— Я чего? — смутился Бурлак и кивнул на Сарматова. — Это все командир! Он мне руку ставил...
Отдыхать было некогда, и уже через несколько минут бойцы продолжили свой трудный путь. И снова ножи прорубали сплошную стену зарослей. Прислушиваясь к звукам приближающейся канонады, все работали с особым остервенением. Наконец зеленая стена закончилась, и взорам путников представилось сплошное море белесого тумана.