Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
Шрифт:
– Пантелей дома? – спросила она.
– Я здесь, матко. Сейчас только от земляков вернулся, – послышался голос Пантелея из приказчицкой.
Она заглянула туда и увидала, что Пантелей сидел на койке и переобувался из валенок в сапоги.
– Ну, вот и ладно, что вернулся, – сказала она. – Стало быть, мы с тобой сейчас чайку напьемся. Все мне веселее, нежели чем одной.
– Да я уж с земляками два раза в трактире пил.
– Ничего, Пантелеюшко, чай не вредит,
– А вот только в сапоги переоденусь.
– Ну ладно. Да что уж тебе, Пантелей, валенки-то бы бросить носить? – проговорила она. – Ты уж будешь на купеческой ноге, так надо калоши на улице носить. Трифон Иваныч уж совсем решил тебя в приказчики к себе взять.
– Ну?! – протянул Пантелей. – Это ты, что ли, спроворила?
– Конечно же, я. А то кто же? Напьешься вот чаю со мной, так иди к Трифону Иванычу в лавку. Он тебе всю купецкую одежду купит и калоши тоже, а потом ты все это будешь заживать.
Пантелей улыбнулся во всю ширину лица.
– Вот за это спасибо, тетенька Акулина Степановна, спасибо, – пробормотал он.
Через десять минут Акулина и Пантелей пили чай, Акулина смотрела на него и говорила:
– Ты волосы-то брось деревянным маслом мазать. На то помада есть. Купи себе в табачной баночку за семь копеек, да и мажь.
– О?! Да нешто так надо? – спросил Пантелей.
– Конечно же, надо. Кто уж по-купецки жить будет и в калошах щеголять станет, тому не след деревянным маслом голову мазать.
– Ну, спасибо, что сказала. Еще чего не надобно ли, чтобы на купецкий манер?
Акулина сделала серьезное лицо и сказала:
– По спине меня не хлопай и не заигрывай со мной, коли ежели при Трифоне Иваныче.
– Ну?! Неужто приревновал, старый пес? – спросил Пантелей.
– Как ты смеешь его так называть!
– Да ведь он не слышит.
– Мало ли, что не слышит. А ты все-таки не моги. И по спине меня хлопать не моги, и под мышки хватать не моги, и щипаться не моги.
– Ну, это при нем. А без него-то все-таки можно?
– Дуралей ты эдакий. Да ведь ты мне племянник, так нешто можно с теткой!.. – проговорила Акулина и улыбнулась.
– Ну какой племянник! Седьмая вода на киселе.
Акулина погрозила пальцем и прибавила:
– Ты нишкни и говорить об этом Трифону Ивановичу.
– Ну вот… С какой же стати я буду рассказывать?
– Ну, то-то… Он уж и так в большом сумлении. Про паспорт твой спрашивал, спрашивал, с какой стороны ты мне племянник.
– Приревновал, старый шут, так и есть, приревновал.
– Ну, то-то. Помнишь, вчера-то как он на тебя накинулся, когда ты меня поперек
– Да ведь вчерась хмельные были. Ну ладно, при нем буду держать ухо востро.
– Да и без него.
– Неужто уж и совсем племяннику с тетенькой шутки пошутить нельзя? – спросил Пантелей.
Акулина улыбнулась и отвечала:
– Только тогда можно, когда я сама скажу, что можно.
– Ну ладно, спасибо и на этом. А только ведь молодой-то все лучше старого.
Акулина ласково мазнула его рукой по щеке и сказала:
– Да замолчишь ли ты, неугомонный! Ну и чтобы величать меня по-дамски: Акулина Степановна и «вы», потому я теперича дама, – продолжала она.
– Будем чувствовать.
– И чтобы всякую почтительность соблюдать…
– Рады стараться.
Пантелей помолчал, ухмыльнулся и спросил:
– И как это только, Акулина Степановна, угораздило вас так Трифона Иваныча в руки забрать и в хозяйки забраться?
– Не твое дело, вот что.
– Талан, большой талан у вас, Акулина Степановна.
– Погоди. Не то еще будет.
– Ну а ежели муж к себе вас потребовает?
Акулина вся изменилась в лице и спросила:
– Да разве он что проговаривал насчет этого?
– Да был разговор. Я на чугунку садился, так виделся с ним, – дал ответ Пантелей.
– Что же он говорил?
– «Забаловалась, – говорит, – там у меня Акулина. Надо, – говорит, – к себе вытребовать да поучить хорошенько».
– О господи! Неужто так и сказал?
– Так и сказал. Да еще хуже: «Я, – говорит, – у ней уксусное-то поведение по-солдатски вышибу. Я, – говорит, – красоту-то у ней с лица в месяц спущу».
– Да неужто он, голубчик, слышал что-нибудь?
– Еще бы не слышать! Слухом земля полнитси.
– Да от кого же он слышать-то мог? Ведь я, кажется…
– А земляки-то наши здесь у тебе бывали, чаи да кофеи распивали. Ведь они не с выколотыми глазами были и не оглушенные. Видят, в каких ты нарядах щеголяешь, слышат, какие о тебе разговоры идут.
– И то правда, и то правда. Ведь я старосту-то Ивана Гаврилыча, уж ключницей бывши, и чаем поила, когда он на праздник в деревню ехал, и все свои наряды ему, дура, показывала. Ах я окаянная, окаянная! Он мужу-то все и рассказал.
– Он, он. Да и другие тоже.
– И другие, и другие. И перед другими нарядами хвасталась.
– Ну вот… Сама себя раба бьет за то, что худо жнет. А теперь казнись.
– Так, так… А ведь у меня и паспорту скоро срок. На новый надо обменять. Вдруг как нового-то мне не вышлют?