Савва Мамонтов
Шрифт:
— Санта Мария-ин-Космедин — третий век, правда, эту базилику перестроили в 712 году. Папа Адриан I перестраивал. Санта Мария-ин-Транстевере — пятый век, с мозаикой 1148 года. Пятого века Санта Прасседе, Санта Мартино-ин-Монти. Ну а первой римской церковью, заложенной апостолом Петром, считается Санта Пуденциана. В базилике Евдоксиана вы, разумеется, были. Там «Моисей» Микеланджело, «цепи Петра». Эта базилика была заложена в 442 году императрицей Евдокией…
— Вы — ходячая энциклопедия! —
— Меня так и зовут, — улыбнулся Михаил Михайлович. — Свойство памяти такое. Что прочитаю, то и запомню.
— Мы сейчас вас проверим. — Савва Иванович потер руки. — Аксакова «Семейную хронику» читали?
— Читал.
— Какой обед подавали Степану… — Савва Иванович сделал страшные глаза. — Лиза, как отчество-то?
— Михайлович, — сказал Иванов.
— Ну, конечно, Михайлович! Так что же кушал Степан Михайлович на обед? Я перед отъездом перечитывал книгу и помню.
— Ботвинью со льдом, с прозрачным балыком, желтой, как воск, соленой осетриной и с чищеными раками… Все это запивалось домашней брагой и квасом, также со льдом.
— Ну и ну! — изумился Савва Иванович. — Вот бы таких помощников иметь в Москве, в железнодорожном нашем деле.
Обед прошел так интересно, что некрасивость лица Михаила Михайловича стала совершенно незаметной.
— Недели через две приезжает Антокольский, — сообщил он, прощаясь. — Я так тревожусь.
— Отчего же?! — удивилась Елизавета Григорьевна.
— Мы были очень дружны. А теперь он жену привезет, видимо, встречи будут редкими.
— Поклеп на семьянина! — возмутился Савва Иванович. — Да ведь Марк Матвеевич, сколько я его знаю, на улитку не похож.
— Как бы я желал, чтобы Марк не переменился, — в голосе Иванова звенели слезы, и он торопливо ушел.
— Господи! Сентиментальная верста! — удивился Савва Иванович. — Милое, нежное страшилище.
Опережая Антокольского, приехали брат Елизаветы Григорьевны Александр, Виктор Николаевич Мамонтов, Масляников. Погостили четыре дня, отбыли в Неаполь, воротились, забрали Веру Владимировну и укатили в Россию.
В тот же день Иванов принес записку от Праховых. Адриан Викторович и Эмилия Львовна приглашали быть у них сегодня вечером.
Елизавета Григорьевна испугалась:
— Господи, профессорский дом!
— Лиза, ты вулкана, по-моему, так не боялась, — смеялся Савва Иванович.
— Прахов — историк. Пойдут ученые разговоры. Как это ужасно, не сметь слова вымолвить, чтобы не сесть в лужу.
— Но зачем изображать себя знающим?
Праховы жили в Пинкиано.
У портона Савва Иванович три раза громыхнул железным кольцом, число ударов соответствовало
— Слышу, слышу!
Дверь отворилась сама собой, и они вступили в совершенно темный коридор, шли со спичками. Маленькая круглая женщина с глазами веселой заговорщицы встретила их на пороге квартиры.
— Пришли, пришли! — закричала она в комнаты.
— А вы скорее, все заждались вас!
Гостиная была занята длинным столом и густо сидящими молодыми людьми. Все стали двигать стульями, чтоб как-то разместить пришедших.
— Оставайтесь все на местах! — властно распорядилась маленькая женщина. — Дон Базилио, утрамбовывайся. Лаура, тихо! Буду знакомить… Как вы догадались, это чета Мамонтовых. Саввочка, вот он, а это, я полагаю, Лизенька. А теперь, Саввочка и Лизенька, запоминайте. Это — генеральша.
— Екатерина Алексеевна Мордвинова, — назвалась красивая полная дама.
— Рядом с генеральшей Дон Базилио.
— Поленов, — умудрился встать и поклониться широкобровый, с короткой густой бородой, с испанскими усами, тоже очень красивый, строгий человек. — Василий Дмитриевич.
— Художник он, художник! — махнула рукой маленькая женщина. — От него по левую руку, чтоб к сердцу ближе, — Маруська. Между прочим, княгиня.
На матовом лице юной особы огромные глаза горели лихорадочным блеском, Елизавета Григорьевна поняла: чахотка.
— Оболенская, — тихо сказала девушка.
— Далее Михель! Он же Микеле. Он же — Ходячая Энциклопедия.
Иванов сложил ладони по-индийски.
— Под боком у него Лаура — итальянка такой изумительной красоты, какая даже среди южных женщин редкость. Не смотреть на нее невозможно, смотреть вредно. Вон Прахов опять вытаращился. Как вы, надеюсь, сообразили, это Прахов. Профессор!
Бесцеремонность Эмилии Львовны коробила Елизавету Григорьевну, но вместо ученого, для избранных, разговора здесь была веселая кутерьма, голова шла кругом. То утонченная мысль, то почти площадная грубость, и вдруг возник страстный и совсем не пустой разговор. Начал Поленов, вернее, Поленов не согласился с Праховым.
Адриан Викторович профессорски непререкаемо сказал:
— Рим, от его высот государственности, от его культа искусства до его безобразных заблуждений, суеверий, гаданий — пример недосягаемый, ибо тщетно стремиться из деревянного века в век золотой. Мы можем только угадать своими чувствами почти уже растворившийся дух былого. Я убежден, природа этой земли способствовала величайшему взлету цивилизации.
— Канализации! — вставила словцо Эмилия Львовна.
Поленов чуть отставил чашку с чаем и сказал, глядя в стол: