Савва Мамонтов

Бахревский Владислав Анатольевич

На крестинах была фрейлина ее величества Елизавета Дмитриевна Милютина, осматривала бюст своего дяди в мастерской Антокольского и согласилась принять участие в торжестве. Она спрашивала Эмилию Львовну, чем может помочь, но бедная мама сама не знала, как затянуть этот крошечный ротик, издающий столько пронзительных звуков.

— Господи, дайте ему соску! — посоветовал дьякон.

С о ски не было, тогда фрейлина поспешила к себе в комнаты, принесла сахара и платок. Сахар положили в платок, намочили, дали крикуну,

и младенец умолк.

Тут выяснилось, что Савва Иванович забыл дома крест для новообращенного. Выручил Поленов, дал свой.

Шумного, безудержно веселого застолья в честь крестин не было. Помнили о Марусе. Мамонтовы уезжали в Вену, да и Праховым пришло время собираться в дорогу.

— Я бы отсюда никогда не уехала, — призналась Эмилия Львовна. — Господи, после Рима — этот жуткий погреб Петербург. Изгнание из рая.

— А я скучаю по Абрамцеву, — призналась Елизавета Григорьевна.

Поленов кинулся целовать ей руки.

— Как приятно, что не я один тоскую по России. В Имоченцы, на милую мою реченьку, на Оять!

— Спешит Поленов на Оять благим матом орать, — тотчас сочинила стишок Эмилия Львовна.

В «семье» один Антокольский казался довольным.

— Савва Иванович отщипнул от себя и дал мне своего везения, — признался он. — Мне еще один заказ подбросили. Приезжала в мастерскую княгиня Мещерская, внучка знаменитого графа Панина, заказала скульптуру деда для своего смоленского имения.

— Да, господа! Пора нам на свое гнездовье, — сказал Мамонтов. — Я видел у тебя, Василий Дмитриевич, очень хороший эскиз. Напиши картину для меня.

— Какой эскиз? — немного испугался Поленов.

— На котором больная девушка.

— Ах, это… Нет, это — потом. Я не готов. Мне для Академии нужно написать… Я задумал «Право господина».

— Академия превыше всего! — согласился Савва.

До отъезда в Вену еще оставалось время, и он предложил посетить Морелли, об этом художнике много говорят. Эмилия Львовна сразу вспомнила его «Поцелуй корсара» и «Одалиску после купания».

— Для меня Морелли — художник-христианин, — возразил Василий Дмитриевич. — «Взятие Богородицы на небо», «Ангел, переносящий души в Дантово Чистилище», «Христос, идущий по волнам».

— Вы осторожнее с Морелли, — предупредил Мамонтова Адриан Викторович. — Он, между прочим, революционер, дрался с Бурбонами на баррикадах. Его на этих баррикадах и расстреляли бы, да он без сознания лежал, рана была очень тяжелая.

— Так едемте! — загорелся Савва Иванович. — Едемте к революционеру-христианину, пишущему одалисок.

Но оказалось, у всех дела, неотложные, обязательные. К знаменитому мастеру неаполитанской школы колористов Савва Иванович отправился только с Елизаветой Григорьевной.

О самой встрече свидетельств, кажется, не осталось. Известно только, что у Морелли была приобретена небольшая трогательная картина «Возвращение Богоматери с Голгофы».

Конец мая и половину июня Мамонтовы жили в Вене.

Здесь Савву Ивановича посетила муза Каллиопа. Сохранился листок с эпическими виршами.

Последний

взмах резца. Закончено творенье. Заветные мечты создал я наяву. Теперь свершай свой суд, Эллада. Пред тобою С покорностью склоню я голову мою. Суд будет справедлив. Богами вдохновенный Народ преклонится пред скромной простотой.

Осматривали экспозиции Всемирной выставки и видели здесь репинских «Бурлаков». Картина нравилась иностранцам, хотя иные пожимали плечами, показывая на лохмотья бурлаков и на столь дикий способ перевозить грузы. Картину, впрочем, купил великий князь Владимир Александрович. Репин стал знаменитостью.

Светская жизнь никогда не отвлекала Елизавету Григорьевну от семейных забот. Ей удалось показать Дрюшу знаменитому доктору Фрейдриху. Доктор нашел здоровье мальчика удовлетворительным, обнадежил: с возрастом болезнь пройдет.

9

В Абрамцеве тюкали топоры, пахло опилками. Возводили мастерскую для скульптора Мамонтова, достраивали лечебницу, был готов сруб школы.

Проект мастерской сделал Гартман, но Савве Ивановичу стиль «а-ля рюсс» вдруг показался фальшивым. Гартман в Абрамцево ни разу не приехал посмотреть, как идет стройка, он жил в Кирееве, сооружал дом Федору Ивановичу. Строительными делами в Абрамцеве заправлял десятник Громов.

— «А-ля рюсс» похож на бабу, которая напялила на себя все свои побрякушки, — говорил Савва Иванович Елизавете Григорьевне, но особенно не сердился. — Поленов всем уши прожужжал, как ему плохо в Италии. Пусть приезжает, пишет Русь-матушку. И Антокольскому не мешало бы пожить у нас. Лепит русских царей, не ведая, каков он, русский народ. Хотя бы с нашей дворней пообщался, поговорил бы с Михаилом Ивановичем.

Садовник Михаил Иванович продолжал удивлять. У него появилась яблоня, где каждая ветка давала свои плоды.

Работы у Саввы Ивановича было много. Он отправлялся в Москву с семичасовым поездом, возвращался поздно.

В самом конце лета приехали Праховы.

Вечером устроили фортепьянный концерт, который закончился грозой. Погасили лампу, сидели вдали от окон, любуясь пламенем на облаках, зигзагами и стрелами молний. Гром сотрясал небо, землю, стены. Взрослые и дети собрались на одном диване, и никому не было тесно. Удары становились тише, но свет молний бродил по небесам, и казалось, что небо моргает.

— Воробьиная ночь, маленькое, но чудо, — сказал Савва Иванович. — Хорошо хоть завтра воскресенье, не ехать на службу.

Савва Иванович принес коньяк и морошку.

— Как хорошо быть богатыми! — сказала вдруг Эмилия Львовна. — Коньяк столетний, по дому бродят тени великих.

— Позавидовала? — усмехнулся Савва Иванович. — А ты поработай с мое… Ты рискни хоть разок всем своим состоянием.

— Что-то больно много рискующих!

— Уймись, Эмилия! — попросил Адриан Викторович.