Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Любве. морозные, господин Морозов! — Нет, положительно, Костя сегодня не понимал шуток. — Я полочку для одежды стал приколачивать, бухнул молотком — стена-то ра-аз, на улицу бахнулась. На месте этих артистических уборных были сараюшки для садового инвентаря. Жи-изнь!
Господину Морозову стало не до шуток.
— От такой жизни мои рабочие забастовку бы объявили.
— То рабочие, а то артисты, — не вытерпел и Немирович. — Душ им. Руки помыть негде.
— Однако ж за сценой есть теплая комната, — не стал уж совсем-то прибедняться носитель богатейшей купеческой фамилии. — Думаю,
Двое ресторанных услужающих заканчивали неприхотливую сервировку. Как тут ни бейся, на всех не только мест — и стульев не хватит, Костенька и Немирович запереглядывались в растерянности:
— Да-а, принимаем гостя.
— Нечего сказать!
— Да и говорить ничего не надо, — успокоил их гость. — Подоконники на что? — Он окинул хозяйским взглядом окна и прыжком вознесся в своем английском сюртуке на один из двух подоконников.
Повеселев, и Костя сбросил с лица ненужную печаль, на другой подоконник взобрался. Немировичу оконной ниши не досталось.
— Раз прозевал, Владимир Иванович, так будь за распорядителя, — резонно посоветовал его сопредседатель.
Немирович погладил холеную бороду, оправил и без того шикарно повязанный галстук. Артисты уже выбегали со сцены, спешили занять стулья. Чего ж, уработались. Последние едва втискивались за стол, иные и по двое на стул. Веселый гам скрашивал вполне понятные неудобства. Москвин уже скинул с себя царскую придурь, потирал озябшие руки. На одесский манер похохатывал Вишневский, который был, кажется, и не из Одессы, а из Таганрога. Почему-то на московский лад акал Мейерхольд. Лужский деловито бокалы расставлял. Прима Лилина на правах хозяйки директора вилки разбирала и бутерброды раскладывала. А прибежавшей позже всех, раскрасневшейся от поклонов Книппер уж и втиснуться было некуда!
— В персональную ложу, Ольга Леонардовна, — вскакивая навстречу, смахнул Савва
Тимофеевич пыль белоснежным батистовым платком — со своей, вауловской, фабрики, разумеется.
— В директорскую ложу! — запоздало нашелся Константин Сергеевич.
— С вами будет тесненько, о мой директор!.. — лукаво потупилась Книппер.
Немирович хоть и распоряжался за столом, но и подоконники из виду не выпускал.
— О, женщины!.. — почти тем же театральным тоном. — Не скажут, что ты толст или, там, велик, — нет, обязательно с подвохом: тесненько! Тесненько, господа! За нашу теснейшую дружбу!
Вставать ведь под такой тост пришлось. А если ты на подоконнике, да еще с дамой впритирку? Сползать, вот именно, бочком, бочком. Но даме-то — не елозить же подолом. Даму следует поднять левой рукой и вознести вровень со своей головой; в правой-то собственный бокал, который мимо щечки, мимо щечки, задевая локоны, щелкается о второй бокалец, да все под заливистый смех да под завистливый взгляд занятого тостами Немировича.
А чего, казалось бы, завидовать? Рядом с ним, под левый бочок, была усажена незнакомая девушка в белом, явно не артистическом, платье, с черным пояском, с темной же копной густо взбитых, зачесанных назад волос. Савва Тимофеевич бывал ведь на их театральных посиделках, но видел эту девицу впервые. Кажется, слишком долго лицезрел ее, что-то
— Я вас чем-то обидел, Ольга?
— Оставьте ваши шуточки, Савва!
Обида все-таки была. Обида оставалась. Савва Тимофеевич с трудом усадил капризницу обратно на подоконник. Он догадался, он начал оправдываться:
— Очень характерное, умное лицо, оно напоминает мне одного университетского. не скажу, что друга, но, в общем, доброго знакомого.
— О Чехове?
Удивление:
— Да вы-то откуда его знаете?
— Маша помешана на любви к брату, Маша много рассказывала о его друзьях. Мир тесен!
— Все то же — тесненько?
— Да уж куда больше. Девушка она доверчивая, доверила мне даже главную душевную тайну: к ней сватался художник Левитан, она, все из той же любви к брату, ему отказала. Но ведь Левитан-то живет в вашем доме?
— Нет, — все более поражаясь ее осведомленности, покачал Савва головой. — На задворках дома моей матери, в Большом Трехсвятительском переулке. И не живет — держит в заброшенном флигеле мастерскую. Собственно, прихоть моего брата, от безделья увлекшегося художествами. Истинно, все и вся знают друг о друге!
— Значит, и вы бездельник?
Женской логике можно было только позавидовать. Эта лукавая, приятная во всех отношениях немочка одним словцом опустила его с купеческих высот до фанфаронского безделья. Самое интересное, ему было приятно — да, да, тоже! — падение в женские тартарары.
Господи, есть же такие непосредственные, милые существа!
В ложе, образованной грязноватым окном, было уютно. Под очередной бокал шампанского, с блюдом бутербродов на коленях у его заговорщицы — да, да, ведь образовался и заговор обоюдный! — он вдруг начал поверять свое неудовлетворение жизнью. Не обращая внимания на расшумевшееся застолье, он доверительно склонился к ее уху:
— Купец и счастливейший фабрикант Морозов сетует на свою жизнь! Парадокс? Ничуть не бывало. Подумайте, много ли житейского счастьица выпадает на долю такого человека, как я? Крохи с большого житейского стола. Душу они не питают, душу они только отравляют. Уж поверьте, Ольга. Можно без вашего вычурного отчества?
— Можно, да только чем же оно вычурно?
— Ну вот, опять вы обиделись. А ведь я только так, по-стариковски.
— Ах, милый старичок! Ах, Савва Тимофеевич. Извините, я вас иначе не могу называть.
— Да хоть горшком назовите, только женскими ручками. — он приложился к руке, держащей тарелку с бутербродами. — Только в печь-то огненную не суйте. Поджарюсь ведь, право!
— Ой, какой вы смешной.
Оказывается, к отшельникам, застрявшим в нише окна, давно приглядывались, оказывается, и прислушивались. Под звон бокалов понеслось:
— Кто смешной? Почему смешной?
— Заговорщики? Потайники?
— Наша компания не устраивает?
Последнее высказал уж сам Костенька, которому, как директору, конечно же сыскалось место за столом. Пока они тут шептались, там дым коромыслом шел. Даже некая неловкость явилась — слишком уж круто Савва Тимофеевич врывался в отчужденную жизнь театральной богемы. Он это понял и не менее круто свои права заявил: