Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Счастливой дорожки, Константин Сергеевич и Савва Тимофеевич!
Обижаться официанту за ранний уход не было нужды. По-актерски ли, по-купечески ли — оплачено было вперед, и с лихвой.
У Английского клуба стояли лучшие московские лихачи. Возницы знали обоих друзей, в обнимку выходивших из клуба.
— Куда? — вопрос был все-таки вначале к Морозову.
— Ко мне в вертеп! — перехватил инициативу Константин.
Встречались друзья нечасто, и не в вертепах же, даже не в театрах, — где-нибудь походя, как вот сегодня. Но дорогу
Но Константин, ведя от грязного, конторского подъезда друга под руку, говорил с истинно театральным преувеличением:
— Мой клуб! Снимаю пока что. Думаю, позднее как-нибудь в «Эрмитаж» перебраться, но пока и здесь неплохо. Труппа подобралась — ай-ай-ай какая! Может, Алексееву и стыдновато, но Станиславского гордыня обуревает. За каких-то два года из ничего театр создать! Честь имею! — распахнул еще какую-то дверь. — Не хуже императорского.
Их встретил несусветный женский визг. Оказывается, пока Константин, любимый всеми Костенька, прохлаждался в Английском клубе, девицы заранее розданные роли учили. Пробовали даже гримироваться и под слезно-счастливый визг — как же, Костенька пришел! — спешно стирали раскраску. Их божественный мэтр покачивал головой:
— Да ладно вам, умывайтесь. Мы кое-какую закуску привезли. Проголодались?
Но и без слов было видно, как нищенски голодны были эти театральные девицы.
Нечасто, но все-таки Савва Тимофеевич бывал в борделях — девицы там выглядели сытнее. Девки быстренько за ширмой спиртом стерли краски, припудрились, отчаянно взлохматились, и сейчас здесь стало как в пропойном трактире. Спиртовой дух перешибал и запах коньяка, и привкус шампанского. А с телятиной и осетриной чего было церемониться? Откуда-то взявшимися ножами быстренько покромсали, разложили все на самодельно размалеванных афишах — видно, не было денег на типографию. Вот тебе и богатейший дом Алексеевых!
Но Костенька говорил с неподражаемым апломбом:
— Мои милые, непревзойденные дамы! Представляю вам своего друга детства — Савву Тимофеевича Морозова. Прошу любить и жаловать. Любить! Как любите меня.
Девицы плохо разбирались в купеческих делах, точнее, и фамилий-то громких не знали, потому что одна с непревзойденной простотой спросила:
— Вы тоже актер?
Морозову не оставалось ничего иного, как ответить:
— Актерствую с божьей помощью.
Константин продолжал витийствовать:
— Он как Сумбатов, миллионами ворочает!
— И тоже проигрывает?.. — был истинно актерский ужас.
— Нет, иногда и выигрывает.
— Слава те, Господи! — радовались за него.
— Вся жизнь — игра, так ведь?
— А уж женская-то жизнь.
Чуть-чуть нервная грусть проскользнула, но мэтр все расставил по своим местам:
— Лялина, перестань кривляться! Книпперок, дырку проглядишь на госте! Андре-ева! Да он же не свататься пришел! Неужели такой солидный человек ходит
Легкое разочарование, прикрытое игривостью:
— А я-то думала!
— А я размечталась. Мол, без грима на колени к нему сяду!
— Как на трон, как на трон!
Если и было какое первоначальное смущение, так оно под эти ахи и охи быстрее спиртного духа испарилось. Кабаком уже не пахло. Шампанским! Залитым осетром. Коньяком вперемешку с сельтерской. Ну, и бабами, бабами, конечно. Молодыми и славными в своей нищенской наивности.
Стало быть, и ночь выдалась славная.
Да что там — прекрасная ночь!
На следующий день он приехал в четвертом часу обедать. Зинаида Григорьевна устроила скандал.
— Где ты сутки пропадал?
Он не привык к допросам. Даже не поцеловал жену, буркнул:
— У Кости Алексеева. Какое это имеет значение — где?
— Ах, уже и значения нет! А я тут стирай пеленки!..
Вслед за Тимошей, Машей недавно и Люлюта появилась, стало быть, и новые пеленки. Но когда она стирала сама, да и всерьез-то детей воспринимала? Вокруг хозяйки столько крутилось горничных, нянюшек и разных советчиц, что немудрено и запамятовать. Он напомнил:
— Если ты уж таких графских. или там баронских!.. кровей, так я еще десяток бездельниц подкину. А меня не смей по пустякам беспокоить!
Некстати и два полупьяных лакея в очередь заскочили:
— Их сиятельство!
—... барон Рейнбот!
Несуразицу и сам барон подогрел. С цветами в руках он прошествовал мимо хозяина, даже не кивнув, и, прикрывшись букетом, склонился к щеке хозяйки:
— Рад поздравить с рождением очередной. Не смел раньше беспокоить, понимая, что.
Салфетка с шеи на стол не слишком вежливо полетела.
— Понимайте! Поздравляйтесь! А я сыт на сегодня!
Его любимый черногорец, стоявший при парадных дверях, сокрушенно покачал кудлатой черной головой:
— Ай-ай-ай! Кто обидел моего хозяина?
Рука его привычно легла на рукоять громаднейшего кинжала. Только кивни — любого, ничего не спрашивая, искромсает. Но кто тот любой? Смягчаясь, Савва свою руку сверх на его положил:
— Никто. Просто устал. Кучера не зови, я недалеко, к матери.
Извозчик попался из каких-то владимирских недотеп, еще не обжившихся в Москве. Долго не мог сообразить, как проехать в Большой Трехсвятительский переулок. Он столкнул его на задок пролетки и сам взял вожжи:
— Н-но, окаянец!..
Это могло относиться и к мерину, и к незадачливому извозчику. Тот ни жив ни мертв торчал на барском месте.
Прекрасное было зрелище! Сам Савва Морозов с вожжами в руках трясется на какой-то дохлой кляче! Как назло, и знакомые попадались. Снимали шляпы и с удовольствием шли дальше, чтобы разнести очередную сплетню. Немудрено, если уличные мальчишки будут кричать, размахивая завтрашними газетами: «Читайте новости! Савва Морозов разорился!»
Но каково, каково?..