Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Ах, я гость? Так гостю полагается красный угол! Кто на высадку? Желающих нет? Тогда предлагаю детскую считалку! Веники-хреники жрали вареники, веники-беники брали поленики, веники-дреники топили каменики, веники-леники платили миленики. Вишневский, вам платить. Купно с распрекрасной соседкой!
Он начал считать от содиректора Немировича, но до содиректора Станиславского, которого хотел высадить, не дошел. На Вишневском да на его соседке Маше остановился.
Каково же было его удивление, когда они с явным удовольствием уступили свои места и перебрались на подоконник!
— Вот те раз! — погасил он смех.
— Вот те два! — с неудовольствием протолкалась сквозь череду подруг ладненькая, верткая Книппер.
Отирать знакомые бока ей уже и на сцене поднадоело, чего уж тут-то?
А Вишневский и Маша, усевшись в оконную нишу, знай посмеивались.
— Тут и до свадьбы недалеко! — за столом попробовал он пошептаться.
Но с другого-то боку у него был содиректор Станиславский. Да под такое шампанское и голос крепчал — полстола услышало. А уж сосед-то и подавно. Он уже стал нашептывать:
— Кака-ая свадьба! Они из одного и того же Таганрога. Кажется, друзья детства. А из детской влюбленности разве может выйти толк?
— Не может, — пришлось согласиться.
— Не позволим! — более ревниво поддержала и Ольга.
Застолье шумело почище, чем бывали застолья на театральной сцене.
Вечер-то длинный. Вечер зимний. Куда спешить?
Через неделю Савва Тимофеевич вспомнил:
— Однако ж славно мы тогда с подоконниками распрощались. — Некую оставшуюся обиду на Станиславского: зачем-де помешал такому хорошему разговору, погасил. — Кто старое помянет. Не прогуляться ли нам, раз опять сошлись, до Камергерского?
Друзья-директора не возражали. Этот храм искусства, с позволения сказать, за год порядочно осточертел. Замызганная сцена, обшарпанные стены в коридорах, холодрыга в уборных, которые можно было и нужниками назвать.
Из сада, из окрестных рестораций несло подгоревшим салом и кислятиной. Видать, купцы гуляли, для форсу заказали любимые суточные щи. Не допили, родимые, а может, и перепили, раз в ночи на щи потянуло.
Но им-то что? До Камергерского переулка шагать да шагать, коль на извозчика денег пожалели. И то лихачи при виде таких хороших господ обижались:
— Хоть нас-то потешьте, ваши степенства!
Одно время целой кавалькадой сопровождали. Савва Тимофеевич щедро дал им отступную и махнул рукой: а ну, сгиньте! У них много еще было не договорено. Конечно, Станиславский и Немирович, в недавнем прошлом перейдя на «ты» промеж собой, и провели целую ночь в «Славянском базаре», конечно, и Морозов к ним с чего-то зачастил, но втроем-то вот так, от безделья, не приходилось общаться. Все ведь только еще налаживалось. Давно ли Немирович, несмотря на свой барский вид, самолично распространял билеты, не очень-то церемонно подсунул и Морозову — раскошелься, мол, купчина. Смех и грех! У купины на тот час в роскошном английском портмоне ни единой «красненькой» не оказалось. Ах так? Купец-молодец привык выходить из всякого положения:
— В долг мне поверите, Владимир Иванович?
Лестно было в ответ посмеяться:
— Ну, ваша фирма, Савва Тимофеевич, любой кредит выдержит!
Сейчас речь шла не о красненьком кредите. Молчали театралы, а ведь он-то знал: новый театр задумывают, гнилой «Эрмитаж» осточертел. Но где взять денег? Сколько бы билетов ни рассовывал по друзьям-знакомым Владимир Иванович — на такую стройку не собрать. Артисты живут впроголодь, хоть и хорохорятся. Меценаты? Хорошее слово, не более. Уж на что таровата вдова Варвара Алексеевна, тверская владелица и тоже Морозова из ветви Абрамовичей, — и та отказала, мол, трудные времена настали. Другие по тысяче, по две отщипнули — только театры и строить!
Савва Тимофеевич пока помалкивал, но дальше этих тыщонок смотрел:
— Значит, паевое товарищество? Что ж, с меня десять тысяч. В придачу еще кое-что будет. На ходьбе-то легко думается. Не устали ножки-то?
— Ну, под такие деньги! — хохотнул Немирович.
— Мы ведь тоже купецкой крови, терпеливы, — Станиславский дернул усом.
Свернули они меж тем с Петровки в Кузнецкий переулок, пересекли Большую Дмитровку, постоянно отмахиваясь от лихачей. Гусар какой-то, в угоду своей даме, чуть не сбил прибеднившихся пешеходов — лихо подвернул под яркую вывеску: «Кабаре-буфф ОМОН». Осанистый швейцар заранее распахнул двери перед офицериком-выпендрюгой. Коль показать себя надумал, чего же.
Друзья заулыбались:
— Са-авва Тимофеевич! Куда вы нас ведете?
— Не ужинать ли в этом вертепе?
— Думаю, поужинаем у меня на Спиридоньевке. А тут давайте-ка вокруг домишка походим.
— По шеям охранники не дадут? — развел плечи Немирович, как бы готовясь к схватке.
— Домишко-то жмоту — армянину Лианозову принадлежит, — напомнил Станиславский.
— Ну, это сегодня, а завтра? Мосье Омон собирается прикрыть злачное заведение, сбежать с вырученными денежками, пока дело до Сибири не дошло. Вот я и думаю: почему бы купцу Морозову не сторговаться с купчиной Лианозовым?
— Помилуйте, Савва Тимофеевич!
— Одно дело — кабаре, другое — театр?
— Да, перестройка солидная. Но стены-то крепкие, не чета «Эрмитажу». Архитектура? Думаю, опять же Франц Осипович поможет.
— Шехтель?
— Нынешняя знаменитость?
— Знаменитым его сделал мой домишко на Спиридоньевке, а Франц Осипович добро помнит. Не осрамится и с театром. Надо иметь в виду: он театрал завзятый.
— Видывали, видывали мы и в нашем театре его.
— Он и сегодня был, скромно так, в уголочке.
— То-то я его не приметил!
Разговор все более походил на купеческий торг, если иметь в виду, что и Немирович был деловым человеком.
— Гм, знаменитость.
— Знаменито и платить надо!
— Это уж мое дело, други. Авось, поднимем как-нибудь. Что толковать всухую! Извозчик!
Пока очередной ухарь-кучер осаживал да разворачивал рысака, Савва Тимофеевич подошел к дверям, с наигранным почтением поклонился. Швейцар снял картуз с золоченым околышком, больше напоминавший театральный кивер.