Сажайте, и вырастет

Рубанов Андрей Викторович

Фрол вгляделся в мое лицо.

– А вдруг ты однажды уйдешь в эту... в нирвану, и тебя так потащит, что ты из нее уже не выйдешь? И не захочешь ни денег, ни баб?

Я снисходительно улыбнулся. Урка не понимал главного.

– Это невозможно,– сказал я. – Вообще, часами сидеть в позе лотоса – занятие для начинающих. Просветленный муж не медитирует. Идеальная медитация должна быть мгновенна. Вдохнул, сконцентрировался, хуяк – и узрел сокрытое!

– Ясно,– серьезно произнес Фрол. – Что же, продолжай, дружище. Флаг тебе в руки, просветленный муж! То что ты отрицаешь тюрьму – это очень хорошо.

Ненавидеть эти стены, эти решетки и небо в клеточку каждый из нас – обязан. В отрицалово уходят только самые крепкие! Но не забудь, братан, что тюрьма, в ответ, тоже станет тебя ненавидеть. Люто...

Толстый согласно кивнул, печально сдвинув брови.

– Кстати, забеги твои напрасны, – сказал он мне после паузы,– и вредны для здоровья.

– В чем же вред? – удивился я. – Почему напрасны? Строительный начальник похлопал себя по безразмерному животу.

– Потому что ты не получаешь нормальной еды. Недобираешь калорий. Теряешь подкожный слой.

– Здесь кормят совсем неплохо.

– Это тебе так кажется. В армии служил?

– Да.

– Вспомни старый солдатский способ набить желудок. Глотай как можно больше хлеба! Щи – плюс два куска хлеба, каша – еще два куска и еще кусок с чаем. И вроде – сыт. Одним хлебом, без масла и мяса. Здесь у нас та же ситуация. Мясо, то есть белок и животные жиры, мы имеем в этой камере только в виде... чего?

– Колбасы,– предположил я.

– Правильно. Теперь, если не возражаешь, проведем несложный подсчет. Один раз в две недели ты получаешь продуктовую передачу и я тоже. В каждой по две палки. Так?

– Да,– кивнул я.

– Это восемь палок в месяц, правильно? Я кивнул еще раз.

– Точный замер каждой конкретной палки,– продолжал щекастый строитель, глядя на меня сумрачно и серьезно, – невозможен, поскольку целыми палки сюда, в камеру, не заходят, а заходят уже порезанными на куски, их режут контролеры при приемке – проверяют, не спрятано ли внутри чего запрещенного...

– Поэтому мы принимаем длину одной палки, условно, – за четыреста миллиметров и получаем в итоге три тысячи двести миллиметров, или три целых и две десятых погонных метра... чего?

– Колбасы.

– Нас здесь трое,– еще более серьезным и строгим голосом напомнил магнат,– то есть общий погонаж следует поделить на троих.

– Естественно.

Без сомнения, тема беседы казалась упитанному Вадиму наиглавнейшей, осевой, центральной. Я же едва сдерживал смех.

– В итоге на каждого из нас чистыми выходит... – Толстяк на мгновение прикрыл веки и наморщил лоб,– одна целая и шесть сотых погонного метра в месяц, или тысяча шестьдесят миллиметров! Ты, кстати, извини за мой мудреный язык, я всю жизнь в стройке работал, дорос от бригадира до начальника стройуправления и сижу за это же...

– В смысле? – не понял я.

– За то, что быстрее других погонные метры считаю, – туманно обьяснил Толстяк. – Но это так, к слову... Пойдем дальше. Тысяча шестьдесят миллиметров делим на тридцать дней и получаем дневную норму потребления на каждого, а именно – тридцать пять погонных миллиметров колбасы.

Для более твердого осознания этого факта магнат протянул мне свою самодельную линейку – склеенную из многих слоев

тетрадного листа, аккуратно обрезанную по краям и покрытую тонкими ровными насечками – и продемонстрировал, что такое тридцать пять миллиметров.

– Таким образом,– подвел он итог,– чтобы в организме постоянно присутствовали животные жиры, каждому из нас следует дважды в день употреблять кусок колбасы длиной в семнадцать с половиной миллиметров!

– Гениально,– оценил я. – А сколько это в граммах?

– Не знаю,– с большим сожалением произнес Толстый,– да это нам и не нужно. Наша задача – рассчитать правильную норму. В граммах или в миллиметрах – значения не имеет...

– А не проще ли,– предложил я,– пожирать все погонные метры сразу, чтоб хоть два раза в месяц чувствовать себя сытыми?

Толстый развел руками.

– А это как тебе удобно. Лично я определил свою ежедневную норму и от нее отталкиваюсь. Тридцать миллиметров буду потреблять в течение дня, а пять пойдет в запас. За тридцать суток этот запас превратится аж в сто пятьдесят миллиметров! Пятнадцатисантиметровый кусок, почти полпалки! И тебе советую делать так же. Иначе – надолго тебя не хватит,– авторитетно сообщил Толстяк, и его мощные щеки скорбно отвердели.

– Почему?

– Потому что один погонный метр колбасы в месяц – это очень мало...

– Ты прав,– согласился я,– это даже не мало. Это смешно. Но я что-нибудь придумаю.

– Он ничего не понял,– вдруг процедил Фрол, обращаясь к Толстяку. – Он ничего не понял! Онзавтраопять побежит!

– Обязательно,– сурово заявил я.

– А вот я так думаю,– произнес уркаган в пространство,– что тебе уже хватит.

– Что «хватит»?

– Бегать,– уточнил Фрол, посмотрев сначала на Толстяка (тот согласно кивнул головой), а потом вновь на меня. – Бегать – хватит...

Вдруг я почувствовал сильный ток неудовольствия, идущий в мою сторону от обоих приятелей.

– Это почему же? – прямо спросил я. Мои соседи переглянулись.

– А ты не понимаешь?

– Нет.

– От тебя воняет,– кратко высказался Толстяк. Фрол смолчал, но бросил на меня такой взгляд, что мне стало неудобно и стыдно. Проклятье! Этого я не учел. Просветленный муж позабыл, что свое дерьмо не пахнет. Теперь, значит, люди, живущие со мной бок о бок, вынуждены обонять ароматы моего тела, покрытого несколькими слоями высохшего пота. До бани еще два дня. Баня – раз в неделю. Шесть дней – шесть слоев.

– И что мне делать? – спросил я, ощущая себя идиотом.

– Не заниматься ерундой! – отчеканил Фрол грубо. – Тут тебе не спортзал! Прекращай свой бег от инфаркта, ясно? Толку от него мало, а вреда – немеряно! Польза для тебя одного, а вред – всем окружающим! Сделай перерыв, а то перетренируешься, не дождавшись начала чемпионата... – Он улыбнулся своей шутке, но через миг углы его рта снова опустились, и я понял, что должен прямо сейчас принять решение.

Мне стало страшно. Темно-зеленые стены каземата зашевелились вокруг меня, обратились в челюсти – они смыкались, намереваясь перемолоть тщедушного мальчика-банкира. Сокамерники – маленький и большой, тощий и жирный – приняли вид чудовищ, готовых к прыжку.