Сбежавшая принцесса
Шрифт:
Хотя Берт высказывал всё это, чтобы успокоить её – и объяснить ей, что её попытка обмана была естественной, но изначально обречённой на поражение, и он всё равно так и так узнал бы, что она принцесса, – вместо того, чтобы успокоиться, она совсем сжалась и отобрала у него свои руки.
– Лоя? – с тревогой переспросил он, и в голосе его слышалось заметное огорчение: – Я вас… обидел?
«Конечно, обидел! – тут же раздражённо попенял он сам себе. – Вот зачем тебе потребовалось добавлять про поиск любовника? Хватило бы версии с гувернанткой!»
Он почувствовал острое недовольство собой, недовольство
Она не отвечала; аккуратно сложив руки на коленях, она тупым неподвижным взглядом смотрела в окно. Он уже успел понять, что неподвижность такого рода свойственна ей в моменты, когда эмоции её слишком сильны, поэтому предпочёл просто подождать, пока она овладеет собой и сама захочет вернуться к разговору – или, если ей будет того угодно, просто переведёт тему.
Три или четыре минуты они ехали в тишине; потом она равнодушным, но чётким и хорошо поставленным голосом произнесла, всё так же гипнотизируя окно:
– Если бы вы отказали мне в браке, я бы предложила себя… в любовницы… – голос её всё чуть дрогнул на этом слове, но она заставила себя проговорить его чётко и ровно.
Сердце его сжалось от жалости – как тогда, когда она отчаянно и лихорадочно перечисляла ему свои качества хорошей жены. Ему даже представлять не хотелось, что было бы, если бы она дошла до перечислений своих качеств любовницы – слишком мучительно было осознавать, в каком отчаянии она находилась.
Берт и в целом был склонен сочувствовать людям, попавшим в беду, и имел репутацию человека с добрым сердцем. Ему тяжело давалась необходимость отказывать кому бы то ни было в помощи – хотя он и научился это делать по службе. Лоя и тогда, в первый момент, вызывала у него глубокое сочувствие, – теперь же, когда он узнал её ближе и успел восхититься её сильным характером, упорством и умом, ему ещё больнее было представлять, через что она прошла.
– Лишь бы уехать, – тихо проговорила Лоя. – Я согласилась бы на любые ваши условия, лишь бы вы меня увезли.
Голос её был совершенно ровным, но он видел, что ей с трудом удаётся совладать с дыханием, и что пальцы её чуть ощутимо дрожат.
– Вы находились в страшном положении, – попытался ободрить он её, – но справились с ним мужественно и решительно.
– Мужественно? – тонко переспросила она и возразила: – Я ужасная трусиха! – самообладание её, кажется, дало значительную трещину, потому что голос потерял ровность и чёткость, и она лихорадочно добавила: – Вы не видели, как я дрожала от страха под дверями вашего посольства и не решалась позвонить! – она зябко обхватила себя руками, и та дрожь, о которой она только что говорила, овладела её телом и теперь. – Я… – голос её совсем сорвался. – Когда ваш слуга сказал, что вы не принимаете… я… – она часто заморгала, но это не помогло – по щекам её покатилась первая слезинка.
Берт чувствовал себя совершенно бессильным перед её состоянием.
– Господи, ну что же вы… – растерянно пробормотал он, перебрался на её сидение и крепко обнял.
Объятия
Все эти дни она мужественно сдерживала себя, не позволяла страху и отчаянию овладевать ею; она говорила себе раз за разом: «Мне нужно сделать ещё рывок. Я не могу сейчас предаваться эмоциям. Я должна крепиться». И у неё вполне получалось – обуздывать эмоции, брать себя в руки и делать то, что должно было сделать, чтобы спастись.
Теперь, когда она была, наконец, в Ниии, в статусе замужней дамы, и муж её был человеком, от которого райанский король не смог бы просто так отмахнуться; теперь, когда всё самое сложное, страшное, стыдное осталось позади; теперь, когда она начала чувствовать себя по-настоящему в безопасности – эмоции вырвались наружу, и она заново пережила тот страшный день, который начался для неё с побега через окно.
Страх, отчаяние и стыд поднялись со дна её души, куда она решительно их затолкала, поскольку они мешали ей действовать; и теперь она могла только плакать, не в силах совладать с глубокими эмоциями, которые захватили её с головой.
Но в этом разрушительном водовороте эмоций было кое-что, что отличало нынешний день от того, страшного: был человек рядом, который обнимал, понимал и утешал.
Когда истерика стала отступать, Лое стало стыдно перед ним за этот всплеск.
«Что он теперь обо мне подумает?» – с тоской вопрошала себя она, вжимаясь в его плечо в попытках отсрочить момент возвращения к разговору.
Она уже не плакала – сил плакать не осталось, да и слёзы закончились, – но с каждой секундой ей становилось всё более неловко и страшно. Ей хотелось показывать себя перед ним с лучших сторон – потому что она была глубоко и искренне благодарна ему. Теперь же она испугалась, что ему было досадно, неприятно и противно быть свидетелем её истерики, а она буквально вынудила его пройти через это, потому что куда бы он делся во время поездки, в этом тесном экипаже?
Нужно было бы хотя бы сейчас начать вести себя достойно и оторваться от него… но, уже приняв решение выпрямиться и извиниться, она неожиданно для самой себя вжалась в него ещё крепче – потому что посмотреть теперь на него ей было слишком страшно.
Она не услышала, но почувствовала, что он вздохнул; но прежде, чем она успела окончательно устыдиться, он начал гладить её по волосам со словами:
– Всё уже позади, милая. Всё это уже позади.
Она удивлённо замерла под его рукой, вслушиваясь в тёплый добрый голос.
– Ты со всем справилась, – продолжил он, и она почувствовала, как он поцеловал её в макушку, – у тебя всё получилось, и теперь ты в безопасности.
Страх и стыд стали потихоньку отступать от неё; как от его тела исходило тепло, которое согревало её озябшие руки – она всегда начинала мёрзнуть, когда нервничала, – так тепло от его голоса касалось её души, ласкало её согревающими волнами, несло покой и умиротворение.
Она переменила положение; руки, которыми раньше она цеплялась за его жилет, переместились выше; она обняла его за шею, но всё ещё утыкалось лицом в его плечо, боясь поднять взгляд – сейчас его лицо оказалось бы совсем рядом.