Сбежавшее лето

Бодэн Нина

— В ней не было восьми дюймов,— объяснила она появившемуся на берегу Саймону.

Он молча кивнул, присел на корточки и нацепил на крючок новых червяков.

— Большую уже не поймаешь,— заметил он и бросил леску в воду.— Рыба не любит, когда много солнца.

— А при чем тут восемь дюймов?—спросил Кришна.

— Рыбу длиной до восьми дюймов ловить запрещается. Иначе некому будет расти и размножаться.

— А я-то считал, что раз мы живем на необитаемом острове,— сказал Кришна,—

значит, можем не подчиняться закону.

— С какой стати? Бывают и разумные законы,— возразил Саймон.— И на острове мы оказались не случайно. Мы, так сказать, беглецы.— Он поставил консервную банку обратно на холмик из камней.

— Я, например, бегу от английской полиции,— заявил Кришна, пы­таясь убедиться, в состоянии ли он подняться по крутому берегу, прыгая на одной ноге.

На полпути он отказался от своего намерения, упал, скатился вниз и так и остался лежать. Темные глаза его искрились смехом, а волосы, хоть и припудренные пылью, блестели на солнце. Как черника, что растет вдоль дороги, подумала Мэри.

— А Мэри — от своей злой тетки.

Мэри искоса поглядела на Саймона, который обмотал леску вокруг банки, а потом привязал ее к торчавшему из-под земли корню дерева. Ей показалось, что он избегает ее взгляда. И она поспешила спросить:

— А Ноакс? От кого бежит Ноакс?

— Ноакс?—переспросил Саймон.— Ноакс бежит от цивилизации. Вот он настоящий беглец.

После того как Ноакс провел на острове несколько дней, его почти не стало видно. Он превратился в дикое животное. Потом опять начал появ­ляться, особенно когда жарили рыбу, но лежал в сторонке в ожидании сво­ей доли. Большей же частью они видели его издали: в траве мелькал ко­мок меха. Однажды ночью Саймон видел, как он играл на берегу: черная тень, подпрыгивая, танцевала на трех ногах, рычала и, как котенок, ловила собственный хвост. Днем он часто бывал поблизости, но предпочитал, по-видимому, чтобы его не замечали: следил за ними из-за зарослей родо­дендронов и терновника, а если они приближались к нему, лежал, рас­пластавшись на земле. Повязка у него отпала, он растолстел, шерсть на нем лоснилась. Он кормился самостоятельно: ловил полевых мышей и пти­чек, с которыми расправлялся весьма деликатно, оставляя от них только перышки, а один раз Мэри застала его за уничтожением маленького кро­лика. Он угрожающе зарычал, сверкая своим единственным глазом, и она торопливо попятилась назад.

Она боялась, что в один прекрасный день он исчезнет навсегда, но Сай­мон утверждал, что никуда он не денется.

— Убежать с острова он не может, пока не научится плавать,— рас­суждал он.— Путь только один — по доске, но вряд ли он пройдет по ней на трех ногах. Ему никогда не уйти отсюда.

— Как и мне,— отозвался Кришна.— Никогда.

— Откуда ты знаешь?—спросил Саймон.

— Знаю. Я буду жить здесь, пока не стану старым-престарым.

— В той книге у дяди я прочел,— сказал Саймон,— что люди, которые построили грот, наняли человека, чтобы он жил там, как отшельник. Им казалось романтичным, что у них в гроте живет настоящий живой от­шельник, которого они могут демонстрировать своим знакомым, когда те приезжают к ним в гости. Они платили ему двести фунтов за то, чтобы он ходил в тряпье, сидел и мыслил, но ему очень скоро все это надоело, и он сбежал.

— Наверное, он был ненормальный,— решил Кришна.

— Не знаю. По-моему, ему было просто тоскливо жить одному.

— Мне никогда не будет тоскливо,— заявил Кришна.— Когда начнет­ся учебный год, я останусь здесь один и буду отшельником.

— Лучше не напоминай,— застонал Саймон.

— Ты не любишь ходить в школу, Саймон?—засмеялся Кришна.

— А какой нормальный человек любит?—вмешалась Мэри.

Неудачная это тема для беседы, решила она. Саймон сразу стал задум­чивым, что было плохим признаком. Он ни разу не говорил, сколько сумеет пробыть на острове, и она у него не спрашивала. Пусть он и сейчас не думает об этом.

— А вы знаете, что орехи уже созрели?—спросила она.— Я видела утром. На большом дереве возле рябины.

Они знали, о каком дереве она говорит. Они знали каждое дерево, каж­дый куст. Остров был, наверное, в полмили длиной и в четверть мили шириной. Мальчики ни разу не покинули его, и каждое утро, когда она приходила, теперь уже бесстрашно балансируя на доске моста, Мэри ка­залось, что она входит в замок. Озеро было наполненным водой рвом, а грот — главной башней замка. Иногда они разжигали в главной пещере костер и смотрели, как от языков пламени меняется цвет ее хрустальных сводов.

В главной пещере было сыро, потому что через нее бежала вода, но в верхнем помещении, где спали Саймон с Кришной, было тепло и сухо. Пол они застелили засохшими стеблями кудрявого папоротника, от кото­рого шел сладковатый запах плесени.

Мэри завидовала тому, что они спят на таком чудесном ложе. Разве можно сравнить папоротник с простынями? Собственно говоря, пребыва­ние на острове было ни с чем не сравнимо. Когда вечером она возвраща­лась домой, ей казалось, что она из цветного фильма переходит в черно-белый...

— Ты, наверное, скучаешь, Мэри,— сказал дедушка.— Это уж я ви­новат, извини, пожалуйста.

У него от ревматизма болели колени, и он не мог купаться в море.

— Как назло,— ворчал он.— Лучшее лето за многие годы, а я сижу дома.