Сближения
Шрифт:
– Ну, барин, ты задачи ставишь! – крякнул я и почесал в затылке. – То есть ты, конечно, права, всё так и есть, но вопрос не по чину. Тебе бы с Дядей Фёдором поговорить…
– Это ваш генерал?
– Да.
– Ну его, лучше ты ответь. Ну есть же у тебя какие-то мысли об этом?
– Причин много. Во-первых, секретность. Любят у нас архивы секретить – спасу нет. А без работы в архивах что напишешь? Всё боятся: как бы чего не вышло. А многие архивные дела просто не разобраны. Лежат офицерские полевые книжки с войны, многие уже и не читаются, ведь писали донесения тогда простым карандашом, иногда – химическим. Выцвело всё, грифель осыпался. То есть эти документы как бы есть, но на самом деле
– Да мы-то подождём, – вздохнула Катерина, – мы и так знаем, что к чему. Нам бы не упустить тех, кто сейчас в школу ходит. Приходилось тут общаться со школотой, ведь это жуть кошмарская! Потом поздно будет… Ладно, что это я на тебя накинулась, как на врага народа? Ты когда летишь?
– Через два дня.
– Собери, что надо постирать и погладить.
– Да я сам…
– Сам он… Сказано: собери!
– Есть, мэм!
– Так-то лучше. Люблю военных!
– Что, всех?
– Некоторых. Список представить?
– Обязательно.
– А ху-ху не хо-хо?
– Хо-хо.
– Ну тогда отправляйся в душ, а я тут приберу немножко.
Перед командировкой Катерина не пришла попрощаться и даже не позвонила. Ну и ладно, я привык к её причудам, да и не на войну еду.
Раньше я любил командировки и вообще поездки, неважно куда, лишь бы увидеть новые места, новых людей. А с некоторых пор – как бабка отшептала – стал домоседом. Однажды, листая каталог юбилейной выставки Левитана в Третьяковке, я прочитал про искусствоведа, который посвятил жизнь изучению картин Исаака Ильича. Он описал все его работы, разобрал до тонкости каждую картину, каждый мазок. Между прочим, этот человек был фантастическим домоседом, предложение поехать на дачу повергало его в ужас. Так и прожил всю жизнь в своём кабинете, работая над длинными, скучными и никому не нужными монографиями. Второй Левитан так и не явился, а обычному посетителю музея все эти искусствоведческие тонкости попросту не нужны. Ещё несколько лет назад я посмеялся бы над чудаком, устроившим себе добровольное заключение, а сейчас, пожалуй, нет. В одиночестве есть определённая прелесть, а свой дом есть свой дом.
Теперь перед очередной поездкой я испытываю неприятное, сосущее, изматывающее волнение, хотя повода для беспокойства и нет. Злюсь на себя, но поделать ничего не могу. Это только в книжках люди управляют своей психикой, как смартфоном – хочешь так настроил, хочешь этак. Зато уже в Аэроэкспрессе беспокойство отступает: механизм путешествия уже вступил в работу, расслабься и получай удовольствие! От тебя уже ничего не зависит.
Миновав дачный Савёловский вокзал и унылые внутригородские пути с бетонными заборами, разрисованными доморощенными художниками, Аэроэкспресс наконец-то вырвался из города и, увеличив скорость, помчался к Шарику. Поворот, ангары, самолёты на технической позиции, и вот он, аэропорт. Я избавился от чемодана, получил посадочный талон и отправился в бар, где, попивая коньяк, дождался начала посадки.
Говорят, что пилоты не любят летать пассажирами.
Оказывается, меня держала за руку соседка и с тревогой заглядывала в глаза:
– Вам нехорошо? Вы стонали во сне… Вам нужен врач? Позвать стюардессу?
Одурь скверного сна постепенно уходила, и я разглядел девушку: обычное, не очень привлекательное русское лицо, гладкая причёска, зелёные глаза, минимум косметики. Лет ей, наверное, около двадцати. А голос приятный, хороший такой голосок, ласковый, домашний.
– Так позвать стюардессу? Или у вас собой есть лекарства?
– Спасибо, ничего не надо, просто увидел дурной сон… Всё уже прошло, не беспокойтесь обо мне.
– Вы так боитесь летать? Но это же совершенно безопасно, правда! Я лечу уже в третий раз и совершенно не боюсь!
– Я тоже не боюсь, – через силу улыбнулся я, – просто не ко времени приснилась всякая дрянь… Я ведь сам лётчик, ну, правда, бывший, теперь летаю только пассажиром.
– Лётчик, ой, правда? – оживилась моя соседка. – А на каких самолётах вы летали? На таких же? – она показала взглядом на салон нашего лайнера.
– Нет, не на таких, я летал на ракетоносце.
– А-а-а, так вы военный?
– Ну да, бывший.
– А почему не летаете? Вы же совсем молодой… Ой, простите, наверное, не надо было спрашивать, некрасиво получилось…
– Ничего страшного. Не летаю, потому что была неудачная посадка, после которой пришлось долго лечиться.
– А что случилось? Или это военная тайна?
– Да никакой тайны… Простите, а как вас зовут?
– Лена…
– А меня – Сергей Николаевич. Понимаете, Леночка, в полёте произошёл отказ. Странный такой отказ, раньше ничего подобного не было. Самолёт вообще довольно надёжная штука, а тут…
– А разве нельзя было выпрыгнуть?
– Можно. Я и приказал всем членам экипажа покинуть борт, а сам остался.
– Зачем? Вам было жалко самолёт?
– И самолёт тоже, но главное – людей. Если бы катапультировался и я, от машины осталась бы груда искорёженного дюраля, и причину отказа установить бы не удалось. А если бы этот отказ повторился на других машинах, и пилот оказался менее опытным? Самолёт нужно было посадить во что бы то ни стало, ну я его и посадил, правда, не совсем удачно…
– И неисправность нашли?
– Да, к счастью. Оказалась – ерунда, мелочь. Но когда проверили все самолёты, дефектную деталь нашли ещё на трёх. Вот и выходит, что я рисковал не зря.
Глаза у Лены стали совсем круглыми:
– Так вы же герой, Сергей Николаевич!
– Да ну, никакого героизма. У военного лётчика работа такая… особенная. Не как у гражданского.
– А наш самолёт вы смогли бы пилотировать?
– Нет, слишком много незнакомой электроники, нужно переучиваться. То есть руками, конечно, смог бы, но ведь этот лайнер на самом деле пилотирует компьютер, а экипаж только помогает ему. Гражданские лётчики на больших самолётах давно превратились в операторов ЭВМ. В военной авиации совсем не так.