Сборник Кирши Данилова

на главную - закладки

Жанры

Поделиться:
Шрифт:
ThankYou.ru: «Сборник Кирши Данилова»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

[ПРО] САЛОВЬЯ БУДИМЕРОВИЧА

Высота ли, высота поднебесная, Глубота, глубота акиян-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омоты днепровския. Из-за моря, моря синева, Из глухоморья зеленова, От славного города Леденца, От того-де царя ведь заморскаго Выбегали-выгребали тридцать кораблей, Тридцать кораблей един корабль Славнова гостя богатова, Молода Соловья сына Будимеровича. Хорошо карабли изукрашены, Один корабль полутче всех. У того было сокола у карабля Вместо очей было вставлено По дорогу каменю по яхонту; Вместо бровей было прибивано По черному соболю якутскому, И якутскому ведь сибирскому; Вместо уса было воткнуто Два острыя ножика булатныя; Вместо ушей было воткнуто Два востра копья мурзамецкия, И два горносталя повешены, И два горнасталя, два зимния. У тово было сокола у карабля Вместо гривы прибивано Две лисицы бурнастыя; Вместо хвоста повешено На том было соколе-корабле Два медведя белыя заморския. Нос, корма — по-туриному, Бока взведены по-звериному. Бегут ко городу Киеву, К ласкову князю Владимеру. На том соколе-корабле Сделан муравлен чердак, В чердаке была беседа дорог рыбей зуб, Подернута беседа рытым бархотом. На беседе-то сидел купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович. Говорил Соловей таково слово: «Гой еси вы, гости-карабельщики И все целовальники любимыя! Как буду я в городе Киеве У ласкова князя Владимера, Чем мне-ка будет князя дарить, Чем света жаловати?». Отвечают гости-карабельщики И все целовальники любимыя: «Ты славной, богатой гость, Молодой Соловей сын Будимерович! Есть, сударь, у вас золота казна, Сорок сороков черных соболей, Вторая сорок бурнастых лисиц; Есть, сударь, дорога камка, Что не дорога камочка — узор хитер: Хитрости были Царя– града А и мудрости Иерусалима, Замыслы Соловья Будимеровича; На злате, на серебре — не погнется». Прибежали карабли под славной Киев-град, Якори метали в Непр-реку, Сходни бросали на крут бережек, Товарную пошлину в таможне платили Со всех кораблей семь тысячей, Со всех кораблей, со всего живота. Брал Соловей свою золоту казну, Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Пошел он ко ласкову князю Владимеру. Идет во гридю во светлую, Как бы на пету двери отворялися, Идет во гридню купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович, Спасову образу молится, Владимеру-князю кланеется, Княгине Апраксевной на особицу И подносит князю свое дороги подарочкиз Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц; Княгине поднес камку белохрущетую Не дорога камочка — узор хитер: Хитрости Царя– града, Мудрости Иерусалима, Замыслы Соловья сына Будимеровича; На злате и серебре — не погнется. Князю дары полюбилися, А княгине наипаче того. Говорил ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, богатой гость, Соловей сын Будимерович! Займуй дворы княженецкия, Займуй ты боярския, Займуй дворы и дворянския». Отве(ча)е(т) Соловей сын Будимерович: «Не надо мне двор(ы) княженецкия, И не надо дворы боярския, И не надо дворы дворянския, Только ты дай мне загон земли, Непаханыя и неараныя, У своей, асударь, княженецкой племяннице, У молоды Запавы Путятичной, В ее, осударь, зеленом саду, [В] вишенье, в орешенье Построить мне, Соловью, снаряден двор». Говорил сударь, ласковой Владимер-князь: «На то тебе с княгинею подумаю». А подумавши, отдавал Соловью Загон земли, непаханыя и неараныя. Походил Соловей на свой червлен карабль, Говорил Соловей сын Будимерович: «Гой еси вы, мои люди работныя! Берите вы тапорики булатныя, Подите к Запаве в зеленой сад, Постройте мне снаряден двор [ В] вишенье, в орешенье». С вечера поздым-поздо, Будто дятлы в дерево пощолкивали, Работали ево дружина хорабрая. Ко полуноче и двор поспел: Три терема златоверховаты, Да трои сени косящетыя, Да трои сени решетчетыя. Хорошо в теремах изукрашено: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды, На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Рано зазвонили к заутрени, Ото сна-та Запава пробужалася, Посмотрела сама в окошечко косящетое, [В] вишенья, в орешенья, Во свой ведь хорошой во зеленой сад. Чудо Запаве показалося В ее хорошом зеленом саду, Что стоят три терема златоверховаты. Говорила
Запава Путятишна:
«Гой еси, нянюшки и мамушки, Красныя сенныя девушки! Подьте-тка, посмотрите-тка, Что мне за чудо показалося [В] вишенье, в орешенье». Отвечают нянюшки-мамушки И сенныя красныя деушки: «Матушка Запава Путятишна, Изволь-ко сама посмотреть — Счас(т)ье твое на двор к тебе пришло!». Скоро-де Запава нарежается, Надевала шубу соболиную, Цена-та шуби три тысячи, А пуговки в семь ты[ся]чей. Пошла она [в] вишенье, в орешенье, Во свой во хорош во зеленой сад. У первова терема послушела — Тут в тер[е]му щелчит-молчит: Лежит Соловьева золота казна; Во втором терему послушела — Тут в терему потихоньку говорят, Помаленьку говорят, все молитву творят: Молится Соловьева матушка Со вдовы честны многоразумными. У третьева терема послушела — Тут в терему музыка гремит. Входила Запава в сени косящетые, Отворила двери на пяту, — Больно Запава испугалася, Резвы ноги подломилися. Чудо в тереме показалося: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды. На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Подломились ее ноженьки резвыя, Втапоры Соловей он догадлив был: Бросил свои звончеты гусли, Подхватывал девицу за белы ручки, Клал на кровать слоновых костей Да на те ли перины пуховыя. «Чево-де ты, Запава, испужалася, Мы-де оба на возрасте». «А и я-де, девица, на выдонье, Пришла-де сама за тебя свататься». Тут оне и помолвили, Целовалися оне, миловалися, Золотыми перстнями поменялися. Проведала ево, Соловьева, матушка Честна вдова Амелфа Тимофеевна, Свадьбу кончати посрочила: «Съезди-де за моря синия, И когда-де там расторгуешься, Тогда и на Запаве женишься». Отъезжал Соловей за моря синея. Втапоры поехал и голой шап Давыд Попов, Скоро за морями исторгуется, А скоре тово назад в Киев прибежал; Приходил ко ласкову князю с подарками: Принес сукно смурое Да крашенину печатную. Втапоры князь стал спрашивати: «Гой еси ты, голой шап Давыд Попов! Где ты слыхал, где видывал Про гостя богатова, Про молода Соловья сына Будимеровича?». Отвечал ему голой шап: «Я-де об нем слышел Да и сам подлинно видел — В городе Леденце у тово царя заморскаго Соловей у царя в пратоможье попал, И за то посажен в тюрьму, А карабли ево отобраны На его ж царское величество».

Тут ласковой Владимер-князь закручинился, скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова.

Тысецкой — ласковой Владимер-князь, Свашела княгиня Апраксевна, В поезду — князи и бояра, Поезжали ко церкви божии.

Втапоры в Киев флот пришел.

Богатова гостя, молода Соловья сына Будимеровича ко городу ко Киеву.

Якори метали во быстрой Днепр, Сходни бросали на крут красен бережек. Выходил Соловей со дружиною Из сокола-карабля, с каликами, Во белом платье сорок калик со каликою. Походили оне ко честной вдове Амелфе Тимофевне, Правят челобитье от сына ея, гостя богатова, От молода Соловья Будимеровича, Что прибыл флот в девяносте караблях И стоит на быстром Непре, Под городом Киевым. А оттуда пошли ко ласкову князю Владимеру на княженецкой двор И стали во единой круг. Втапоры следовал со свадьбою Владимер-князь в дом свой. И пошли во гридни светлыя, Садилися за столы белодубовыя, За ества сахарныя, И позвали на свадьбу сорок калик со каликою, Тогда ласковой Владимер-князь Велел подносить вина им заморския и меда сладкия Тотчас по поступкам Соловья опазновали, Приводили ево ко княженецкому столу. Сперва говорила Запава Путятишна: «Гой еси, мой сударь дядюшка, Ласковой сударь Владимер-князь! Тот-то мой прежней обрученной жених, Молода Соловей сын Будимерович. Прямо, сударь, скачу — обесчестю столы». Говорил ей ласковой Владимер-князь: «А ты гой еси, Запава Путятишна! А ты прямо не скачи, не бесчести столы!». Выпускали ее из-за дубовых столов, Пришла она к Соловью, поздаровалась, Взела ево за рученьку белую И пошла за столы белодубовы, И сели оне за ества сахарныя, На большо место. Говорила Запава таково слово Голому шапу Давыду Попову: «Здраствуй женимши, да не с ким спать!». Втапоры ласковой Владимер-князь весел стал, А княгиня наипаче того, Поднимали пирушку великую.

[ПРО] ГОСТЯ ТЕРЕНТИША

В стольном Нове-городе, Было в улице во Юрьевской, В слободе было Терентьевской, А и жил-был богатой гость, А по именю Терентишша. У нево двор на целой версте, А кругом двора железной тын, На тынинки по маковке, А и есть по земчуженке; Ворота были вальящетыя, Вереи хрустальныя, Подворотина рыбей зуб. Середи двора гридня стоит, Покрыта седых бобров, Потолок черных соболей, А и матица-та валженая, Была печка муравленая, Середа была кирпичная, А на середи кроватка стоит, Да кровать слоновых костей, На кровати перина лежит, На перине зголовье лежит, На зголовье молодая жена Авдотья Ивановна. Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся: Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, А пониже ея пупечка Да повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. Говорила молодая жена Авдотья Ивановна: «А и гой еси, богатой гость, И по именю Терентишша, Возьми мои золотые ключи, Отмыкай окован сундук, Вынимай денег сто рублев, Ты поди дохтуров добывай, Волхи-та спрашивати». А втапоры Терентишша Он жены своей слушелся, И жену-та во любви держал. Он взял золоты ее ключи, Отмыкал окован сундук, Вынимал денег сто рублев И пошел дохтуров добывать. Он будет, Терентишша, У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Встречу Терентишшу веселыя скоморохи. Скоморохи — люди вежлевыя, Скоморохи очес(т)ливыя Об ручку Терентью челом: «Ты здравствую, богатой гость, И по именю Терентишша! Доселева те слыхом не слыхать, И доселева видом не видать, А и ноне ты, Терентишша, [А] и бродишь по чисту полю, Что корова заблудящая, Что ворона залетящая». А и на то-то он не сердится, Говорит им Терентишша: «Ай вы гой, скоморохи-молодцы! Что не сам я, Терентей, зашол, И не конь-та богатова завез, Завела нужда-бедность… У мене есть молодая жена Авдотья Ивановна, Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся; Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, Пониже ее пупечка, Что повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. А кто бы-де недугам пособил. Кто недуги бы прочь отгонил От моей молодой жены, От Авдотьи Ивановны, Тому дам денег сто рублев Без единыя денежки». Веселыя молодцы дога да лися, Друг на друга оглянулися, А сами усмехнулися: «Ай ты гой еси, Терентишша, Ты нам что за труды заплатишь?», «Вот вам даю сто рублев!». Повели ево, Терентишша, По славному Нову-городу, Завели его, Терентишша, Во тот во темной ряд, А купили шелковой мех, Дали два гроша мешок; Пошли оне во червленной ряд, Да купили червленой вяз, А и дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Дали за нее десеть алтын. Посадили Терентишша Во тот шелковой мех, Мехоноша за плеча взял. Пошли оне, скоморохи, Ко Терентьеву ко двору. Молода жена опасливая В окошечко выглянула: «Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Вы к чему на двор идете, Что хозяина в доме нет?». Говорят веселыя молодцы: «А и гой еси, молодая жена, Авдотья Ивановна, А и мы тебе челобитье несем От гостя богатова, И по имени Терентишша!». И она спохватилася за то: «Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Где ево видели, А где про ево слышали?». Отвечают веселыя молодцы: «Мы ево слышели, Сами доподлинна видели У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Голова по собе ево лежит, И вороны в жопу клюют». Говорила молодая жена Авдотья — Ивановна: «Веселыя скоморохи! Вы подите во светлую гридню, Садитесь на лавочки, Поиграйте во гусельцы И пропойте-ка песенку Про гостя богатова, Про старово……сына, И по именю Терентишша, Во дому бы ево век не видать!». Веселыя скоморохи Садилися на лавочки, Заиграли во гусельцы, Запели оне песенку. «Слушай, шелковой мех Мехоноша за плечами, А слушай, Терентей-гость, Что про тебя говорят, Говорит молодая жена Авдотья Ивановна Про стара мужа Терентишша, Про старова……..сына: Во дому бы тебе век не видать! Шевелись, шелковой мех Мехоноша за плечами, Вставай-ка, Терентишша, Лечить молодую жену! Бери червленой вяз, Ты дубину ременчетую, Походи-ка, Терентишша, По своей светлой гридни И по середи кирпищетой Ка занавесу белому, Ко кровати слоновых костей, Ко перине ко пуховыя, А лечи-ка ты, Терентишша, А лечи-ка ты молоду жену Авдотью Ивановну!». Вставал же Терентишша, Ухватил червленой вяз, А дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Походил он, Терентишша, По своей светлой гридне За занавесу белую, Ко кровати слоновых костей. Он стал молоду жену лечить, Авдотью Ивановну: Шлык с головы у нея сшиб, Посмотрит Терентишша На кровать слоновых костей, На перину на пуховую, — А недуг-ат пошевеливаится Под одеялом соболиныем. Он-та, Терентишша, Недуга-та вон погнал Что дубиною ременчетою, А недуг-ат непутем в окошко скочил, Чуть головы не сломил, На корачках ползает, Едва от окна отполоз. Он оставил, недужишша, Кафтан хрушетой камки, Камзол баберековой, А и денег пять сот рублев. Втапоры Терентишша Дал еще веселым Другое сто рублев За правду великую.

ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Из-за моря, моря синева, Из славна Волынца, красна Галичья, Из тое Корелы богатыя, Как есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, — Выезжал удача доброй молодец, Молоды Дюк сын Степанович. По прозванью Дюк был боярской сын. А и конь под ним как бы лютой зверь, Лютой зверь конь, и бур, космат, У коня грива на леву сторону до сырой земли, Он сам на коне как есён сокол, Крепки доспехи на могучих плечах. Немного с Дюком живота пошло: Что куяк и панцырь чиста серебра, А кольчуга на нем красна золота; А куяку и панцырю Цена лежит три тысячи, А кольчугу на нем красна золота Цена сорок тысячей, А и конь под ним в пять тысячей. Почему коню цена пять тысячей? За реку он броду не спрашивает, Котора река цела верста пятисотная, Он скачет с берегу на берег — Потому цена коню пять тысячей. Еще с Дюком немного живота пошло: Пошел тугой лук разрывчетой, А цена тому луку три тысячи; Потому цена луку три тысячи — Полосы были серебрены, А рога красна золота, А и титивочка была шелковая, А белова шолку шимаханскова. И колчан пошел с ним каленных стрел, А во колчане было за триста стрел, Всякая стрела по десяти рублев, А и еще есть во колчане три стрелы, А и тем стрелам цены нет, Цены не было и не сведомо. Потому трем стрелкам цены не было, — Колоты оне были из трость-древа, Строганы те стрелки во Нове-городе, Клеяны оне клеем осетра-рыбы, Перены оне перьицам сиза орла, А сиза орла, орла орловича, А тово орла, птицы камския, — Не тыя-та Камы, коя в Волгу пала, А тоя-ты Камы за синем морем, Своим ус(т)ьем впала в сине море. А летал орел над синем морем, А ронил он перьица во сине море, А бежали гости-карабельщики, Собирали перья на синем море, Вывозили перья на светую Русь, Продавали душам красным девицам, Покупала Дюкова матушка Перо во сто рублев, во тысячу. Почему те стрелки дороги? Потому оне дороги, Что в ушах поставлено по тирону по каменю. По дорогу самоцветному; А и еще у тех стрелак Подле ушей перевивано Аравицким золотом. Ездит Дюк подле синя моря И стреляет гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак. Он днем стреляет, В ночи те стрелки сбирает: Как днем-та стрелачак не видити, А в ночи те стрелки, что свечи, горят, Свечи теплются воску ярова; Потому оне, стрелки, дороги. Настрелял он, Дюк, гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак, Поехал ко городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Он будет в городе Киеве, Что у ласкова князя Владимера, Середи двора княженецкого, А скочил он со добра коня, Привезал коня к дубову столбу, К кольцу булатному, Походил во гридню во светлую Ко великому князю Владимеру; Он молился Спасу со Пречистою, Поклонился князю со кнегинею, На все четыре стороны. Тут сидят князи-бояра, Скочили все на резвы ноги, А гледят на молодца, дивуются. И Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина В полтора ведра. Подавали Дюку Степанову, Принимает он, не чванится, А принял чару единой рукой, А выпил чару единым духом; И Владимер-князь стольной киевской Посадил ево за единой стол хлеба кушати. А и повары были догадливые: Носили ества сахарныя, И носили питья медвяныя, И клали калачики крупичеты Перед тово Дюка Степанова. А сидит Дюк за единым столом Со темя князи и бояры, Откушал калачики крупичеты, Он верхню корачку отламыват, А нижню корачку прочь откладыват. А во Киеве был ща(п)лив добре Как бы молоды Чурила сын Пленкович, Оговорил он Дюка Степанова: «Что ты, Дюк, чем чванишься: Верхню корачку отламывашь, А нижню прочь откладываешь?». Говорил Дюк Степанович: «Ой ты, ой еси, Владимер-князь! В том ты на меня не прогневайся:, Печки у тебя биты глинены, А подики кирпичные, А помелечко мочальное В лохань обмакивают, А у меня, Дюка Степанова, А у моей сударыни матушки Печки были муравлены, А подики медные, Помелечко шелковое В сыту медяную абмакивают; Калачик съешь — больше хочится!». Втапоры князю Владимеру Захотелось к Дюку ехати, Зовет с собой князей-бояр, И взял Чурила Пленковича. И приехали оне на пашню к нему, Ко тем крестьянским дворам. И тут у Дюка стряпчей был, Припас про князя Владимера почестной стол, И садился ласковой Владимер-князь Со своими князи-бояры За те столы белодубовы; И втепоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя И питья медяныя. И будет день в половина дни, И будет стол во полустоле, Владимер-князь полсыта наедается, Полпьена напивается, Говорил он тут Дюку Степанову: «Коково про тебя сказывали, Таков ты и есть». Покушавши, ласковой Владимер-князь Велел дом ево переписывать, И был в том дому сутки четвера. А и дом ево крестьянской переписывали — Бумаги не стало, То оттеля Дюк Степанович Повел князя Владимера Со всемя гостьми и со всемя людьми Ко своей сударыни-матушки, Честны вдавы многоразумныя. И будут оне в высоких теремах, И ужасается Владимер-князь, Что в теремах хорошо изукрашено. И втапоры честна вдова, Дюкова матушка, Обед чинила про князя Владимера И про всех гостей, про всех людей. И садился Владимер-князь За столы убраныя, за ества сахарныя Со всемя гостьми, со всемя людьми; Втапоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя, питья медяныя. И будет день в половина дни, Будет стол во полустоле, Говорил он, ласковой Владимер-князь; «Исполать тебе, честна вдова многоразумная, Со своим сыном Дюком Степановым! Уподчивала меня со всемя гостьми, со всемя людьми; Хотел боло ваш и этот дом описывать, Да отложил все печали на радости». И втапоры честна вдова многоразумная Дарила князя Владимера Своими честными подарками: Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Еще сверх того каменьи самоцветными. То старина, то и деянье: Синему морю на утешенье, Быстрым рекам слава до моря, А добрым людям на послушанье, Веселым молодцам на потешенье.

ЩЕЛКАН ДУДЕНТЬЕВИЧ

А и деялося в орде, Передеялось в Большой: На стуле золоте, На рытом бархоте, На чер(в)чатой камке Сидит тут царь Азвяк, Азвяк Таврулович; Суды рассуживает И ряды разряживает, Костылем размахивает По бритым тем усам, По тотарским тем головам, По синим плешам. Шурьев царь дарил, Азвяк Таврулович, Городами стольными: Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, Одново не пожаловал — Любимова шурина Щелкана Дюдентевича. За что не пожаловал? И за то он не пожаловал, — Ево дома не случилося. Уезжал-та млад Щелкан В дальную землю Литовскую, За моря синея, Брал он, млад Щелкан, Дани-невыходы, Царски невыплаты. С князей брал по сту рублев, С бояр по пятидесят, С крестьян по пяти рублев; У которова денег нет, У тово дитя возьмет; У которова дитя нет, У того жену возьмет; У котораго жены-та нет, Тово самово головой возьмет. Вывез млад Щелкан Дани-выходы, Царския невыплаты; Вывел млад Щелкан Коня во сто рублев, Седло во тысячу. Узде цены ей нет: Не тем узда дорога, Что вся узда золота, Она тем, узда, дорога — Царская жалованье, Государево величество, А нельзя, дескать, тое узды Не продать, не променять И друга дарить, Щелкана Дюдентевича. Проговорит млад Щелкан, Млад Дюдентевич: «Гой еси, царь Азвяк, Азвяк Таврулович! Пожаловал ты молодцов, Любимых шуринов, Двух удалых Борисовичев, Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, Пожалуй ты, царь Азвяк, Пожалуй ты меня Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи». Проговорит царь Азвяк, Азвяк Таврулович; «Гой еси, шурин мой Щелкан Дюдентевич, Заколи-тка ты сына своего, Сына Любимова, Крови ты чашу нацади, Выпей ты крови тоя, Крови горячия, И тогда я тебе пожалою Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи!». Втапоры млад Щелкан Сына своего заколол, Чашу крови нацадил, Крови горячия, Выпил чашу тоя крови горячия. А втапоры царь Азвяк За то ево пожаловал Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцы родимыми, Два удалыми Борисовичи, И втепоры млад Щелкан Он судьею насел В Тверь-ту старую, В Тверь-ту богатую. А немного он судьею сидел: И вдовы-та бесчестити, Красны девицы позорити, Надо всеми наругатися, Над домами насмехатися. Мужики-та старыя, Мужики-та богатыя, Мужики посадския Оне жалобу приносили Двум братцам родимыем, Двум удалым Борисовичем. От народа они с поклонами пошли, С честными подарками, И понесли оне честныя подарки Злата-серебра и скатнова земчуга. Изошли ево в доме у себя, Щелкана Дюдентевича, — Подарки принял от них, Чести не воздал им. Втапоры млад Щелкан Зачванелся он, загорденелся, И оне с ним раздорили, Один ухватил за волосы, А другой за ноги, И тут ево разорвали. Тут смерть ему случилася, Ни на ком не сыскалося.

МАСТРЮК ТЕМРЮКОВИЧ

В годы прежния, Времена первоначальныя, При бывшем вольном царе, При Иване Васильевиче, Когда холост был государь, Царь Иван Васильевич, Поизволил он женитися. Берет он, царь-государь, Не у себя в каменной Москве, А берет он, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, У Темрюка Степановича, Он Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, Купаву крымскую Царицу благоверную. А и царскова поезду Полторы было тысячи: Князи-бояра, могучие богатыри, Пять сот донских казаков, Что н(и) лутчих добрых молодцов. Здравствует царь-государь Через реки быстрыя, Через грязи смоленския, Через лесы брынския, Он здравствует, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, У Темрюка Степановича. Он понел, царь-государь, Царицу благоверную Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, И взял в провожатые за ней Три ста татаринов, Четыре ста бухаринов, Пять сот черкашенинов И Любимова шурина Мастрюка Темрюковича, Молодова черкашенина. Уж царскова поезду Без малова три тысячи, Везут золоту казну Ко царю в каменну Москву. Переехал царь-государь Он реки быстрыя, Грязи смоленския И лесы брынския, Он здравствует, царь-государь, У себя в каменной Москве, Во полатах белокаменных. В возлюбленной крестовой своей Пир навеселе повел, Столы на радостех. И все ли князи-бояра, Могучие богатыри И гости званыя, Пять сот донских казаков Пьют-едят, потешаются, Зелено вино кушают, Белу лебедь рушают, А един не пьет да не ест Царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин. И зачем хлеба-соли не ест, Зелена вина не кушает, Белу лебедь не рушает? У себя на уме держит: Изошел он семь городов, Поборол он семьдесят борцов И по себе борца не нашел. И только он думает, Ему вера поборотися есть У царя в каменной Москве, Хочет царя потешити Со царицею благоверною Марьею Темрюковною Он хочет Москву загонять, Сильно царство Московское. Никита Романович Об том царю доложил, Царю Ивану Васильевичу: «А и гой еси, царь-государь, Царь Иван Васильевич! Все князи-бояра, Могучие богатыри Пьют-едят, потешаются На великих на радостех, Один не пьет, не ест Твой царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин — У себя он на уме держит, Вера поборотися есть, Твое царское величество потешити Со царицею благоверною». Говорит тут царь-государь, Царь Иван Васильевич: «Ты садися, Никита Романович, На добра коня, Побеги по всей Москве, По широким улицам И по частым, переулачкам». Он будет, дядюшка Никита Романович, Середь Урья Повол[ж]скова, Слободы Александровы, — Два братца родимые По базару похаживают, А и бороды бритые, Усы торженые, А платья саксонское, Сапоги с рострубами, Аб ручку-ту дядюшке челом: «А и гой еси ты, дядюшка Никита Романович, Ково ты спрашиваешь? Мы борцы в Москве похваленые. Молодцы поученые, славные!» Никита Романович Привел борцов ко дворцу, Говорили тут борцы-молодцы: «Ты, Никита Романович, Ты изволь об том царю доложить, Смет(ь) ли н[а]га спустить С царским шурином, И смет(ь) ли ево побороть?». Пошел он, Никита Романович, Об том царю доложил, Что привел борцов ко дворцу. Злата труба протрубела Во полате белокаменной, Говорил тут царь-государь, Царь Иван Васильевич: «Ты, Никита Романович, Веди борцов на двор, На дворец государевой, Борцов ученыех, Молодцов похваленыех, И в том им приказ отдавай, Кто бы Мастрюка поборол, Царскова шурина, Платья бы с плеч снял Да нагова с круга спустил, А нагова, как мать родила, А и мать на свет пустила». Послышал Мастрюк борцов, Скачет прямо Мастрюк Из места большева, Из угла переднева Через столы белод[у]бовы, Через ества сахарныя, Чрез питья медяныя, Левой ногой задел За столы белодубовы. Повалил он тридцать столов Да прибил триста гостей: Живы да не годны, На карачках ползают По полате белокаменной — То похвальба Мастрюку, Мастрюку Темрюковичу. Выбежал тут Мастрюк На крылечка красное, Кричит во всю голову, Чтобы слышел царь-государь: «А свет ты, вольной царь, Царь Иван Васильевич! Что у тебя в Москве За похвальные молодцы, Поученые, славные? На ладонь их посажу, Другой рукою роздавлю!». С борцами сходится Мастрюк Темрюкович, Борьба ево ученая, Борьба черкасская, Колесом он бороться пошел, А и малой выступается Мишка Борисович, Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь, И смотрят их борьбу князи-бояра И могучие богатыри, Пять сот донских казаков. А и Мишка Борисович С носка бросил о землю Он царскова шурина, Похвалил ево царь-государь: «Исполать тебе, молодцу, Что чиста борешься!». А и Мишка к стороне пошел, — Ему полно боротися. А Потанька бороться пошел, Костылем попирается, Сам вперед подвигается, К Мастрюку приближается. Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь. Потанька справился, За длеча сграбился, Согнет корчагою, Воздымал выше головы своей, Опустил о сыру землю: Мастрюк без памети лежит, Не слыхал, как платья сняли. Был Мастрюк во всем, Стал Мастрюк ни в чем, Ожерелья в пять сот рублев Без единые денежки, А платья саксонскова Снял на три тысячи — Со стыду и сорому О карачках под крылец, ползет. Как бы бела лебедушка По заре она проклинала, Говорила царица царю, Марья Темрюковна: «Свет ты, вольной царь Иван Васильевич! Такова у тебя честь добра До Любимова шурина? А детина наругается, Что детина деревенской, Почто он платья снимает?». Говорил тут царь-государь: «Гой еси ты, царица во Москве, Да ты, Марья Темрюковна! А не то у меня честь во Москве, Что татары-те борются, То-то честь в Москве, Что русак тешится! Хотя бы ему голову сломил, Да любил бы я, пожаловал Двух братцов родимыех, Двух удалых Борисовичев».

ВОЛХ (В)СЕСЛАВЬЕВИЧ

По саду, саду, по зеленому, Ходила-гуляла молода княжна Марфа Всеславьевна, Она с каменю скочила на лютова на змея Обвивается лютой змей Около чебота зелен сафьян, Около чулочика шелкова, Хоботом бьет по белу стегну. А втапоры княгиня понос понесла, А понос понесла и дитя родила. А и на небе просветя светел месяц, А в Киеве родился могуч богатырь, Как бы молоды Вольх Всеславьевич. Подрожала сыра земля, Стреслося славно царство Индейское, А и синея моря сколыбалося Для-ради рожденья богатырскова, Молода Вольха Всеславьевича; Рыба пошла в морскую глубину, Птица долетела высоко в небеса, Туры да олени за горы пошли, Зайцы, лисицы по чащицам, А волки, медведи по ельникам, Соболи, куницы по островам. А и будет Вольх в полтора часа, Вольх говорит, как гром гремит: «А и гой еси, сударыня матушка, Молода Марфа Всеславьевна! А не пеленай во пелену чер(в)чатую, А не пояс[ай] в поесья шелковыя, — Пеленай меня, матушка, В крепки латы булатныя, А на буйну голову клади злат шелом, По праву руку — палицу, А и тяжку палицу свинцовую, А весом та палица в триста пуд», А и будет Вольх семи годов, Отдавала ево матушка грамоте учиться, А грамота Вол(ь)ху в наук пошла; Посадила ево уж пером писать, Письмо ему в наук пошла. А и будет Вол(ь)х десяти годов, Втапоры поучился Вольх ко премудростям: А и первой мудрости учился — Обвертоваться ясным соколом, Ко другой-та мудрости учился он, Вольх, — Обвертоваться серым волком, Ко третей-та мудрости учился Вольх — Обвертоваться гнедым туром-золотыя рога. А и будет Вольх во двенадцать лет, Стал себе Вольх он дружину прибирать, Дружину прибирал в три годы; Он набрал дружину себе семь тысячей; Сам он, Вольх, в пятнадцать лет, И вся ево дружина по пятнадцати лет. Прошла та слава великая Ко стольному городу Киеву: Индейской царь нарежается, А хвалится-похваляится, Хочет Киев-град за щитом весь взять, А божьи церкви на дым спустить И почестны монастыри розарить. А втапоры Вольх он догадлив был: Со всею дружиною хораброю Ко славному царству Индейскому Тут же с ними во поход пошел. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется серым волком, Бегал-скакал по темным по лесам и по раменью, А бьет он звери сохатыя, А и волку, медведю спуску нет, А и соболи, барсы — любимой кус, Он зайцам, лисицам не брезгивал. Вол(ь)х поил-кормил дружину хоробраю, Абувал-адевал добрых молодцов, Насили оне шубы соболиныя, Переменный шубы-то барсовыя. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется ясным соколом, Полетел он далече на сине море, А бьет он гусей, белых лебедей, А и серым малым уткам спуску нет, А поил-кормил дружинушку хораброю, А все у нево были ества переменный, Переменный ества, сахарныя. А стал он, Вол(ь)х, вражбу чинить: «А и гой еси вы, удалы добры молодцы! Не много не мало вас — семь тысячей, А и ест(ь) [ли] у вас, братцы, таков человек, Кто бы обвернулся гнедым туром, А сбегал бы ко царству Индейскому, Проведал бы про царство Индейское, Про царя Салтыка Ставрульевича, Про ево буйну голову. Батыевичу?». Как бы лист со травою пристилается, А вся ево дружина приклоняется, Отвечают ему удалы добры молодцы: «Нету у нас такова молодца, Опричь тебя, Вол(ь)ха Всеславьевича». А тут таковой Всеславьевич Он обвернулся гнедым туром-золотыя рога, Побежал он ко царству Индейскому, Он первую скок за целу версту скочил, А другой скок не могли найти; Он обвернется ясным соколом, Полетел он ко царству Индейскому. И будет он во царстве Индейском, И сел он на полаты белокаменны, На те на полаты царския, Ко тому царю Индейскому, И на то окошечко косящетое. А и буйныя ветры по насту тянут, Царь со царицею в разговоры говорит. Говорила царица Аздяковна, Молода Елена Александровна: «А и гой еси ты, славной Индейской царь! Изволишь ты нарежаться на Русь воевать, Про то не внаешь-не ведаешь: А и на небе просветя светел месяц, А в Киеве родился могуч богатырь, Тебе царю сопротивничик». А втапоры Вол(ь)х он догадлив был: Сидючи на окошке косящетом, Он те-та де речи повыслушал, Он обвернулся горносталем, Бегал по подвалам, по погребам, По тем по высоким теремам, У тугих луков титивки накусывал, У каленых стрел железцы повынимал, У тово ружья ведь у огненнова Кременья и шомполы повыдергал, А все он в землю закапывал. Обвернется Вольх ясным соколом, [В]звился он высоко по поднебесью, Полетел он далече во чисто поле, Полетел ко своей ко дружине хоробрыя. Дружина спит, так Вольх не спит, Разбудил он удалых добрых молодцов: «Гой еси вы, дружина хоробрая, Не время спать, пора вставать, Пойдем мы ко царству Индейскому!». И пришли оне ко стене белокаменной, Крепка стена белокаменна, Вороты у города железныя, Крюки-засовы все медные, Стоят караулы денны– нощны, Стоит подворотня дорог рыбей зуб, Мудрены вырезы вырезено, А и только в вырезу мурашу пройти. И все молодцы закручинилися, Закручинилися и запечалилися, Говорят таково слово: «Потерять будет головки напрасный, А и как нам будет стена пройти?». Молоды Вольх он догадлив был: Сам обвернулся мурашиком И всех добрых молодцов мурашками, Прошли оне стену белокаменну, И стали молодцы уж на другой стороне, В славном царстве Индейскием, Всех обернул добрыми молодцами, Со своею стали сбруею со ратною, А всем молодцам он приказ отдает: «Гой еси вы, дружина хоробрая! Ходите по царству Индейскому, Рубите старова, малова, Не оставьте в царстве на семена, Оставьте только вы по выбору Не много не мало — семь тысячей Душечки красны девицы!». А и ходят ево дружина по царству Индейскому, А и рубят старова, малова, А и только оставляют по выбору Душечки красны девицы. А сам он, Вольх, во полаты пошол, Во те во полаты царския, Ко тому царю ко Индейскому. Двери были у по лат железныя, Крюки-пробои по булату злачены, Говорит тут Вольх Всеславьевич: «Хотя нога изломить, а двери выставить!». Пнет ногой во двери железныя — Изломал все пробои булатныя. Он берет царя за белы руки, А славнова царя Индейскова, Салтыка Ставрульевича, Говорит тут Вольх таково слово: «А и вас-та, царей, не бьют-не казнят». Ухватя ево, ударил о кирпищетой пол, Расшиб ево в крохи говенныя. И тут Вольх сам царем насел, Взявши царицу Азвяковну, А и молоду Елену Александровну, А и те ево дружина хоробрыя И на тех на девицах переженилися. А и молоды Вольх тут царем насел, А то стали люди посадския, Он злата-серебра выкатил, А и коней, коров табуном делил, А на всякова брата по сту тысячей.

СЕРГЕЙ ХОРОШ

Ай уж ли вы, миряня, Государевы дворяне, Благословите-тка вы, дворяня, Про Сергея-та сказать, Про Сергея Боркова, Сына Федоровича. А не сергеевской Сергей, Не володимерской Сергей, А живал все Сергей На Уфе на реке, В ямской слободе, У попа во дворе, В приворотней избе. Спознала про Сергея С гостинова двора Гостиная жена, Гостиная жена, Крестиною зовут. Она пива наварила, И ведро вина купила, Позвала ево, Сергея, На пирушечку. Приходил Сергей Всех прежде людей. А для-ради Сергея И суседей позвала. А и тот с борку, Иной с борку, Уже полна изба Принабуркалася. А и день к вечеру Вечеряется, Сергей молодец Напивается, Изволил он, Сергей, Ко двору своему идти, Ко подворью своему. А в доме Сергей Он опаслив был, Он опаслив был И не верел жене, И не верил жене И ревнив добре. Заглянет Сергей В огороде-хмельнике, В огороде-хмельнике, На повети в сеннике, На перине на боку, В шитом-браном пологу, А и ту[т] Сергей Не видал никово. Заглянет Сергей Во свином котухе, А увидел он, Сергей, Чужова мужика, А чужова мужика На жене-то своей А мужик……. Сергееву жену. Сергей заревел, Мужика испужал, А мужик побежал, На поветь скакнул, На поветь скакнул, Он поветь обломил, Да скотину задовил, Он быка задовил, Овцу яловицу, Овцу яловицу, Семерых поросят. А стала у Сергея Три беды во дому: Первая беда — Мужик поветь обломил, А другая беда — То скотину задовил, А третья беда — То жену его… А сел Сергей, Сам расплачется: «А не жаль мне повети И скотины своея, Жаль мне тово, Кто жену мою. Не……ушел, — С тоски пропадет. А кабы-де он… Спасиба бы сказал, А спасиба бы сказал, Могорец заплатил. А поветь-та бы цела И скотина-та жива, И скотина-та жива И жена бы весела, А столь бы весела, Будто ни в чем не была».

ИВАН ГОСТИНОЙ СЫН

В стольном в городе во Киеве, У славнова князя Владимера Было пированья-почестной пир, Было столованья-почестной стол На многи князи-бояра И на русския могучия богатыри И гости богатыя. Будет день в половина дня, Будет пир во полупире, Владимер-князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает: «Гой еси, князи и бояра И все русския могучия богатыри! Есть ли в Киеве таков человек, Кто б похвалился на три ста жеребцов, На три ста жеребцов и на три жеребца похвалеиыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И которой полонен Воронко во Большой орде, Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Из Киева бежать до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промеж обедней и заутренею?». Как бы большой за Меньшова хоронется, От Меньшова ему тут, князю, ответу нету. Из тово стола княженецкова, Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, И скочил на свое место богатырское Да кричит он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимер-князь! Нет у тебя в Киеве охотников А и быть перед князем невольником! Я похвалюсь на три ста жеребцов И на три жеребца похваленыя: А сив жеребец да кологрив жеребец Да третей жеребец — полонян Воронко, Да которой полонян во Большой орде, Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Ехать дорога не ближнея И скакать из Киева до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промежу обедни и заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия. А бьюсь я, Иван, о велик заклад: Не о сте рублях, не о тысячу — О своей буйной голове!». За князя Владимера держат поруки крепкия Все тут князи и бояра, Тута-де гости-карабельщики; Закладу оне за князя кладут на сто тысячей, А некто– де тут за Ивана поруки не держит. Пригодился тут владыка черниговский, А и он-та за Ивана поруку держит, Те он поруки крепкия, Крепкия на сто тысячей. Подписался молоды Иван Гостиной сын, Он выпил чару зелена вина в полтора ведра, Походил он на конюшну белодубову, Ко своему доброму коню, К бурочку-косматочку, троелеточку, Падал ему в правое копытечка, Плачет Иван, что река течет: «Гой еси ты, мой доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь-не ведаешь, А пробил я, Иван, буйну голову свою Со тобою, добрым конем, Бился с князем о велик заклад, А не о сте рублях, не о тысячу, — Бился с ним о сте тысячей, Захвастался на три ста жеребцов, А на три жеребца похваленыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И третей жеребец — полонян Воронко, — Бегати-скакать на добрых на конях, Из Киева скакать до Чернигова Промежу обедни, заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия». Провещится ему доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко, Человеческим русским языком: «Гой еси, хозяин ласковой мой! Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: Сива жеребца тово не боюсь, Кологрива жеребца того не блюдусь, В задор войду — у Воронка уйду, Только меня води по три зори, Медвяною сытою пои, И сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочныя И те часы урочныя, Придет от князя грозен посол По тебя-та, Ивана Гостинова, Чтобы бегати-скакати на добрых на конях; Не седлай ты меня, Иван, добра коня, Только берись за шелков поводок, Поведешь по двору княженецкому, Вздень на себя шубу соболиную, Да котора шуба в три тысячи, Пуговки в пять тысячей. Поведешь по двору княженецкому, А стану-де я, бурка, передом ходить, Копытами за шубу посапывати И по черному соболю выхватывати, На все стороны побрасовати, — Князи-бояра подивуются, И ты будешь жив — шубу наживешь, А не будешь жив — будто нашивал». По сказаному и по писаному От Беликова князя посол пришел, А зовет-та Ивана на княженецкой двор. Скоро-де Иван нарежается, И вздевал на себя шубу соболиную, Которой шубы цена три тысячи, А пуговки вольящетыя в пять тысячей; И повел он коня за шелков поводок. Он будет-де Иван середи двора княженецкова, Стал ево бурко передом ходить, И копытами он за шубу посапывати, И по черному соболю выхватывати, Он на все стороны побрасовати, — Князи и бояра дивуются, Купецкия люди засмотрелися. Зрявкает бурко по-туриному, Он шип пустил по-змеиному, Три ста жеребцов испужалися, С княженецкого двора разбежалися, Сив жеребец две ноги изломил, Кологрив жеребец тот и голову сломил, Полонян Воронко в Золоту орду бежит, Он, хвост подняв, сам всхрапывает. А князи-та и бояра испужалися, Все тут люди купецкия Акарачь оне по двору наползалися. А Владимер-князь со княгинею печален стал, По подполью наползалися. Кричит сам в окошечко косящетое: «Гой еси ты, Иван Гостиной сын, Уведи ты уродья со двора долой — Просты поруки крепкия, Записи все изодраныя!». Втапоры владыка черниговской У Беликова князя на почестном пиру Велел захватить три карабля на быстром Непру, Велел похватить карабли С теми товары заморскими, — А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.

ТРИ ГОДА ДОБРЫНЮШКА СТОЛЬНИЧЕЛ

В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три годы Добрынюшка стольничал, А три годы Никитич приворотничал, Он стольничал, чашничал девять лет, На десятой год погулять захотел По стольному городу по Киеву. Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел, Идет он по широким по улицам, По частым мелким переулачкам, По горницам стреляет воробушков, По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин, Взглянет ко Марине на широкой двор, На ее высокия терема. А у молоды Марины Игнатьевны, У ее на хорошом высоком терему Сидят тут два сизыя голубя Над тем окошечком косящетым, Цадуются оне, милуются, Желты носами обнимаются. Тут Дабрыни за беду стало: Будто над ним насмехаются. Стреляет в сизых голубей, А спела ведь титивка у туга лука, [В]звыла да пошла калена стрела. По грехам над Добрынею учинилася: Левая нога ево покользнула, Права рука удрогнула: Не попал он в сизых голубей, Что попал он в окошечко косящетое, Проломил он окон(н)ицу стекольчетую, Отшиб все причалины серебреныя. Росшиб он зеркала стекольчетое, Белодубовы столы пошаталися, Что питья медяные восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, Умывалася Марина, снарежалася И бросилася на свой широкий двор: «А кто это невежа на двор заходил? А кто это невежа в окошко стреляет? Проломил оконницу мою стекольчетою, Отшиб все причалины серебреныя, Росшиб зеркала стекольчетое?». И втепоры Марине за беду стало, Брала она следы горячия молодецкия, Набирала Марина беремя дров, А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя следы горячими, Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват: «Сколь жарко дрова разгораются Со темя следы молодецкими, Разгоралось бы сер(д)це молодецкое Как у молода Добрынюшки Никитьевича!». А и божья крепко, вражья-то лепко. Взяла Добрыню пуще вострова ножа По ево по сер(д)цу богатырскому: Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест, Со полуночи Никитичу не уснется, Он белова свету дажидается. По ево-та щаски великия Рано зазвонили ко заутреням. Встает Добрыня ранешонько, Подпоясал себе сабельку вострою, Пошел Добрыня к заутрени, Прошел он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокова терема послушает. А у молоды Марины вечеренка была, А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденьки молодушки, Все были дочери отецкия, Все тут были жены молодецкия. Вшел он, Добрыня, во высок терем,— Которыя девицы приговаривают, Она, молода Марина, отказывает и прибранивает. Втапоры Добрыня не во что положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала ево Марина в окошко бранить, Ему больно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчета, Тут ему за беду стало, За великую досаду показа лося, (В]збежал на крылечка на красная, А двери у терема железныя, Заперлася Марина Игнатьевна. А и молоды Добрыня Никитич млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железныя, Недоладом из пяты он выщиб вон И [в]збежал он на сени косящеты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: «Деревенщина ты, детина, зашелпшна! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, Проломил мою оконницу стекольчетую, Ты росший у меня зеркало стекольчетое!». А бросится Змеишша Горынчишша, Чуть ево, Добрыню, огнем не спалил, А и чуть молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змей почал бранити ево, больно пеняти: «Не хочу я звати Добрынею, Не хощу величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и зашелыпиною, Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, Проломил ты оконницу стекольчетую, Росшиб зеркало стекольчетое!». Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало И за великую досаду показалося; Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: «А и хощешь ли тебе, Змея, Изрублю я в мелкия части пирожныя, Разбросаю далече по чистом полю?». А и тут Змей Горынич, Хвост поджав, да и вон побежал, Взяла его страсть, так зачал срать, А колышки метал, по три пуда срал. Бегучи, он, Змей, заклинается: «Не дай бог бывать ко Марине в дом, Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливея». А молода Марина Игнатьевна Она высунолась по пояс в окно В одной рубашке без пояса, А сама она Змея уговаривает: «Воротись, мил надежда, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною? Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще — хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?». Обвернула ево, Добрыню, гнедым туром, Пустила ево далече во чисто поля, А где-та ходят девять туров, А девять туров, девять братиников, Что Добрыня им будет десятой тур, Всем атаман-золотыя рога! Безвестна, не стала богатыря, Молода Добрыня Никитьевича, Во стольном в городе во Киеве. А много-де прошло поры, много времяни, А и не было Добрыни шесть месяцов, По нашему-то сибирскому словет полгода. У Беликова князя вечеринка была, А сидели на пиру честныя вдовы, И сидела тут Добрынина матушка, Честна вдова Афимья Александровна, А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовоя; Промежу собою разговоры говорят, Все были речи прохладный. Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна, Водилася с дитятеми княженецкими, Она больно, Марина, упивалася, Голова на плечах не держится, Она больно, Марина, похваляется: «Гой еси вы, княгини, боярыни! Во стольном во городе во Киеве А и нет меня хитрея-мудрея, А и я-де обвернула девять молодцов, Сильных-могучих богатырей гнедыми турами, А и ноне я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, Он всем атаман-золотые рога!». За то-то слово изымается Добрынина матушка родимая, Честна вдова Афимья Александровна, Наливала она чару зелена вина, Подносила любимой своей кумушке, И сама она за чарою заплакала; «Гой еви ты, любимая кумушка, Молода Анна Ивановна! А и выпей чару зелена вина, Поминай ты Любимова крестника, А и молода Добрыню Никитьевича, Извела ево Марина Игнатьевна, А и ноне на пиру похваляится». Проговорит Анна Ивановна: «Я-де сама эти речи слышела, А слышела речи ее похваленыя!». А и молода Анна Ивановна Выпила чару зелена вина, А Марину она по щеке ударила, (С)шибла она с резвых ног, А и топчет ее по белым грудям, Сама она Марину больно бранит: «А и, сука, ты……,еретница-…..! Я-де тебе хитрея и мудренея, Сижу я на пиру не хвастаю, А и хошь ли, я тебя сукой обверну? А станешь ты, сука, по городу ходить, А станешь ты, Марина, Много за собой псов водить!». А и женское дело прелестивое, Прел естивое-перепадчивое. Обвернулася Маринка косаточкой, Полетела далече во чисто пояе, А где-та ходят девять туров, Девять братеников, Добрыня-та ходит десятой тур. А села она на Добрыню на правой рог, Сама она Добрыню уговаривает: «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом поле, Тебе чистое поле наскучала, И зыбучия болота напрокучили, А и хошь ли, Добрыня, женитися? Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?». «А, право, возьму, ей богу, возьму! А и дам те, Марина, поученьица, Как мужья жен своих учат!». Тому она, Марина, не поверила, Обвернула ево добрым молодцом По-старому-по-прежнему, Как бы сильным-могучим богатырем, Сама она обвернулася девицею, Оне в чистом поле женилися, Круг ракитова куста венчалися. Повел он ко городу ко Киеву, А идет за ним Марина роскорякою, Пришли оне ко Марине на высок терем, Говорил Добрынюшка Никитич млад: «А и гой еси ты, моя молодая жена, Молода Марина Игнатьевна! У тебя в высоких хороших теремах Нету Спасова образа, Некому у тя помолитися, Не за что стенам поклонитися, А и, чай, моя вострая сабля заржавела». А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну, Еретницу-…..-безбожницу: Он первое ученье — ей руку отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна, Трепала она, рука, Змея Горынчишша!». А второе ученье — ноги ей отсек: «А и эта-де нога мне не надобна, Оплеталася со Змеем Горынчишшем!». А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти-де мне губы не надобны, Целовали оне Змея Горынчишша!». Четвертое ученье — голову ей отсек И с языком прочь: «А и эта голова не надобна мне, И этот язык не надобен, Знал он дела еретическия!».
Популярные книги

Шериф

Астахов Евгений Евгеньевич
2. Сопряжение
Фантастика:
боевая фантастика
постапокалипсис
рпг
6.25
рейтинг книги
Шериф

Кодекс Охотника. Книга VI

Винокуров Юрий
6. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга VI

Адаптация

Кораблев Родион
1. Другая сторона
Фантастика:
фэнтези
6.33
рейтинг книги
Адаптация

Темный Патриарх Светлого Рода 4

Лисицин Евгений
4. Темный Патриарх Светлого Рода
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Темный Патриарх Светлого Рода 4

Как я строил магическую империю

Зубов Константин
1. Как я строил магическую империю
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Как я строил магическую империю

Ротмистр Гордеев 2

Дашко Дмитрий
2. Ротмистр Гордеев
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Ротмистр Гордеев 2

Проданная Истинная. Месть по-драконьи

Белова Екатерина
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Проданная Истинная. Месть по-драконьи

Мимик нового Мира 10

Северный Лис
9. Мимик!
Фантастика:
юмористическое фэнтези
альтернативная история
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Мимик нового Мира 10

СД. Том 14

Клеванский Кирилл Сергеевич
Сердце дракона
Фантастика:
фэнтези
героическая фантастика
7.44
рейтинг книги
СД. Том 14

Убивать чтобы жить 2

Бор Жорж
2. УЧЖ
Фантастика:
героическая фантастика
боевая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Убивать чтобы жить 2

Иван Московский. Том 5. Злой лев

Ланцов Михаил Алексеевич
5. Иван Московский
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.20
рейтинг книги
Иван Московский. Том 5. Злой лев

Купидон с топором

Юнина Наталья
Любовные романы:
современные любовные романы
7.67
рейтинг книги
Купидон с топором

Не кровный Брат

Безрукова Елена
Любовные романы:
эро литература
6.83
рейтинг книги
Не кровный Брат

Хозяйка Междуречья

Алеева Елена
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Хозяйка Междуречья