Сборник Кирши Данилова

Автор неизвестен

[ПРО] ВАСИЛЬЯ БУСЛАЕВА

В славном великом Нове-граде А и жил Буслай до девяноста лет, С Новым-городом жил, не перечился, Со мужики новогородскими Поперек словечка не говаривал. Живучи Буслай состарелся, Состарелся и переставился. После ево веку долгова Аставалася его житье-бытье И все имение дворянское, Асталася матера вдова, Матера Амелфа Тимофевна, И оставалася чадо милая, Молодой сын Василей Буслаевич. Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна, Учить ево во грамоте, А грамота ему в наук пошла; Присадила пером ево писать, Письмо Василью в наук пошло; Отдавала петью учить церковному, Петьё Василью в наук пошло. А и нет у нас такова певца Во славном Нове-городе Супротив Василья Буслаева. Поводился ведь Васька Буслаевич Со пьяницы, со безумницы, С веселыми удалами добрыми молодцы, Допьяна уже стал напиватися, А и ходя в городе, уродует; Которова возьмет он за руку, — Из плеча тому руку выдернет; Которова заденет за ногу, — То из гузна ногу выломит; Которова хватит поперек хребта, — Тот кричит-ревет, окарачь ползет; Пошла-та жалоба великая. А и мужики новогородския, Посадския, богатыя, Приносили жалобу оне великую Матерой вдове Амелфе Тимофевне На тово на Василья Буслаева. А и мать-та стала ево журить-бранить, Журить-бранить, ево на ум учить. Журьба Ваське не взлюбилася, Пошел он, Васька, во высок терем, Садился Васька на ременчетой стул, Писал ерлыки скоропищеты, О[т] мудрости слово поставлено: «Кто хощет пить и есть из готовова, Валися к Ваське на широкой двор, Тот пей и ешь готовое И носи платье розноцветное!». Россылал те ерлыки со слугой своей На те вулицы широкия И на те частыя переулачки. В то же время поставил Васька чан середи двора, Наливал чан полон зелена вина, Опущал он чару в полтара ведра. Во славном было во Нове– граде, Грамоты люди шли прочитали, Те ерлыки скоропищеты, Пошли ко Ваське на широкой двор, К тому чану зелену вину. Вначале был Костя Новоторженин, Пришел он, Костя, на широкой двор, Василей тут ево опробовал: Стал ево бити червленым вязом, В половине было налито Тяжела свинцу чебурацкова, Весом тот вяз был во двенадцать пуд; А бьет он Костью по буйной голове, Стоит тут Костя не шевел(ь)нится, И на буйной голове кудри не тряхнутся. Говорил Василей сын Буслаевич: «Гой еси ты, Костя Новоторженин, А и будь ты мне названой брат И паче мне брата родимова!». А и мало время позамешкавши, Пришли два брата боярченка, Лука и Мосей, дети боярские, Пришли ко Ваське на широкой двор. Молоды Василей сын Буслаевич Тем молодцам стал радошен и веселешонек. Пришли тут мужики Залешена, И не смел Василей показатися к ним, Еще тут пришло семь братов Сбродовичи, Собиралися-соходилися Тридцать молодцов без единова, Он сам, Василей, тридцатой стал. Какой зайдет — убьют ево, Убьют ево, за ворота бросят. Послышел Васинька Буслаевич У мужиков новгородскиех Канун варен, пива яшныя, — Пошел Василей со дружинею, Пришел

во братшину в Никол(ь)шину: «Не малу мы тебе сын платим: За всякова брата по пяти рублев!». А за себе Василей дает пятьдесят рублев, А и тот-та староста церковной Принимал их во братшину в Никол(ь)шину, А и зачали оне тут канун варен пить, А и те-та пива ячныя. Молоды Василей сын Буслаевич Бросился на царев кабак Со своею дружиною хорабраю, Напилися оне тут зелена вина И пришли во братшину в Никол(ь)шину. А и будет день ко вечеру, От малова до старова Начали уж ребята боротися, А в ином кругу в кулаки битися; От тое борьбы от ребячия, От тово бою от кулачнова Началася драка великая. Молоды Василей стал драку разнимать, А иной дурак зашел с носка, Ево по уху оплел, А и тут Василей закричал громким голосом: «Гой еси ты, Костя Новоторженин И Лука, Моисей, дети боярския, Уже Ваську меня бьют!». Поскокали удалы добры молодцы, Скоро оне улицу очистели, Прибили уже много до смерти, Вдвое-втрое перековеркали, Руки, ноги переламали, — Кричат-ревут мужики посадския. Говорит тут Василей Буслаевич: «Гой еси вы, мужики новогородския, Бьюсь с вами о велик заклад: Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися Со всею дружиною хоробраю — Тако вы мене с дружиною побьете Новым-городом, Буду вам платить, дани-выходы по смерть свою, На всякой год по три тысячи; А буде же я вас побью и вы мне покоритися, То вам платить мне такову же дань!». И в том-та договору руки оне подписали. Началась у них драка-бой великая, А и мужики новгородский И все купцы богатыя, Все оне вместе сходилися, На млада Васютку напущалися, И дерутся оне день до вечера. Молоды Василей сын Буслаевич Со своею дружиною хороброю Прибили оне во Наве– граде, Прибили уже много до смерте. А и мужики новгородские догадалися, Пошли оне с дорогими подарки К матерой вдове Амелфе Тимофевне: «Матера вдова Амелфа Тимофевна! Прими у нас дороги подарочки, Уйми свое чадо милоя Василья Буславича!». Матера вдова Амелфа Тимофевна Принимала у них дороги подарочки, Посылала девушку-чернавушку По тово Василья Буслаева. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Ваську во белы руки, Потащила к матушке родимыя. Притащила Ваську на широкой двор, А и та старуха неразмышлена Посадила в погребы глубокия Молода Василья Буслаева, Затворяла дверьми железными, Запирала замки булатными. А ево дружина хоробрая Со темя мужики новгородскими Дерутся-бьются день до вечера. А и та-та девушка-чернавушка На Вольх-реку ходила по воду, А [в]змолятся ей тут добры молодцы: «Гой еси ты, девушка-чернавушка! Не подай нас у дела у ратнова, У тово часу смертнова!». И тут девушка-чернавушка Бросала она ведро кленовоя, Брала коромысла кипарисова, Коромыслом тем стала она помахивати По тем мужикам новогородскием, Прибила уж много до смерте. И тут девка запышалася, Побежала ко Василью Буслаеву, Срывала замки булатныя, Отворяла двери железные: «А и спишь ли, Василей, или так лежишь? Твою дружину хоробраю Мужики новогородския Всех прибили-переранили, Булавами буйны головы пробиваны». Ото сна Василей пробужается, Он выскочил на широкой двор, Не попала палица железная, Что попала ему ось тележная, Побежал Василей по Нову-городу, По тем по широким улицам. Стоит тут старец-пилигримишша, На могучих плечах держит колокол, А весом тот колокол во триста пуд, Кричит тот старец-пилигримишша: «А стой ты, Васька, не попорхивай, Молоды глуздырь, не полетывай! Из Волхова воды не выпити, Во Нове– граде людей не выбити; Есть молодцов сопротив тебе, Стоим мы, молодцы, не хвастаем!». Говорил Василей таково слово: «А, ег гой еси, старец-пилигримишша, А и бился я о велик заклад Со мужики новгородскими, Апричь почес(т)нова монастыря, Опричь тебе, старца-пилигримишша, Во задор войду — тебе убью!». Ударил он старца во колокол А и той-та осью тележную, — Начается старец, не шевелнится, Заглянул он, Василей, старца под колоколом А и во лбе глаз уж веку нету. Пошел Василей по Волх-реке, А идет Василей по Волх-реке, По той Волховой по улице, Завидели добрыя молодцы, А ево дружина хоробрая Молода Василья Буслаева: У ясных соколов крылья отросли, У их-та, молодцов, думушки прибыло. Молоды Василей Буслаевич Пришел-та молодцам на выручку. Со темя мужики новогородскими Он дерется-бьется день до вечера, А уж мужики покорилися, Покорилися и помирилися, Понесли оне записи крепкия К матерой вдове Амелфе Тимофевне, Насыпали чашу чистова серебра, А другую чашу Краснова золота, Пришли ко двору дворянскому, Бьют челом-поклоняются: «А сударыня матушка! Принимай ты дороги подарочки, А уйми свое чадо милая, Молода Василья со дружиною! А и рады мы платить На всякой год по три тысячи, На всякой год будем тебе носить С хлебников по хлебику, С калачников по калачику, С молодиц повенешное, С девиц повалешное, Со всех людей со ремесленых, Опричь попов и дьяконов». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофевна Посылала девушка-чернавушка Привести Василья со дружиною. Пошла та девушка-чернавушка, Бежавши-та девка запышалася, Нельзя пройти девки по улице: Что полтей по улице валяются Тех мужиков новогородскиех. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Василья за белы руки, А стала ему россказавати: «Мужики пришли новогородския, Принесли оне дороги подарочки, И принесли записи заручныя Ко твоей сударыне матушке, К матерой вдове Амелфе Тимофевне». Повела девка Василья со дружиною На тот на широкий двор, Привела-та их к зелену вину, А сели оне, молодцы, во единой круг, Выпили ведь по чарочке зелена вина Со тово урасу молодецкова От мужиков новгородских. Скричат тут робята зычным голосом: «У мота и у пьяницы, У млада Васютки Буславича, Не упита, не уедено, В красне хорошо не ухожено, А цветнова платья не уношено, А увечье на век залезено!». И повел их Василей обедати К матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Втапоры мужики новогородския Приносили Василью подарочки Вдруг сто тысячей, И затем у них мирова пошла, А и мужики новогородския Покорилися и сами поклонилися.

О ЖЕНИТЬБЕ КНЯЗЯ ВЛАДИМЕРА

В стольном в городе во Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера А и было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол. Много на пиру было князей и бояр И русских могучих богатырей. А и будет день в половина дня, Княженецкой стол во полустоле, Владимер-князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Черныя кудри росчосавает, Говорил он, сударь ласковой Владимер-князь, Таково слово: «Гой еси вы, князи и бояра И могучие богатыри! Все вы в Киеве переженены, Только я, Владимер-князь, холост хожу, А и холост я хожу, неженат гуляю, А кто мне-ка знает сопротивницу, Сопротивницу знает, красну девицу: Как бы та была девица станом статна, Станом бы статна и умом сверщна, Ее белое лицо как бы белой снег, И ягодицы как бы маков цвет, А и черный брови как соболи, А и ясный очи как бы у сокола». А и тут большей за меныпева хоронится, От Меньшова ему, князю, ответу нету. Из'~тово было стола княженецкова, Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, Скочил он на место богатырское, Скричал он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь ласковой Владимер-князь, Благослови пред собой слово молвити, И единое слово безопальное, А и без тое палы великия. Я ли, Иван, в Золотой орде бывал У грознова короля Етмануила Етмануиловича И видел во дому ево дву дочерей: Первая дочь — Настасья королевишна, А другая — Афросинья королевишна; Сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными, А и буйныя ветры не вихнут на ее, А красное со(л)нцо не печет лицо; А и то-та, сударь, девушка станом статна, Станом статна и умом свершна; Белое лицо как бы белой снег; А и ягодицы как маков цвет; Черныя брови как бы соболи; Ясны я очи как у сокола, Посылай ты, сударь, Дуная свататься!». Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, Подносить Ивану Гостиному За те ево слова хорошия, Что сказал ему обрушницу. Призывает он, Владимер-князь, Дуная Иваныча в спальну к себе И стал ему на словах говорить: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович! Послужи ты мне службу заочную: Съезди, Дунай, в Золоту орду Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу О добром деле — о сватонье На ево любимой на дочери, На чес(т)ной Афросинье королевщдне, Вери ты моей золотой казны, Бери три ста жеребцов И могучих богатырей». Подносит Дунаю чару зелена вина в полтара ведра, Турей рог меду сладкова в полтретья ведра. Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена вина И турей рог меду сладкова. Разгоралася утроба богатырская, И могучия плечи росходилися Как у молода Дуная Ивановича, Говорит он, Дунай, таково слово: «А и ласково со(л)нцо, ты Владимер-князь! Не нада мне твоя золота казна, Не нада три ста жеребцов И не нада могучия богатыри, А и только пожалуй одново мне молодца, Как бы молода Екима Ивановича, Которой служит Алешки Поповичу». Владимер-князь стольной киевской Тотчас сам он Екима руками привел: «Вот-де те, Дунаю, будет паробочок!». А скоро Дунай снарежается, Скоря тово богатыри пое(зд)ку чинят Из стольнова города Киева В дальну орду Золоту землю. И поехали удалы добры моладцы, А и едут неделю споряду И едут неделю уже другую, И будут оне в Золотой орде У грознова короля Етмануила Етмануиловича; Середи двора королевского Скакали молодцы с добрых коней, Привезали добрых коней к дубову столбу, Походили во полату белокаменну. Говорит тут Дунай таково слово: «Гой еси, король в Золотой орде! У тебе ли во полатах белокаменных Нету Спасова образа, Некому у те помолитися. А и не за что тебе поклонитися». Говорит тут король Золотой орды, А и сам он, король, усмехается: «Гой еси, Дунай сын Иванович! Али ты ко мне приехал По-старому служить и по-прежнему?». Ртвечает ему Дунай сын Иванович; «Гой еси ты, король в Золотой орде! Ая як тебе приехал Не по-старому служить и не по-прежнему, Я приехал о деле о добром к тебе, О добром-то деле — о сватонье: На твоей, сударь, любимой-то на дочере, На чес(т)ной Афросинье королевичне, Владимер-князь хочет женитися». А и тут королю за беду стало, А рвет на главе кудри черныя И бросает о кирпищет пол, А при том говорит таковое слово: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович, Кабы прежде у меня не служил верою и правдою, То б велел посадить во погребы глубокия И уморил бы смертью голодною За те твои слова за бездельный». Тут Дунаю за беду стало, Разгоралась ево сер(д)ца богатырское, Вынимал он свою сабельку вострую, Говорил таково слово: «Гой еси, король Золотой орды! Кабы у тя во дому не бывал, Хлеба-соли не едал, Ссек бы по плеч буйну голову!». Тут король неладом заревел зычным голосом, Псы борзы заходили на цепях, А и хочет Дуная живьем стравить Теми кобелями меделянскими. Скричит тут Дунай сын Иванович: «Гой еси, Еким сын Иванович, Что ты стал да чево гледишь? Псы борзы заходили на цепях, Хочет нас с тобой король живьем стравить!». Бросился Еким сын Иванович, Он бросился на широкой двор, А и те мурзы-улановья Н е допустят Екима до добра коня, До своей ево палицы тяжкия, А и тяжкия палицы, медныя литы, Оне были в три тысячи пуд; Не попала ему палица железная, Что попала ему ось-та тележная, А и зачел Еким помахивати, Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья, Пять сот он прибил меделянских кобелей, Закричал тут король зычным голосом: «Гой еси, Дунай Иванович! Уйми ты своего слугу вернова, Оставь мне силы хоть на Семены, А бери ты мою дочь любимую, Афросинью королевишну». А и молоды Дунай сын Иванович Унимал своего слугу вернова, Пришел ко высокому терему, Где сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными. Буйны ветры не вихнут на ее, Красное со(л)нцо лица не печет, Двери у полат были железныя, А крюки-пробои по бу(л)ату злачены. Говорил тут Дунай таково слово: «Хоть нога изломить, а двери выставить!». Пнет во двери железныя, Приломал он крюки булатныя, Все тут полаты зашаталися, Бросится девица, испужалася, Будто угорелая вся, Хочет Дуная во уста цаловать. Проговорит Дунай сын Иванович: «Гой еси, Афросинья королевишна! А и ряженой кус, да не суженому есть! Не целую я тебя во сахарныя уста, А и бог тебе, красну девицу, милует: Дастанешьса ты князю Владимеру». Взял ее за руку за правую, Повел из полат на широкой двор, А и хочут садиться на добрых на коней, Спохватился король в Золотой орде, Сам говорил таково слово: «Гой еси ты, Дунай Иванович, Пожалуй подожди мурзы-улановья!». И отправляет король своих мурзы-улановья Везти за Дунаем золоту казну. И те мурзы- улановья Тридцать телег ординских насыпали Златом и серебром и скатным земчугом, А сверх того каменьи самоцветными. Скоро Дунай снарежается, И поехали оне ко городу ко Киеву. А и едут неделю уже споряду, А и едут уже другую, И тут же везут золоту казну. А наехал Дунай бродучей след, Не доехавши до Киева за сто верст, Сам он Екиму тут стал наказывать: «Гой еси, Еким сын Иванович, Вези ты Афросинью королевишну Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру Честно-хвально и радостно, Было бы нам чем похвалитися Великому князю во Киеве». А сам он, Дунай, поехал по тому следу, По свежему, бродучему. А и едет уж сутки другие, В четвертые сутки след дошел На тех на лугах на потешныех, Куда ездил ласковой Владимер-князь Завсегда за охотою. Стоит на лугах тут бел шатер, Во том шатру опочив держит красна девица, А и та ли Настасья королевишна. Молоды Дунай он догадлив был, Вымал из налушна тугой лук, Из колчана вынул калену стрелу, А и вытянул лук за ухо, Калену стрелу, котора стрела семи четвертей. Хлес(т)нет он, Дунай, по сыру дубу, А спела ведь титивка у туга лука, А дрогнет матушка-сыра земля От тово удару богатырскова, Угодила стрела в сыр крековистой дуб, Изломала ево в черенья ножевыя, Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая. А и молоды Дунай он догадлив был, Скочил он, Дунай, со добра коня, Воткнет копье во сыру землю, Привязал он коня за востро копье, И горазд он со девицею дратися, Ударил он девицу по щеке, А пнул он девицу под гузна, — Женской пол от тово пухол живет, Сшиб он девицу с резвых ног, Он выдернул чингалишша булатное, А и хочет взрезать груди белые. Втапоры девица возмолилася: «Гой еси ты, удалой доброй молодец! Не коли ты меня, девицу, до смерти, Я у батюшка-сударя отпрошалася: Кто мене побьет во чистом поле, За тово мне, девице, замуж идти». А и тута Дунай сын Иванович Тому ее слову обрадовался. Думает себе разумом своим: «Служил я, Дунай, во семи ордах, В..семи ордах семи королям, А не мог себе выжить красныя девицы, Ноне я нашел во чистом поле Обрушницу-сопротивницу». Тут

оне обручалися, Круг ракитова куста венчалися. А скоро ей приказ отдал собиратися И обрал у девицы сбрую всю: Куяк и панцырь с кольчугою, Приказал он девице нарежатися В простую епанечку белую. И поехали ко городу ко Киеву. Только Владимер стольной киевской Втапоры едет от злата венца, И приехал князь на свой княженецкой двор, И во светлы гридни убиралися, За убраныя столы сажалися. А и молоды Дунай сын Иванович Приехал ко церкви соборныя, Ко тем попам и ко дьяконам, Приходил он во церкву соборную, Просит чес(т)ныя милости У тово архерея соборнова — Обвенчать на той красной девице. Рады были тому попы соборныя, В те годы присяги не ведали, Обвенчали Дуная Ивановича. Венчальнова дал Дунай пять сот рублев И поехал ко князю Владимеру; И будет у князя на широком дворе, И скочили со добрых коней с молодой женой, И говорил таково слово: «Доложитесь князю Владимеру Не о том, что идти во светлы гридни, — О том, что не в чем идти княгине молодой: Платья женскова только одна и есть епанечка белая». А втапоры Владимер-князь он догадлив был, Знает он, ково цослать: Послал он Чурила Пленковича Выдавать платьица женское цветное. И выдавали оне тут соян хрущетой камки На тое княгиню новобрачную, На Настасью-королевичну, А цена тому сояну сто тысячей. И снарядили оне княгиню новобрачную, Повели их во полаты княженецкия, Во те гридни светлыя, Сажали за столы убраныя, За ества сахарныя и за питье медяные. Сели уже две сестры за одним столом, А и молоды Дунай сын Иванович Женил он князя Владимера Да и сам тут же женился, В том же столе столовати стал. А жили оне время немалое. У князя Владимера, у солнышка Сеславьевича, Была пирушка веселая, Тут пьяной Дунай расхвастался: «Что нет против меня во Киеве такова стрельца Из туга лука по приметам стрелять!». Что взговорит молода княгиня Апраксевна: «Что гой еси ты, любимой мой зятюшка, Молоды Дунай сын Иванович! Что нету-де во Киеве такова стрельца, Как любезной сестрице моей Настастьи-королевичне». Тут Дунаю за беду стало, Бросали оне жеребья, Кому прежде из туга лука стрелять, И досталось стрелять ево молодой жене Настасьи-королевичне, А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать, Отмерели место, на целу версту тысячну, Держит Дунай на главе золото кольцо, Вытягала Настасья колену стрелу, Спела-де титивка у туга лука, Сшибла с головы золото кольцо, Тою стрелкою каленою. Князи и бояра тут металися, Усмотрйли калену стрелу, Что на тех-та пер ушках лежит то золото кольцо. Втапоры Дунай становил на примету свою молоду жену, Стала княгиня Апраксевна его уговаривати: «Ай ты гой еси, любимой мой зятюшка, Молоды Дунай сын Иванович! Та ведь шутачка дошучена». Да говорила же ево и молода жена: «Оставим-де стрелять до другова дня, Ес(ть) — де в утробе у меня могуч богатырь. Первой-де стрелкой не дострелишь, А другою-де перестрелишь, А третью-де стрелкою в меня угодишь». Втапоры князи и бояра И все сильны-могучи богатыри Ево, молода Дуная, уговаривали. Втапоры Дунай озадорелся И стрелял в примету на целу версту в золото кольцо, Становил стоять молоду жену. И втапоры ево молода жена Стала ему кланятися и перед ним убиватися: «Гой еси ты, мой любезной ладушка, Молоды Дунай сын Иванович! Аставь шутку на три дни, Хошь не для меня, но для своего сына нерожденнаго; Завтро рожу тебе богатыря, Что не будет ему сопротивника». Тому-то Дунай не поверовал, Становил свою молоду жену Настастью-королевишну На мету с золотым кольцом, И велели держать кольцо на буйной главе. Стрелял Дунай за целу версту из туга лука, А и первой стрелой он не дострелил, Другой стрелой перестрелил, А третьего стрелою в ее угодил. Прибежавши Дунай к молодой жене, Выдергивал чингалишша булатное, Скоро [в]спорол ей груди белыя, — Выскочил из утробы удал молодец, Он сам говорит таково слово: «Гой еси, сударь мой батюшка! Как бы дал мне сроку на три часа, А и я бы на свете был Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя». А и тут молоды Дунай сын Иванович запечалился, Ткнул себя чингалишшем во белы груди, Сгареча он бросился во быстру реку. Потому быстра река Дунай словет, Своим ус(т)ьем впала в сине море. А и то старина, то и деянье.

ГРИШКА РАССТРИГА

Ты боже, боже, Спас милостивой! К чему рано над нами прогневался, Сослал нам, боже, прелестника, Злаго Расстригу Гришку Атрепьева. Уже ли он, Расстрига, на царство сел, Называется Расстрига прямым царем; Царем Димитрием Ивановичем Углецким. Недолго Расстрига на царстве сидел, Похотел Расстрига женитися, Не у себя-то он в каменной Москве, Брал он, Расстрига, в проклятой Литве, У Юрья пана Седомирскова Дочь Маринку Юрьеву, Злу еретницу-безбожницу. На вешней праздник, Николин день, В четверг у Расстриги свадьба была, А в пятницу праздник Николин день Князи и бояра пошли к заутрени, А Гришка Расстрига он в баню с женой; Ца Гришки рубашка кисейная, На Маринке соян хрущетой камки. А час-другой поизойдучи, Уже князи и бояра от заутрени, А Гришка Расстрига из бани с женой. Выходит Расстрига на Красной крылец, Кричит-ревет зычным голосом: «Гой еси, клюшники мои, приспешники! Приспевайте кушанье разное, А и пос(т)ное и скоромное: Заутра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан са паньею». А втапоры стрельцы догадалися, За то-то слово спохватилися, В Боголюбов монастырь мета лися К царице Марфе Матвеевне: «Царица ты, Марфа Матвеевна! Твое ли это чадо на царстве сидит, Царевич Димитрей Иванович?». А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала И таковы речи во слезах говорила: «А глупы, стрельцы, вы, недогадливы! Какое мое чадо на царстве сидит? На царстве у вас сидит Расстрига, Гришка Атрепьев сын. Потерей мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе От тех от бояр Годуновыех, Ево мощи лежат в каменной Москве У чудных Сафеи Премудрыя. У тово ли-та Ивана Великова Завсегда звонят во царь-колокол, Соборны попы собираются, За всякия праздники совершают понафиды За память царевича Димитрия Ивановича, А Годуновых бояр проклинают завсегда». Тут стрельцы догадалися, Все оне собиралися, Ко Красному царскому крылечку металися, И тут в Москве [в]збунтовалися. Гришка Расстрига дагадается, Сам в верхни чердаки убирается И накрепко запирается, А злая ево жена Маринка-безбожница Сорокою обвернулася И из полат вон она вылетела. А Гришка Расстрига втапоры догадлив был, Бросался он со тех чердаков на копья воетрыя Ко тем стрельцам, удалым молодцам. И тут ему такова смерть случилась.

НА БУЗАНЕ-ОСТРОВЕ

На славной Волге-реке, На верхней изголове, На Бузане-острове, На крутом красном берегу, На желтых рассыпных песках А стояли беседы, что беседы дубовыя, Исподернуты бархотом. Во беседачках тут сидели атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич, Анофрей Степанович. Ане думашку думали за единое, Как про дело ратное, Про дабычу казачею. Что есаул ходит по кругу По донскому-еицкому, Есаул кричит голосом Во всю буйну голову: «Ай вы гой еси, братцы атаманы казачия! У нас кто на море не бывал, Морской волны не видал, Не видал дела ратнова, Человека кровавова, От желанье те богу не маливались, Астаньтеся таковы молодцы На Бузане-острове». И садилися молодцы Во свои струги легкия, Оне грянули, молодцы, Вниз по матушке Волге-реке, По протоке по Ахтубе. А не ярыя гоголи На сине море выплыли, Выгребали тут казаки Середи моря синева, Против Матицы-острова Легки струги выдергивали И веселечки разбрасавали, Майданы расставливали, Ковры раздергивали, Ковры те сорочинския И беседы дубовыя, Подернуты бархатом. А играли казаки Золотыми тавлеями, Дорогими вольящетыми. Посмотрят казаки Оне на море синея, [От таво] зеленова, От дуба крековистова — Как бы бель забелелася, Будто черзь зачернелася, — Забелелися на караблях Парусы полотняныя, И зачернелися на море Тут двенадцать караблей, А бегут тут по морю Славны гости турецкия Со товары заморскими. А увидели казаки Те карабли червленыя, И бросалися казаки На свои струга легкия, А хватали казаки Оружье долгомерное И три пушечки медные. Напущалися казаки На двенадцать караблей, В три пушечки гунули, А ружьем вдруг грянули, Турки, гости богатыя, На караблях от тово испужалися, В сине море металися, А те тавары заморския Казакам доставалися А и двенадцать караблей. А на тех караблях Одна не пужалася Душа красная девица, Молода Урзамовна, Мурзы дочи турскова. Что сговорит девица Урзамовна: «Не троньте мене, казаки, Не губите моей красоты, А и вы везите мене, казаки, К сильну царству московскому, Государству росси(й)скому, Приведите, казаки, Мене в веру крещеную!». Не тронули казаки душу красну девицу И посадили во свои струги легкия. А и будут казаки На протоке на Ахтубе, И стали казаки На крутом красном бережку, Майданы расставливали, Майданы те терския, Ковры сорочинския, А беседы расставливали, А беседы дубовыя, Подернуты бархотом, А столы дорог рыбей зуб. А и кушали казаки Тут оне кушанье разное И пили питья медяныя, Питья все заморския. И будут казаки На великих на радостях Со добычи казачия, Караулы ставили, Караулы крепкия, отхожия, Сверху матки Волги-реки, И снизу таковыя ж стоят. Запилися молодцы А все оне до единова. А втапоры и во то время На другой стороне Становился стоять персидской посол Коромышев Семен Костянтинович Со своими салдаты и матрозами. Казаки были пьяныя, А солдаты не со всем умом, Напущалися на них дратися Ради корысти своея.

Ведал ли не ведал о том персидской посол, как у них драка сочинилася. В той было драке персидскова посла салдат пятьдесят человек, тех казаки прибили до смерти, только едва оста лися три человека, которыя могли убежать на карабль к своему послу сказывати. Не разобрал тово дела персидской посол, о чем у них драка сочинилася, послал он сто человек всю ту правду росспрашивати. И тем салдатам показалися, что те люди стоят недобрыя, зачали с казаками дратися.

Втапоры говорил им большой атаман Ермак Тимофеевич:

«Гой вы еси, салдаты хорошия, Слуги царя верныя! Почто с нами деретеся? Корысть ли от нас получите?». Тут салдаты безумныя На ево слова не сдавалися И зачали дратися боем-та смертныем, Что дракою некорыс(т)ною. Втапоры доложился о том Большой есаул Стафей Лаврентьевич: «Гой вы еси, атаманы казачи, Что нам с ними делати? Салдаты упрямыя Лезут к нам с дракою в глаза!». И на то ево слова Большой атаман Ермак Тимофеевич Приказал их до смерти бити И бросати в матку Волгу-реку. Зачали казаки с ними дратися И прибили их всех до смерти.

Только из них един ушел капрал астровской и, прибежавши на свой карабль к послу персидскому Семену Костянтиновичу Коромышеву, стал обо всем ему россказавати, кака у них с казаками драка была. И тот персидской посол не размышлил ничего, подымался он со всею гвардию своею на тех донских казаков. Втапоры ж подымалися атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич и Анофрей Степанович, и стала у них драка великая и побоища смертное. А отаманы казачия сами оне не дралися, только своим казакам цыкнули, — и прибили всех солдат до смерти, ушло ли не ушло с десяток человек. И в той же драке убили самово посла персидскова Семена Костянтиновича Коромышева. Втапоры казаки все животы посла персидскова взяли себе, платье цветное клали в гору Змеевую. Пошли оне, казаки, по протоке по Ахтубе, вверх по матушке Волге-реке. А и будут казаки у царства Астраханскова, называется тут Ермак со дружиною купцами заморскими, а явили в таможне тавары разныя, и с тех товаров платили пошлину в казну госу- дареву, и теми своими товарами торговали без запрещения. Тем старина и кончилась.

ЕРМАК ВЗЯЛ СИБИРЬ

Во славном понизовом городе Астрахане, Против пристани матки Волги-реки, Соходилися тут удалы добры молодцы, Донския славны атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич И Анофрей Степанович. И стали оне во единой круг Как думати думушку за единое Со крепка ума, с полна разума. Атаман говорил донским казакам, По именю Ермак Тимофеевич: «Ай вы гой еси, братцы, атаманы казачия! Некорыстна у нас шу(т)ка зашучена: Гуляли мы по морю синему И стояли на протоке на Ахтубе, Убили мы посла персидскова Со всеми ево салдатами и матрозами И всем животом его покорыстовались. И как нам на то будет ответствовать? В Астрахане жить нельзя, На Волге жить — ворами слыть, На Яик идти — переход велик, В Казань идти — грозен царь стоит, Грозен царь, асударь Иван Васильевич, В Москву идти — перехватаным быть, По разным городам разосланым И по темным тюрьмам рассаженым. Пойдемтя мы в Усолья ко Строгоновым, Ко тому Григорью Григорьевичу, К тем господам к Вороновым, Возьмем мы много свинцу-пороху И запасу хлебнова». И будут оне в Усолье у Строгонова, Взяли запасы хлебныя, много свинцу-пороху И пошли вверх по Чусовой реке, Где бы Ермаку зима зимовать. И нашли оне печеру каменну на той Чусовой реке, На висячем большом каменю, И зашли оне сверх того каменю, Опущалися в ту пещеру казаки, Много не мало — двесте человек; А которые остались люди похужея, На другой стороне в такую ж оне печеру убиралися, И тут им было хорошо зима зимовать. Та зима проходит, весна настает, Где Ермаку путя искать? Путя ему искать по Серебренной реке. Стал Ермак убиратися со своими товарыщами, — По Серебренной пошли, до Жаравля дошли. Оставили оне тут лодки-коломенки, На той Баранченской переволоке.

Одну тащили, да надселися, там ее и покинули. И в то время увидели Баранчу- реку, обрадовались, поделали баты сосновыя и лодки-набой-ницы; поплыли по той Баранче-реке, и скоро оне выплыли на Тагиль-реку; у тово Медведя-камня, у Магницкова горы становилися. А на другой стороне была у них пло(т)бища: делали большия коломенки, чтобы можно им со всем убратися. Жили оне тут, казаки, с весны до Троицова дни, и были у них промыслы рыбныя, тем оне и кормилися. И как им путь надлежал, со всем в коломенки убиралися. И поплыли по Тагиль-реке, а и выплыли на Туру-реку, и поплыли по той Туре-реке в Епанчу-реку; и тут оне жили до Петрова дни. Еще оне тут управлялися: поделали людей соломенных и нашили на них платье цветное; было у Ермака дружины три ста человек, а стало уже со теми больше тысячи. Поплыли по Тоболь-реку, в Мяденски юрты приплыли, тут оне князька полонили небольшева, дабы показал им путь по Тоболь-реке. Во тех ус(т)ьях тобольскиех на изголове становилися, и собиралися во единой круг, и думали думушку крепку заедино, как бы им приплыть к горе Тобольской той. Сам он, Ермак, пошел ус(т)ьем верхнием, Самбур Андреевич — ус(т)ьем среднием, Анофрей Степанович — ус(т)ьем нижнием, которая ус(т)ья впала против самой горы Тобольския. И выплыли два атамана казачия Самбур Андревич ж Анофрей Степанович со своим# товары-щами на Иртыш-реку под саму высоку гору Тобольскую. И тут у них стала баталия великая со теми татары котовскими. Татара в них бьют со крутой горы, стрелы летят, как часты дожди, а казакам взять не можно их. И была баталия целой день, прибили казаки тех татар немало число, и тому татары дивовалися: каковы русски люди крепкия, что ни едино убить не могут их, каленых стрел в них, как в снопики, налеплено, только казаки все невредимы стоят, и тому татара дивуются ноипаче того.

В то же время пришел атаман Ермак Тимофеевич со своею дружиной тою лукою Соуксанскую. Дошел до ус(т)ья Сибирки-реки и в то время полонил Кучума — царя татарскова, а первова князька поиманова отпустил со известием ко тем татарам котовскием, чтобы оне в драке с казаками помирилися: уж-де царя вашего во полон взяли тем атаманом Ермаком Тимофеевым. И таковы слова услыша, татара сокротилися и пошли к нему, Ермаку, с подарачками: понесли казну соболиную и бурых лисиц сибирскиех. И принимал Ермаку них не отсылаючи, а на место Кучума-царя утвердил Сабанака-татарина и дал ему полномочие владеть ими. И жил там Ермак с Покрова до зимнява Николина дня. Втапоры Ермак шил шубы соболиныя, нахтармами вместе сшивал, а теплыя мехи наверх обоих сторон; таковым манером и шапки шил. И убравши Ермак со всемя казаки отъезжал к каменну Москву, ко грозному царю Ивану Васильевичу. И как будет Ермак в каменной Москве, на канун праздника Христова дня, втапоры подкупил в Москве большова боярина Никиту Романовича, чтобы доложил об нем царю грозному. На самой праздник Христов день, как изволил царь-государь идти от заутрени, втапоры доложил об них Никита Романович, что-де атаманы казачия, Ермак Тимофеев с товарыщи, к твоему царскому величеству с повинностью пришли и стоят на Красной площади. И тогда царь-государь тотчас велел пред себя привести тово атамана Ермака Тимофеева со темя ево товарыщи. Татчас их ко царю представили в тех шубах соболиныех. И тому царь удивляется и не стал больше спрашивати, велел их разослать по фатерам до тово часу, когда спросятся. Втапоры царю праздник радошен был, и было пирование почестное на великих на радостях, что полонил Ермак Кучума — царя татарскова, и вся сила покорилася тому царю грозному, царю Ивану Васильевичу. И по прошествии того праздника приказал царь-государь тово Ермака пред себя привести. Тотчас их сабрали и ко царю представили, вопрошает тут их царь-государь: «Гой ты еси, Ермак Тимофеев сын, где ты бывал? сколько по воли гулял и напрасных душ губил? И каким случаем татарскова Кучума-царя полонил? И всю ево татарскую силу под мою власть покорил?». Втапоры Ермак пред грозным царем на колени пал, и письменное известие обо всем своем похождении подавал, и притом говорил таковыя слова: «Гой еси, вольной царь, царь Иван Васильевич! Приношу тебе, асударь, повинность свою: гуляли мы, казаки, по морю синему и стояли на протоке на Ахтубе, и в то время го-дилося мимо идти послу персидскому Коромышеву Семену Костянти-новйчу со своими салдаты и матрозами; и оне напали на нас своею волею и хотели от нас поживитися, — казаки наши были пьяныя, а салдаты упрямыя — и тут персидскова посла устукали со теми ево салдаты и матро-зами». И на то царь-государь не прогневался, ноипаче умилосердился, приказал Ермака пожаловати. И посылал ево в ту сторону сибирскую, ко тем татарам котовскием брать с них дани-выходы в казну государеву. И по тому приказу государеву поехал Ермак Тимофеевич со своими казаками в ту сторону сибирскую. И будет он у тех татар котовскиех, стал он их наибольше под власть государеву покоряти, дани-выходы без апу-щения выбирати. И год-другой тому времени поизойдучи, те татара [в]збу[н]товалися, на Ермака Тимофеева напущалися на той большой Енисее-реке. Втапоры у Ермака были казаки разосланы по разным дальним странам, а при нем только было казаков на дву коломенках, и би-лися-дралися с татарами время немалое. И для помощи своих товарыщев он, Ермак, похотел перескочити на другую свою коломенку и ступил на переходню обманчивую, правою ногою поскользнулся он, — и та переходня с конца верхнева подымалася и на ево опущалася, росшибла ему буйну голову и бросила ево в тое Енисею-быстру реку. Тут Ермаку такова смерть случилась.