Сборник статей, воспоминаний, писем

Качалов Василий Иванович

4 октября 1932 года Качалов впервые в Москве сыграл в "Вишневом саде" Гаева, заменив Станиславского. С тех пор эта роль прочно вошла в его репертуар. Роль Гаева была одним из эскизов, предварявших создание блистательно вылепленного образа Захара Бардина. Качалов заботливо отделывал детали роли. Он показывал этого опустившегося человека, этого "банковского служаку" из среды уходящего дворянства с легкой усмешкой, не скрывая от зрителя никчемности своего героя. Гаев -- Качалов непосредственно, по-детски откликался на впечатления, которые скользили по его сознанию ("А здесь пачулями пахнет!"), и зритель видел его растерянность, недоумевающие глаза потерявшего почву старого ребенка, подчас, однако, не забывающего, что надо держать себя по-барски, с достоинством. В эти минуты качаловский Гаев казался особенно жалким, вызывал у зрителя снисходительную

иронию. Его неумение хоть на чем-нибудь сосредоточиться, органическую потребность скользить мыслью с предмета на предмет и задерживаться только на самом безответственном Качалов показывал с особым артистическим тактом во втором акте. Прислушиваясь к "еврейскому оркестру", звуки которого доносятся издали, Гаев дирижирует тростью и рукой. Неустойчивая поза, детские бездумные глаза, легкомысленные, наивные лирические интонации, крохотная, нелепая белая пикейная панамка на голове -- за всем этим зритель чувствовал мягкую иронию артиста: "Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас". И тут же, в той же интонации: "Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год". В третьем акте, в гениальной по лаконизму и насыщенности сцене приезда с торгов, качаловский Гаев казался воплощением класса, уходящего в прошлое. Наступает настоящая расплата, и на секунду просыпается и в Гаеве живая человеческая горечь. В четвертом акте болтун и "служака" Гаев прощается с домом, обреченным на слом. Стоя спиной или вполоборота к публике, он с действительной болью смотрит на следы снятых со стен портретов. Сдержанное, сдавленное рыдание и уход. Над этим последним "уходом" Гаева В. И. часто задумывался и менял мизансцену: то уходил просто вслед за Раневской, то приосанивался и для того, чтобы скрыть свое состояние от окружающих, уходя, громко откашливался и нарочито легкомысленно вертел тростью у себя за спиной. Так Качалов сохранял чеховскую тональность образа.

13 октября на вечере в ЦДРИ происходила встреча трех Гамлетов: Роберта Адельгейма, Горюнова и Качалова. "Гром аплодисментов встречает появление Качалова,-- сообщал рецензент "Советского искусства".-- Гамлет Качалова -- трагедия сосредоточенной, возвышенной мысли, холодного скепсиса и глубокой иронии. Этот Гамлет все берет под контроль разума. Полный, певучий, спокойный и такой уверенный голос. Скупой жест. Это Гамлет, променявший шпагу на книгу, страсть на сомнение. Гамлет, сошедший с котурн "монументальных" страстей... Чудеснейший из Гамлетов!"

Здоровье Качалова стало сдавать. Приятную и желанную поездку в Ленинград опять пришлось отменить. По той же причине оказалось неизбежным прекращение работы над Чичиковым.

К этому периоду накопилось немало записей на пластинки материала, который входил в качаловский концертный репертуар: "Дума про Опанаса" Багрицкого, которую В. И. значительно сократил и перемонтировал, его же "Весна", "Джон -- Ячменное зерно", стихи Н. С. Тихонова "Баллада о гвоздях", "Полюбила меня не любовью" и др.

НАРОКОВ

18 января 1933 года, в день 70-летия К. С. Станиславского, Качалов приветствовал К. С. большой лирической статьей, зерном которой были слова Маяковского о себе, молодом:

У меня в душе ни одного седого волоса,

И старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

Иду -- красивый,

двадцатидвухлетний.

"Для меня в этих строках Маяковского,-- писал В. И.,-- точнейший, вернейший портрет таланта Станиславского... Юношеский задор, непримиримость, неутомимость, безудержность, бескрайность и суровость, а не мягкость и нежность -- вот стихия его таланта".

В течение второй половины сезона 1932/33 года Качалов продолжал играть роли старого репертуара, все еще не расставаясь с мечтой в будущем году сыграть Чичикова и Нарокова ("Таланты и поклонники"). Для выступления в концертах он приготовил сцены из трагедии Шекспира "Ричард III" -- встреча с леди Анной и монолог Глостера. В первых его выступлениях роль Анны исполняла О. И. Пыжова, позднее -- А. К. Тарасова. "Ричард III" вошел в число самых блестящих монументальных качаловских работ. По силе перевоплощения, по острой характерности, скульптурности, насыщенности и завершенности рисунка эти "сцены" как будто были вынуты из готового спектакля. Это был театр на эстраде.

В. И. работал над ролью Нарокова и репетировал Пер Баста для возобновления спектакля "У жизни в лапах".

1 апреля умер В. Ф. Грибунин, один из талантливейших артистов МХАТ. В. И. высоко ценил и любил его. В письме к С. М. Зарудному В. И. писал о нем: "Прекрасный актер, мало оцененный широкой публикой. В "Смерти Пазухина" был совершенно замечателен. Пищик, Ферапонт, Клешнин и Курюков в "Царе Федоре" -- это все "шедевры".

Мало кто понимал желание Качалова сыграть Нарокова в "Талантах и поклонниках". Здоровье не позволяло ему нормально работать и участвовать в премьере спектакля (14 июня 1933 года). Режиссером этого спектакля была H. H. Литовцева. В день генеральной репетиции В. И., как всегда, очень скупо, сжато в письме С. М. Зарудному сообщает: "Не теряю надежды с осени играть очень приятную роль Нарокова. Надеюсь, что буду играть и Чичикова. Сегодня последний спектакль "Лап". Публика хорошо принимает этот довольно нелепый и нескладный, но в чем-то талантливый пустяк гамсуновский. Книпперуша имеет очень большой успех в Юлиане, красива, эффектна, моложава. А я очень устаю в набобе".

Летом Качалов лечился в маленьком уютном санатории под Ригой -- "Атгазене". Одновременно с ним в Латвии отдыхал и Л. В. Собинов.

"В общем скучнее мне, чем было в Баденвейлере. Там Станиславские придавали уют, да и Леонидов, конечно. А здесь уж такое одиночество,-- писал В. И.
– - Кругом говорят по-русски, но лучше бы не говорили, лучше бы не понимать, не слышать. Часто ловлю себя на разговоре с самим собой. Газеты вслух читаю, г. е. заголовки крупным шрифтом вроде: "Д_ж_е_к_ _Д_е_м_п_с_и_ _о_п_я_т_ь_ _ж_е_н_и_т_с_я_ _и_ _о_п_я_т_ь_ _н_а_ _а_к_т_р_и_с_е. _Е_г_о_ _н_е_в_е_с_т_а..." или: "Я_н_ _К_и_п_у_р_а_ _с_т_р_о_и_т_ _о_т_е_л_ь. _К_р_о_м_е_ _с_в_о_е_й_ _т_е_а_т_р_а_л_ь_н_о_й_ _и_ _к_и_н_е_м_а_т_о_г_р_а_ф_и_ч_е_с_к_о_й_ _д_е_я_т_е_л_ь_н_о_с_т_и,_ _о_н_ _в_с_т_у_п_и_л_ _в_ _с_о_с_л_о_в_и_е_ _в_л_а_д_е_л_ь_ц_е_в_ _о_т_е_л_е_й. Это решение знаменитого тенора имеет свои причины. Его родители..." и т. д. Ну, я громко посылаю его к чортовой матери -- так, для беседы. Или еще крупнейшим шрифтом: "В _Д_е_т_р_о_й_т_е_ _о_т_к_р_ы_л_с_я_ _к_л_у_б_ _б_ы_в_ш_и_х_ _г_а_з_е_т_н_ы_х_ _р_е_п_о_р_т_е_р_о_в, _с_т_а_в_ш_и_х_ _м_и_л_л_и_о_н_е_р_а_м_и..." -- "Молодцы, -- говорю, -- сукины дети!" Это я тебе только первые попавшиеся новости из газеты, лежащей в сорной корзине под столом, а если порыться как следует, то очень интересные новости в этом же роде можно найти".

Как-то он рассказал в письме о "лошадиной идиллии": "Подружился я здесь со старой лошадью, очень умной, по-моему. Она издали ржет мне, я ей тоже ржу, и она откликается. Я веткой сгоняю мух с ее морды, и она бывает очень довольна, все кланяется и благодарит. Вообще очень разговорчивая. Например, объяснила мне, что уже выщипала всю траву кругом -- по радиусу от кола, к которому она привязана на веревке. И когда я стал выдергивать кол, чтобы перевести ее на более травяное место, она мне заржала что-то очень одобрительное. А когда я как-то, уставши махать стоя, решил перетащить к ней на лужайку скамейку с ближайшей аллеи, довольно тяжелую, то она сначала недоумевала, когда я пыхтел над скамейкой: "Вот глупостями занимается!" А когда я притащил скамейку поближе, она сказала: "Ага, умница!" -- и быстро и решительно пошла мне навстречу".

В середине сентября Качалов сыграл в "Талантах и поклонниках" Нарокова. Даже через год после этого спектакля в беседе с корреспондентом московской газеты он признавался: "Лично я свою роль Нарокова очень люблю, но она у меня еще очень сыра: я еще не вжился в образ, который маячит в моем воображении и не слился с моим "я". Может быть, это происходит потому, что мне приходится слишком редко играть эту роль: играем Нарокова мы втроем (с Орловым и Сосниным)".

Н. А. Соколовская, одно время назначенная на роль Домны Пантелевны, вспоминала детали работы на репетициях с К. С. Станиславским.

– - А все-таки что-то не то,-- говорит Качалову Константин Сергеевич после одной из сцен Нарокова с Домной Пантелевной.-- Попробуйте, Нина Александровна, поиздеваться над ним потоньше, чтоб он обиделся. Хоть своими словами.

Н. А. повторила из текста роли самые ядовитые места, очевидно, с такой удачной интонацией, что раздался общий хохот,-- такое опрокинутое лицо было у Качалова -- Нарокова. Даже Марья Петровна Лилина (репетировали у Станиславских на дому) выскочила из соседней комнаты: