Сборник стихов
Шрифт:
Все дождь и сад сведут на нет, изгнав из своего объема не обязательный предмет вцепившегося в землю дома.
И мне ли в нищей конуре так возгордиться духом слабым, чтобы препятствовать игре, затеянной дождем и садом?
Не время ль уступить зиме, с ее деревьями и мглою, чужое место на земле, некстати занятое мною?
x x x
Зима на юге. Далеко зашло ее вниманье к моему побегу. Мне - поделом. Но югу-то за что? Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.
Боюсь смотреть, как мучатся
Что оставалось выдумать уму? Сил не было иметь температуру, которая бездомью моему не даст погибнуть спьяну или сдуру.
Неосторожный беженец зимы, под натиском ее несправедливым, я отступала в теплый тыл земли, пока земля не кончилась обрывом.
Прыжок мой, понукаемый бедой, повис над морем - если море это: волна, недавно бывшая водой, имеет вид железного предмета.
Над розами творится суд в тиши, мороз кончины им сулят прогнозы. Не твой ли ямб, любовь моей души, шалит, в морозы окуная розы?
Простите мне теплицы красоты! Я удалюсь и все это улажу. Зачем влекла я в чуждые сады судьбы своей громоздкую поклажу?
Мой ад - при мне, я за собой тяну суму своей печали неказистой, так альпинист, взмывая в тишину, с припасом суеты берет транзистор.
И впрямь-так обнаглеть и занестись,. чтоб дисциплину климата нарушить! Вернулась я, и обжигает кисть обледеневшей варежки наручник. Зима, меня на место водворив, лишила юг опалы снегопада. Сладчайшего цветения прилив был возвращен воскресшим розам сада.
Январь со мной любезен, как весна. Краса мурашек серебрит мне спину. И, в сущности, я польщена весьма влюбленностью зимы в мою ангину.
ОСЕНЬ
Не действуя и не дыша, все слаще обмирает улей. Все глубже осень, и душа все опытнее и округлей.
Она вовлечена в отлив плода, из пустяка пустого отлитого. Как кропотлив труд осенью, как тяжко слово.
Значительнее, что ни день, природа ум обременяет, похожая на мудрость лень уста молчаньем осеняет.
Даже дитя, велосипед влекущее, вертя педалью, вдруг поглядит на белый свет с какой-то ясною печалью.
БОЛЕЗНЬ
О боль, ты - мудрость. Суть решений перед тобою так мелка, и осеняет темный гений глаз захворавшего зверька.
В твоих губительных пределах был разум мой высок и скуп, но трав целебных поределых вкус мятный уж не сходит с губ.
Чтоб облегчить последний выдох, я, с точностью того зверька, принюхавшись, нашла свой выход в печальном стебельке цветка.
О, всех простить - вот облегченье! О, всех простить, всем передать и нежную, как облученье, вкусить всем телом благодать.
Прощаю вас, пустые скверы! При вас лишь, в бедности моей, я плакала от смутной веры над капюшонами детей.
Прощаю вас, чужие руки! Пусть вы протянуты к тому, что лишь моей любви и муки предмет, не нужный никому.
Прощаю вас, глаза собачьи! Вы были мне укор и суд. Все мои горестные плачи досель эти глаза несут.
Прощаю недруга и друга! Целую наспех все уста! Во мне, как в мертвом теле круга, законченность и пустота.
И взрывы щедрые, и легкость, как в белых дребезгах перин, и уж не тягостен мой локоть чувствительной черте перил.
Лишь воздух под моею кожей. Жду одного: на склоне дня, охваченный болезнью схожей, пусть кто-нибудь простит меня.
ПЕЙЗАЖ
Еще ноябрь, а благодать уж сыплется, уж смотрит с неба. Иду и хоронюсь от света, чтоб тенью снег не утруждать.
О стеклодув, что смысл дутья так выразил в сосульках этих! И, запрокинув свой беретик, на вкус их пробует дитя.
И я, такая молодая, со сладкой льдинкою во рту, оскальзываясь, приседая, по снегу белому иду.
ЗИМА
О жест зимы ко мне, холодный и прилежный. Да, что-то есть в зиме от медицины нежной.
Иначе как же вдруг из темноты и муки доверчивый недуг к ней обращает руки?
О милая, колдуй, заденет лоб мой снова целебный поцелуй колечка ледяного.
И все сильней соблазн встречать обман доверьем, смотреть в глаза собак и приникать, к деревьям.
Прощать, как бы играть, с разбега, с поворота, и, завершив прощать, простить еще кого-то.
Сравняться с зимним днем, с его пустым овалом, и быть всегда при нем его оттенком, малым.
Свести себя на нет, чтоб вызвать за стеною не тень мою, а свет, не заслоненный мною.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Все началось далекою порой, в младенчестве, в его начальном классе, с игры в многозначительную роль: быть Мусею, любимой меньше Аси.
Бегом, в Тарусе, босиком, в росе, без промаха - непоправимо мимо, чтоб стать любимой менее, чем все, чем все, что в этом мире не любимо.
Да и за что любить ее, кому? Полюбит ли мышиный сброд умишек то чудище, несущее во тьму всеведенья уродливый излишек?
И тот изящный звездочет искусств и счетовод безумств витиеватых не зря не любит излученье уст, пока еще ни в чем не виноватых.
Мила ль ему незваная звезда, чей голосок, нечаянно, могучий, его освобождает от труда старательно содеянных созвучий?
В приют ее - меж грязью и меж льдом! Но в граде чернокаменном, голодном, что делать с этим неуместным лбом? Где быть ему, как не на месте лобном?
Добывшая двугорбием ума тоску и непомерность превосходства, она насквозь минует терема всемирного бездомья и сиротства.
Любая милосердная сестра жестокосердно примирится с горем, с избытком рокового мастерства во что бы то ни стало быть изгоем.