Сцены из провинциальной жизни
Шрифт:
Он так и не извинился перед братом, и его никогда не упрекали за то, что он сделал. И тем не менее это воспоминание лежит на нем тяжким бременем — воспоминание о мягком сопротивлении плоти и кости.
— По крайней мере ты можешь гордиться тем, что в твоем роду есть человек, который что-то сделал в жизни, что-то оставил после себя, — говорит мать.
— Ты сказала, что он был ужасный старик. Сказала, он был жестокий.
— Да, но он что-то сделал в своей жизни.
На фотографии в спальне тети Энни у Бальтазара дю Бьеля мрачный пристальный взгляд и плотно сжатый желчный рот. Жена рядом с ним выглядит усталой и сердитой. Бальтазар дю Бьель познакомился с ней, дочерью
Трое детей Бальтазара — это Энни, Луиза (мать его матери) и Альберт, который фигурирует на фотографиях в спальне тети Энни: мальчик в матросском костюме с испуганным видом. Теперь Альберт стал дядей Альбертом, это сгорбленный старик, рыхлый и белый, как гриб, он все время трясется, и его нужно поддерживать при ходьбе. Дядя Альберт никогда в жизни не имел приличного жалованья. Он писал книги и рассказы, а на работу ходила его жена.
Он спрашивает маму о книгах дяди Альберта. Когда-то давно она читала одну, говорит она, но не может вспомнить.
— Они ужасно старомодны. Люди уже не читают таких книг.
Он находит в кладовке две книги дяди Альберта, напечатанные на такой же плотной бумаге, как «Ewige Genesing», только переплет коричневый — такого же цвета, как скамьи на железнодорожных станциях. Одна книга называется «Каин», вторая — «Die Misdade van die vaders» («Преступления отцов»).
— Можно их взять? — спрашивает он маму.
— Уверена, что можно, — отвечает она. — Никто их не хватится.
Он пытается читать «Die Misdade van die vaders». Но одолевает всего десять страниц — она тоже скучная.
«Ты должен любить свою маму и быть ей опорой». Он размышляет над словами тети Энни. Любовь — слово, которое он произносит с отвращением. Даже его мать отучилась говорить ему «я тебя люблю», хотя время от времени у нее вырывается «любовь моя», когда она желает ему доброй ночи.
Он не видит никакого смысла в любви. Когда мужчины и женщины целуются в фильмах и на заднем плане тихо и сладко играют скрипки, он корчится на своем сиденье. Он клянется, что никогда не будет таким — мягким, слащавым.
Он не позволяет себя целовать, делая исключение лишь для сестер отца, потому что у них так принято. Поцелуями он частично расплачивается за пребывание на ферме: быстрое прикосновение губ к их губам, которые, к счастью, всегда сухие. В семье его матери не целуются. И он не видел, чтобы мать и отец целовались по-настоящему. Порой в присутствии других людей, когда им по какой-то причине нужно притвориться, отец целует мать в щеку. Она с сердитым видом неохотно подставляет ему щеку, словно ее принуждают, он целует ее быстро, нервно.
Он видел пенис отца только раз. Это было в 1945 году, когда отец только-только вернулся с войны и вся семья собралась в Вулфонтейне. Отец и два его брата пошли на охоту, взяв его с собой. День выдался жаркий, и, добравшись до запруды, они решили искупаться. Увидев, что они собираются купаться нагишом, он попытался удалиться, но ему не позволили. Они были веселы и беспрерывно шутили, им хотелось, чтобы он тоже разделся и поплавал, но он наотрез отказался. Таким образом он увидел три пениса, пенис отца отчетливее других, бледный, белый. Он ясно помнит, как негодовал, что приходится на это смотреть.
Его родители спят в разных кроватях. У них никогда не было двуспальной кровати. Единственная двуспальная кровать, которую он видел, стоит на ферме, в главной спальне, где спали его дед и бабушка. Он считает двуспальные кровати старомодными, принадлежащими тем дням, когда жены производили на свет по ребенку в год, точно овцы или свиньи. Он рад, что его родители покончили с этим, прежде чем он понял по-настоящему, что это такое.
Он готов поверить, что давным-давно, до его рождения, его родители были влюблены, поскольку любовь, по-видимому, непременное условие брака. В альбоме есть фотографии, которые, судя по всему, служат доказательством: например, они сидят рядышком на пикнике. Но все это, наверно, прекратилось несколько лет назад, и, по его мнению, тем лучше для них.
Что до него, какое отношение имеет то яростное и сердитое чувство, которое он питает к матери, к обморокам на экране в кинематографе? Мать любит его, этого он не может отрицать, но в этом-то и проблема — вот что неправильно в ее отношении к нему. Ее любовь проявляется, помимо прочего, в бдительности, в готовности броситься на защиту и спасти, если ему грозит опасность. Если бы у него был выбор (но он никогда бы так не сделал), он мог бы отдаться ее заботам, и до конца жизни она носила бы его на руках. Именно потому, что он так уверен в ее заботе, он с ней начеку, никогда не расслабляется, никогда не дает ей шанса.
Он жаждет избавиться от бдительного внимания матери. Возможно, придет время, когда для достижения этого ему придется отстаивать свои права, отказать ей так грубо, что она должна будет в шоке отступить и освободить его. Однако стоит ему подумать об этой минуте, вообразить ее удивленный взгляд, почувствовать ее боль — и он остро ощущает свою вину. Он сделает все, чтобы смягчить удар: утешит ее, пообещает, что не уйдет.
Чувствуя ее боль, чувствуя так же сильно, как если бы он был частью матери, а она — частью него, он знает, что попал в ловушку, из которой нет выхода. Чья тут вина? Он обвиняет ее, он сердит на нее, но он стыдится и своей неблагодарности. Любовь. Вот что такое любовь на самом деле: это клетка, в которой он мечется взад-вперед, как бедный недоумевающий бабуин. Что может знать о любви несведущая, невинная тетя Энни? Он знает в тысячу раз больше о мире, чем она, потратившая всю свою жизнь на безумную рукопись отца. У него старое сердце, оно темное и твердое — каменное. Это его презренный секрет.
15
Мать год проучилась в университете, а потом ей пришлось дать дорогу братьям, которые были младше ее. Отец — дипломированный адвокат, он работает в «Стэндард кэннерз» только потому, что для того, чтобы начать практиковать (так говорит мать), нужны деньги, которых у них нет. Хотя он обвиняет родителей за то, что они не воспитали его нормальным ребенком, он гордится их образованием.
Поскольку дома говорят по-английски, и он первый в классе по английскому, он считает себя англичанином. Хотя фамилия у него, как у африканера, хотя отец в большей степени африканер, нежели англичанин, хотя он сам говорит на африкаанс без английского акцента, он ни на минуту не смог бы сойти за африканера. Тот африкаанс, на котором он говорит, выхолощен и бестелесен, существует целый мир сочного сленга и аллюзий, которым владеют настоящие мальчики-африканеры (непристойности — всего лишь часть этого африкаанс) и куда ему нет доступа.