Счастье - это теплый звездолет (Сборник)
Шрифт:
— А что там за дым? — Дочь показывает на клубы дыма над горизонтом.
— Охотники на аллигаторов, — отвечает Эстебан.
Браконьеры-индейцы оставили кострища в мангровых болотах. А стало быть, даже если мы разведем сигнальный огонь, его вряд ли заметят с воздуха, да и самолет надежно похоронен под грудой фикусовых ветвей. С воздуха не увидишь.
Словно в ответ на мой невысказанный вопрос, как, черт подери, мы отсюда выберемся, старшая женщина спокойно произносит:
— Капитан, если вас не услышали, то когда начнут поиски? Завтра?
— Завтра, — кисло соглашается Эстебан.
Я вспоминаю, что спасательные службы тут одно название. Слетай, проверь, как там Марио, его мать жалуется, что от него неделю ни слуху ни духу.
До меня доходит, что наше приключение грозит затянуться.
Вдобавок ко всему слева доносится звук, похожий на рев дизеля: ветер гонит морскую воду прямо на нас, и, если судить по оголенным корням мангровых деревьев, скоро прилив затопит отмель целиком. Я вспоминаю, что утром видел полную луну — трудно поверить, еще в Сент-Луисе, — значит, сегодня высокий прилив. Ничего, укроемся в самолете. Но где взять пресную воду?
Сзади доносится слабый всплеск. Старшая женщина пробует воду на вкус, мотает головой, печально улыбается. Это первое проявление чувств со стороны моих попутчиц, и я решаюсь представиться. Выслушав, что я Дон Фентон из Сент-Луиса, старшая отвечает, что их фамилия Парсонс, живут в Бетесде, штат Мэриленд. Она держится очень любезно, и я не сразу замечаю, что имени ни своего, ни дочери она так и не назвала. Мы снова благодарим капитана Эстебана.
Его левый глаз заплыл; замечать такие мелочи ниже индейского достоинства, однако миссис Парсонс обращает внимание, что Эстебан странно прижимает локоть к боку.
— Вы ранены, капитан.
— Roto [1] . Кажется, сломано. — Эстебану неловко, что ему больно.
Мы заставляем его снять клетчатую рубашку и видим на совершенном коричневом торсе лиловый синяк.
— В аптечке есть бинт, мистер Фентон? Я оканчивала курсы первой помощи.
Недрогнувшей рукой она принимается за перевязку, а мы с мисс Парсонс отходим к краю отмели. Впоследствии я особенно тщательно вспоминаю наш разговор.
— Розовые колпицы, — показываю я ей на трех птичек.
1
Сломано (исп.).
— Они прекрасны.
Голосок у нее тонкий-тонкий, как и у матери.
— А он настоящий индеец-майя? Я о пилоте.
— Самый что ни на есть. Прямо с фресок Бонампака. Вы бывали в Чичен-Ице и Ушмале?
— Да. Мы летим из Мериды в Тикаль, это в Гватемале… вернее, летели.
— А попали сюда. — Мне хочется ее подбодрить. — Вам рассказывали, что индейские женщины привязывают дощечку младенцам к переносице, чтобы образовалась выемка? А на дощечку вешают шарик из жира, чтобы добиться косоглазия? Это считается признаком аристократизма.
Девушка улыбается и снова стреляет глазами в сторону капитана.
— Здесь, на Юкатане, люди другие, — произносит она задумчиво. — Не похожи на индейцев из Мехико. Более… независимые.
— Никому на свете не удавалось поставить их на колени. Индейцев-майя угнетали и истребляли, но они не покорились. Спорим, вы не знали, что последняя война между майя и мексиканцами завершилась перемирием в тысяча девятьсот тридцать пятом?
— Нет! — восклицает она и добавляет серьезно: — Мне это по душе.
— Мне тоже.
— Вода поднимается очень быстро, — раздается сзади спокойный голос миссис Парсонс.
И это вдобавок к новой грозе. Мы забираемся в «бонанцу». Я пытаюсь натянуть куртку, чтобы собрать дождевой воды, но порывы ветра рвут концы. Мы извлекаем из груды обломков пару солодовых батончиков и мою бутылку «Джек Дэниелс» и устраиваемся с относительным удобством. Мать и дочь делают по глотку, мы с Эстебаном приканчиваем остальное. «Бонанца» дает течь. Обратив к потокам воды, льющимся в кабину, гордый одноглазый профиль, Эстебан засыпает. Мы задремываем.
Когда вода сходит, с ней уходит эйфория. Очень хочется пить. До заката остается всего ничего. С помощью удочки и тройного крючка мне кое-как удается выуДить четырех мелких кефалей. Эстебан и женщины натягивают на мангровых ветках крошечный спасательный плот, чтобы собрать немного дождевой воды. Ветер обжигает жаром. И ни одного самолета наверху.
Дождь припускает снова, одарив нас шестью унциями пресной воды на брата. Когда закат окутывает мир золотистой дымкой, мы устраиваемся на отмели отужинать сырой кефалью и сухим завтраком из коробки. Женщины переоделись в шорты, у них изящные фигурки, в которых, однако, нет ничего сексуального.
— Никогда не думала, что сырая рыба так освежает, — с милой улыбкой замечает миссис Парсонс.
Ее дочь хихикает, тоже весьма светски. Она сидит по одну сторону от маменьки, мы с Эстебаном — по другую. Я уже раскусил миссис Парсонс. Несушка защищает единственное дитятко от хищных самцов. Меня это вполне устраивает. Я тут только ради рыбалки.
И все же кое-что не дает мне покоя. Чертовы бабы ни разу не пикнули. Ни звука, ни шороха, ни единого проявления недовольства. Слишком правильные, как из учебника.
— Миссис Парсонс, я смотрю, вы чувствуете себя как дома. Часто ходите в походы?
— Нет, что вы! — Она издает робкий смешок. — Последний раз в скаутском лагере. Ах, смотрите, это ведь птицы-фрегаты?
Отвечает вопросом на вопрос. Я жду, пока фрегаты гордо уплывут в закат.
— Бетесда… Могу ли я предположить, что вы работаете на Дядю Сэма?
— Так и есть. Вы, мистер Фентон, похоже, хорошо знаете Вашингтон. Часто бываете там по работе?
Где угодно, кроме как на этой отмели, ее уловка сработала бы. Мои охотничьи гены просыпаются.