Счастье по наследству
Шрифт:
— Как зовут твоего жениха?
— Виктор Броуди.
— Виктор Броуди. Хорошо. Я постараюсь запомнить. А ты запомни, что Лекса я тебе не отдам. Более того, позвоню твоему Виктору и расскажу о том, что ты собралась сделать с его сыном. Если он действительно его сын.
По мере того, как я говорю, мама бледнеет, а лицо Николь идёт красными пятнами. В конце моей проникновенной речи оно напоминает перезрелый томат, который вот-вот лопнет на солнце и обнажит своё гнилое нутро.
Так и происходит.
— Что?! Да я засужу тебя за похищение ребёнка.
— Хрен тебе. Ты оформила на меня опекунство. Если этот Броуди достойный человек, он точно
— Эмма, как ты можешь говорить сестре такие вещи?!
Я пропускаю возмущённый вопль матери мимо ушей и снова обращаюсь к сестре.
— Убирайся отсюда. Ноги чтобы твоей не было в этом доме. И ты, мама, уходи. Николь ты сейчас нужнее.
— Ты ещё пожалеешь об этом, сука, — проходя мимо меня, Николь шипит так тихо, что мать вряд ли слышит.
Это последние слова, что сестра говорит мне при жизни.
Честно? Я давно научились жить с этим.
Больше всего мне страшно, что об этом узнает Сеймур. Панкреатит — опасная штука, но даже опасные штуки могут отвести большую беду. В моём понимании, большая беда — это ухудшающееся здоровье человека, разменявшего восьмой десяток. Новость о том, что Николь собирается отобрать у меня Лекса, его точно не поправит. Сердце у Сеймура крепкое, но это крепкое сердце старика. Если сестре удастся её план, кто знает, как это на нём отразится. Ни матери, ни Николь до Сеймура дела нет. Как и до меня.
Мать звонит каждый день. Начинает издалека, но всегда разговор сводится к одному: я взвалила на себя непомерный груз забот. К среде увещевательные звонки становятся больше похожими на угрозы. Моя собственная мать грозит мне службой опеки и полицией, и я с тяжёлым сердцем отправляю её номер в чёрный список на телефоне. Она обрывает стационарный. Я выключаю и его. Тогда же плачу слесарю, чтобы он сменил замки в доме, и самолично отвожу и забираю Лекса из сада. Это сложно. Все свободные деньги уходят на такси — только так я везде успеваю.
Деда я навещаю всего раз. Опухшее от слёз лицо и красные глаза пытаюсь скрыть косметикой. Получается не очень. Сеймур замечает моё подавленное состояние и устраивает допрос с пристрастием. Я списываю всё на недосып, сложную курсовую и небольшую сезонную аллергию — хотя, какая аллергия в ноябре! Ожидаемо получаю нагоняй, за то, что не берегу себя и вместо того, чтобы отдохнуть, шарахаюсь по госпиталям, где его держат совершенно зря, им бы только попользовать его страховку.
Если отбросить последнее замечание, слова деда схожи с тем, что говорит мне по телефону мать, но насколько разный у них эмоциональный окрас! Здесь искренняя забота обо мне, там — искренняя обо мне не забота. Слёзы снова подступают к глазам. Сеймур расстраивается и чуть ли не выгоняет меня домой отсыпаться.
Но это Сеймур. Есть ещё соседи, воспитатели Лекса, преподаватели в университете и мои сокурсники. Ребята из бара, продавец в бакалейной лавке — хороший приятель деда, миссис Андерсен — местная сплетница, чей внук ходит с Лексом в одну группу. Перед всеми я отчаянно держу лицо, но с каждым днём делать это становится труднее. Актриса из меня никудышная. Я в панике, и это становится заметным.
И всё же хочется верить, что крупица актёрского таланта Николь передалась и мне, и ни мать, ни сестра не раскусили мой блеф. Достаточно было погуглить имя Виктора Броуди, чтобы понять всю беспочвенность моих
Виктор Броуди. Пятьдесят семь лет. Инвестиционный магнат, банкир из первой двадцатки Форбс, заметная личность в мире бизнеса. Неужели моя сестра стала его ахиллесовой пятой? Судя по редким кадрам хроники трёхлетней давности, у Николь действительно был с ним роман. Как доказательство — несколько тёмных снимков, где их застают выходящими из ресторана. Виктор идёт впереди, закрывая собой спутницу. Николь я узнаю только по светлым волосам и татуировке на щиколотке — маленькому скрипичному ключу. А вот фото на яхте, где тот же мужчина, только теперь в плавательных шортах, собственническим жестом засовывает руку в бикини хохочущей сестры. Красивая фигура, характерная внешность. Хоть здесь Николь не соврала — Виктор Броуди и правда был отцом Лекса. Те же тёмные глаза, тот же высокий лоб и ровный нос. В свою биологическую мать мой сын пошёл только цветом волос.
Их расставание прошло тихо. Не было скандала в прессе. Николь просто исчезла с общих фото. Появились другие, но все, как под копирку, похожи на мою сестру: светловолосые, худые модели с большими глазами и длинными ногами. Неужели мистер Броуди настолько сильно запал на Николь, что пытался заменить её этими ходячими вешалками? Если бы в тот момент я не ненавидела старшую сестру всем сердцем, то вполне могла бы за неё порадоваться.
Я нахожу адрес его компании в Сан-Франциско — и почтовый, и электронный. Я даже звоню по телефону, указанному на сайте, и прошу соединить меня с мистером Броуди. Непонятно, на что я рассчитываю, и, пожалуй, хорошо, что офисный администратор останавливает меня, устроив допрос с пристрастием. Это жест отчаяния — в те дни я много их делала, к сожалению, — но как такового общего плана действия у меня нет. Муха в стеклянной банке — вот кого я себе напоминаю в те страшные дни. Много суеты, много беготни. Много метаний от стены к стене и непоследовательных действий. Факт остаётся фактом — я всё ещё в банке. Фрагментарный — вот каким словом характеризую я тот период в своей жизни. Воспоминания о нём так же обрывочны.
Лекс чувствует мою нервозность и из-за непонимания её природы начинает вести себя, как маленький Гитлер. Он вредничает на завтраке, не желает надевать резиновые сапожки, которые до этого обожал, с боем идёт в детский сад, в конце концов там дерётся. Капризы сына становятся для меня последней каплей, и в пятницу вечером я звоню Фло.
Она появляется через сорок минут. Рассказ о событиях, перевернувших мою жизнь, занимает всего три. Эпитеты, которыми после этого награждает Флоренс мою мать и сестру, не прошли бы цензуру даже на Порнхабе.
Достаётся и мне за то, что не позвонила раньше.
— Я же обещала во всём тебе помогать, помнишь? — шипит на меня подруга.
— Помню, — отвечаю я и начинаю реветь.
Фло отправляет меня в ванную, а сама караулит Лекса. Он спит очень чутко, и мои стенания за тонкой перегородкой вполне могут его разбудить.
Позже, уже на кухне Флоренс вливает в меня несколько шотов виски и, не принимая никаких возражений, укладывает спать.
Нам снова шестнадцать и мы снова ночуем в моей комнате. Фло привычно раскатывает на полу матрас, стягивает с дивана плед и хватает мою любимую подушку.