Счастье по наследству

Грушевицкая Ирма

Кто теперь узнает, почему Николь и Виктор Броуди оказались на той дороге. Почему в этой машине. Почему за рулём был именно Виктор, а не водитель, который в момент опасности правильно оценил бы ситуацию. Куда они ехали — об этом я могла только догадываться.

Мать подтверждает эту догадку, за день до похорон заводя разговор, что Лекс, как сын Виктора, имеет право на наследство Броуди. Мы ругаемся, когда я прошу выкинуть эту мысль из головы.

— Но это большие деньги, Эмма! Огромные деньги!

— Никто добровольно с ними не расстанется.

Потребуются доказательства, что Лекс — Броуди. Ты будешь заниматься этим, мам? Тем, что, возможно, лишит меня сына? Я же тоже твоя дочь, забыла?

— Но Виктор собирался признать Лекса!

— Откуда тебе это известно? — спрашиваю я, внутренне холодея.

— От Никки. Она всё ему рассказала.

Меня коробит от того, что мама называет Николь этим дурацким прозвищем. Игра продолжается даже после её смерти. И мама играет, оставаясь матерью умершей бывшей супермодели. Мне хочется её встряхнуть, но должной жёсткости я в себе не нахожу.

По отношению ко мне мать не столь щепетильна.

— После того, как ты выгнала её из дома — вопиющий поступок, Эмма! — Никки сразу позвонила Виктору. Он в это время был где-то в Европе, но к концу недели обещал вернуться. Они должны были встретиться в пятницу в Портленде, куда Никки улетела вечером в четверг. Я сама провожала её в аэропорт. Моя девочка, моя бедная девочка-а…

Мама плачет, и я — другая её бедная девочка — обнимаю её в утешение.

— Никки звонила мне с дороги. Она была такая счастливая! Виктор сразу захотел увидеть Лекса и сам сел за руль. Что такое сто сорок миль для отца, едущего к своему ребёнку? Никки сказала, что он был на седьмом небе от этой новости. Конечно, Виктор усыновил бы мальчика, я в этом нисколько не сомневаюсь, так что Лекс — его полноправный наследник, как и другой сын.

— Мама, услышь себя! Даже если всё так, как ты говоришь, мы ничего не докажем. Что мы предъявим этим людям? Мальчика, рождённого вне брака и не признанного его отцом при жизни? Потребуются анализы. Потребуются адвокаты. Расходы, в конце концов. А для чего? Чтобы Лекса у нас забрали?

— У тебя, Эмма. Не у нас.

В этом вся моя мать, господа. Я почти научилась с этим жить, но всё равно — каждый раз, как первый. Каждый раз больно.

— Хорошо. У меня. Ты хочешь прийти к человеку, потерявшему отца, и рассказать о каком-то мифическом младшем брате? На что ты рассчитываешь?

— Что он о нём позаботится.

— О Лексе забочусь я. Это моя обязанность. Я и Сеймур. Ты тоже можешь присоединиться к нам, если хочешь.

— Но деньги, Эмма!

— Николь тоже хотела денег. И куда это её привело?..

Мама снова плачет. Мы ни о чём не договариваемся.

Она уезжает сразу после панихиды, на которой и так почти никого нет. Я не знаю, почему агент Николь не захотел огласки. Думаю, она была бы счастлива получить от публики последние крупицы внимания. Пожалуй, я очень наивна в этом вопросе, но лично для меня так лучше.

Николь

хоронят рядом с бабушкой. Белый гроб и много лилий. Священник говорит присущие этому моменту слова. Фло рядом, держит меня за руку. Ком промёрзшей земли, что я кидаю на опущенный в могилу гроб, набатом отдаётся в сердце.

У меня больше нет сестры.

Какие бы разногласия у нас не были в последнее время, я всегда знала, что где-то на свете есть ещё один человек, которому я нужна.

Минус один, Эмма.

Мама звонит мне через два дня.

— Я обо всём договорилась с Броуди. Мы не будем ни на что претендовать, если Лекс останется с тобой.

Я не верю своим ушам и плачу в трубку.

— Спасибо, мамочка. Спасибо!

Она ещё много чего говорит: что Броуди заинтересованы, чтобы всё оставалось в тайне, что они не будут искать встреч с нами, что Виктор, оказывается, даже не оформил развод с первой женой, и всё это могло повредить репутации как его — солидного бизнесмена — так и самой Николь. Что сын Виктора оказался порядочным человеком, выслушал и согласился со всеми мамиными доводами. Конечно, мы могли бы получить много от этой семьи, но ей — маме — важнее моё спокойствие.

Я уже откровенно реву и снова и снова благодарю мать.

Плюс один, Эмма.

Именно поэтому, сейчас, стоя перед своим домом я могу смело смотреть в глаза сына Виктора Броуди.

— Наши семьи договорились. Вы не претендуете на Лекса, мы не претендуем на ваши деньги. Ваш брат хорошо обеспечен деньгами своей матери. Я снова повторю, что по необходимости могу предоставить все банковские отчёты. И я хороший бухгалтер, мистер Броуди. Будьте и вы хорошим бизнесменом. Держите слово и держитесь на расстоянии.

В слабом свете уличного фонаря, что висит на моём крыльце и зажигается от движения, я вижу, как под оливковой кожей Марка проступает серость. Он бледнеет, лицо вытягивается. Хватка его рук на моих предплечьях становится сильнее и уже причиняет мне боль. Я морщусь, но терплю. Зачем только?

Чёрный зрачок поглощает и без того тёмную радужку глаз, и меня неумолимо затягивает в тёмную бездну взгляда нависшего надо мной мужчины.

— Вы сказали, брат? Чей брат?

Мне приходится убирать учительские нотки из голоса, хотя очень хочется что-то такое добавить в него, уличающие в несообразительности.

— Лекс — ваш брат, мистер Броуди. Не делайте вид, что впервые об этом слышите.

Растерянность Марка не наигранная. Настолько не наигранная, что он отпускает меня и делает шаг назад.

Мне и так не жарко, но мороз другого свойства простреливает через всё тело — от макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Марк, скажите, что вы знали об этом. — Я впервые обращаюсь к нему по имени, потому что этот сбитый с толку мужчина передо мной совершенно не похож на того мистера Броуди, которого я успела узнать за несколько часов общения.