Есть старый флигель угловатыйВ одной неназванной глуши.В его стенах живут два брата,Два странных образа души.Когда в ночной надмирный омут,Робея, смотримся, как встарь,Они идут в одну из комнат,В руке у каждого фонарь.В янтарных полукружьях светаТогда в светелке угловойВидны два женские портрета,И каждый брат глядит на свой.Легко в покоях деревенских.Ответно смотрят на двоихДва облика, два лика женских,Две жизни бережных моих.Будь будущее безымянным.Будь прошлое светлым-светло.Все не наскучит братьям страннымСмешное это ремесло.Но есть и третий в доме том,Ему не сторожить портрета,Он запирает старый домИ в путь берет котомку света.Путем кибиток и телегИдет полями и холмами,Где голубыми зеркаламиСверкают поймы быстрых рек.1973
«Как просто все: толпа в буфете…»
А. Ц.
Как просто все: толпа в буфете,Пропеллер дрогнет голубой, –Так больше никогда на светеМы не увидимся с тобой.Я сяду в рейсовый автобус.Царапнет небо самолет –И под тобой огромный глобусСо школьным скрипом поплывет.Что проку мямлить уверенья,Божиться гробовой доской!Мы твердо знаем, рвутся звеньяКургузой памяти людской.Но дни листая по порядкуВ насущных поисках добра,Увижу утлую палатку,Услышу гомон у костра.Коль на роду тебе дорогаНаписана, найди себеТоварища, пускай с тревогой,Мой милый, помнит о тебе.1974
«Цыганскому зуду покорны…»
Цыганскому зуду покорны,Набьем барахлом чемодан.Однажды сойдем на платформыЧужих оглушительных стран.Метельным плутая окольнымФевральским бедовым путем,Однажды над городом КельномНастольные лампы зажжем.Потянутся дымные ночи –Good bye, до свиданья, adieu.Так звери до жизни охочи,Так люди страшатся ее.Под старость с баулом туристскимЗаеду – тряхну стариной –С лицом безупречно австрийским,С турецкой, быть может, женой.The sights необъятного края:Байкал, Ленинград и Ташкент,Тоскливо слова подбирая,Покажет толковый студент.Огромная русская суша.Баул в стариковской руке.О чем я спрошу свою душуТогда, на каком языке?1973
«Сотни тонн боевого железа…»
Сотни тонн боевого железаНагнетали под стены Кремля.Трескотня тишины не жалела,Щекотала подошвы земля.В эту ночь накануне парадаМы до часа ловили такси.Накануне чужого обряда,Незадолго до личной тоски.На безлюдье под стать карантинуВ исковерканной той тишинеЭта полночь свела воединоВсе, что чуждо и дорого мне.Неудача бывает двуликой.Из беды, где свежеют сердца,Мы выходим с больною улыбкой,Но имеем глаза в пол-лица.Но всегда из батального пекла,Столько тысяч оставив в гробах,Возвращаются с привкусом пеплаНа сведенных молчаньем губах.Мать моя народила ребенка,А не куклу в гремучей броне.Не пытайте мои перепонки,Дайте словом обмолвиться мне.Колотило асфальт под ногою.Гнали танки к Кремлевской стене.Здравствуй, горе мое дорогое,Горстка жизни в железной стране!1974
Декабрь 1977 года
Штрихи и точки нотного письма.Кленовый лист на стареньком пюпитре.Идет смычок, и слышится зима.Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,Здесь осень музицирует сама.Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.Вольно мне было музыке не верить,Кощунствовать, угрюмо браконьеритьВ скрипичном заповеднике души.Вольно мне очутиться на краюИ музыку, наперсницу мою, –Все тридцать три широких оборота –Уродовать семьюдестью восьмьюВращениями хриплого фокстрота.Условимся о гибели молчать.В застолье нету места укоризнеИ жалости. Мне скоро двадцать пять,Мне по карману праздник этой жизни.Холодные созвездия горят.Глухого мирозданья не корятОстывшие Ока, Шексна и Припять.Поэтому я предлагаю выпитьЗа жизнь с листа и веру наугад.За трепет барабанных перепонок.В последний день, когда меня спросонокПо имени окликнут в тишине,Неведомый пробудится ребенокИ втайне затоскует обо мне.Условимся – о гибели молчок.Нам вечность беззаботная не светит.А если кто и выронит смычок,То музыка сама себе ответит.1977
Друзьям-поэтам
Подступал весенний вечер.Ветер исподволь крепчал.С ближней станции диспетчерВ рупор грубое кричал.В лужах желтые ботинкиПачкал модный пешеход.В чистом небе, как чаинки,Вился птичий хоровод.В этот славный вечер длинный,Праздник неба и земли,Вдоль по улице стариннойТрое странные прошли.Первый двигался улиткой,Усом долог, ростом мал,Злобной заячьей улыбкойНебо кроткое пугал.Рядом с первым неуклюжеНечто женское брело,Опрокидывалось в лужи,В кулаке башмак несло.Третий зверь, поросший мехом,Был неряшлив и сутул.Это он козлиным смехомСмуглый воздух полоснул.Трех уродцев мучил насморк –Так и шмыгали втроем.Переругивались наспех,Каждый плакал о своем.Три поэта ждали смерти,Воду перчили тоской,За собой на длинной жердиФлаг тащили шутовской.Боже! Я дышу неровно,Глядя в реки и ручьи,Я люблю беспрекословноВсе творения Твои.Понимаю снег и иней,Но понять не хватит сил,Как Ты музыкою синейЭтих троллей наделил!1974
«Ружейный выстрел в роще голой…»
Ружейный выстрел в роще голой.Пригоршня птиц над головой.Еще не речь, уже не голос –Плотины клекот горловой.Природа ужаса не знает.Не ставит жизни смерть в вину.Лось в мелколесье исчезает,Распространяя тишину.Пусть длится, только бы продлиласьМинута зренья наповал,В запястьях сердце колотилось,Дубовый желоб ворковал.Ничем души не опечалим.Весомей счастья не зови.Да будет осень обещаньем,Кануном снега и любви.1975
«Чуть свет, пока лучи не ярки…»
Чуть свет, пока лучи не ярки,Еще при утренней звезде,Скользить в залатанной байдаркеПо голой пасмурной воде.Такая тихая погодаЛишь в этот час над головой,И наискось уходит в водуБлесна на леске голубой.Здесь разве только эти громкиУдары сердца в тишинеДа две певучие воронкиИз-под весла на глубине.Здесь жизнь в огрехах и ошибках(Уже вчерашнюю на треть)Легко, как озеро в кувшинках,Из-под ладони оглядеть.Она была не суетлива,Не жесток'a, не холодна.Всего скорее справедливаБыла, наверное, она.1975
«Я был зверком на тонкой пуповине…»
Я был зверком на тонкой пуповине.Смотрел узор морозного стекла.Так замкнуто дышал посерединеМладенчества – медвежьего угла.Струилось солнце пыльною полоской.За кругом круг вершила кровь по мне.Так исподволь накатывал извнеВpемен и судеб гомон вавилонский,Но маятник трудился в тишине.Мы бегали по отмелям нагими –Детей косноязычная орда, –Покуда я в испарине ангиныНе вызубрил твой облик навсегда.Я телом был, я жил единым хлебом,Когда из тишины за слогом слогЧудное имя Лесбия извлек,Опешившую плоть разбавил небом –И ангел тень по снегу поволок.Младенчество! Повремени немного.Мне десять лет. Душа моя жива.Я горький сплав лимфоузлов и Бога –Уже с преобладаньем божества……Утоптанная снежная дорога.Облупленная школьная скамья.Как поплавок, дрожит и тонет сердце.Крошится мел. Кусая заусенцы,Пишу по буквам: “Я уже не я”.Смешливые надежные друзья –Отличники, спортсмены, отщепенцыПечалятся. Бреду по этажу,Зеницы отверзаю, обвожуЛадонью вдруг прозревшее лицо,И мимо стендов, вымпелов, трапецийЯ выхожу на школьное крыльцо.Пять диких чувств сливаются в шестое.Январский воздух – лезвием насквозь.Держу в руках, чтоб в снег не пролилось,Грядущей жизни зеркало пустое.1974
«Без устали вокруг больницы…»
Без устали вокруг больницыБежит кирпичная стена.Худая скомканная птицаКружит под небом дотемна.За изгородью полотнянойБелья, завесившего двор,Плутает женский гомон странный,Струится легкий разговор.Под плеск невнятицы беспечнойВ недостопамятные дниЯ ощутил толчок сердечныйТолчку подземному сродни.Потом я сделался поэтом,Проточным голосом – потом,Сойдясь московским ранним летомС бесцельным беличьим трудом.…………………………………………Возьмите все, но мне оставьтеСпокойный ум, притихший дом,Фонарный контур на асфальтеДа сизый тополь под окном.В конце концов, не для того лиМы знаем творческую власть,Чтобы хлебнуть добра и боли –Отгоревать и не проклясть!1973